В поисках Ханаан

Она вышла из дома, и я долго смотрела ей вслед, пока ее узенькая прямая спина не скрылась за поворотом. И вдруг мелькнула мысль: «Как мы разительно несхожи. Я в ее годы стремительно и жестоко рвала все нити, связывающие меня с моим гнездовьями. Казалось — тем самым обретаю свободу. Она же, так далеко отошедшая от семьи в странствиях своей души, добровольно взвалила на себя материнскую ответственность за близких, плутающих в лабиринтах новой нескладной жизни. Моя дорога привела меня в тупик, а куда приведет путь, выбранный ею?»

И вот я, наконец, у центрального рынка, с его несмолкаемым прибоем шума, в котором сплелись вопли продавцов с голосами торгующихся покупателей. Еще издали видно здание синагоги, увенчанное прозрачным куполом. Я завернула за угол и остановилась, не в силах оторвать взгляд от беломраморных колонн и портика. На ступенях, в тени платана, сидел худой мужчина со связкой разноцветных воздушных шариков. Заметив меня, он вскочил и приветственно помахал рукой. У него на груди висел плакат «Мессия». Слово это, написанное на трех языках красным фломастером, издали казалось открытой раной. Я отрицательно покачала головой, он снова опустился на ступени и замер. Сверившись, с номером дома, медленно пошла вдоль улицы, разглядывая фронтоны зданий и узорчатые решетки ворот. Внезапно за моей спиной раздался топот:

— Гверет (госпожа)! Остановись, не бойся!

Я обернулась. Передо мной стоял мужчина с воздушными разноцветными шариками. Он слегка запыхался, на лбу у него выступили бисеринки пота:

— Ты — не здешняя. На каком языке разговариваешь? — спросил он по-английски.

— На русском, — ответила я, помедлив.

— Пусть будет на русском. Мои бабушка и дедушка знали этот язык. Я могу говорить на любом языке, кроме языка денег, на нем разговаривают там. — И он махнул в сторону рынка, — куда ты идешь?

— Я ищу дом «Гулгул», — и показала ему записку с адресом.

— Идем, провожу. Это недалеко. Послушай! — Он на миг замедлил шаг. — Только не пугайся! Я — Мессия. Но пришел не для того чтобы судить людей, а чтобы сделать их счастливыми. Они мне не верят. — Он сокрушенно покачал головой и внезапно резко остановился. — Вот он — твой «Гулгул».

Передо мной высился невзрачный двухэтажный домик. Мужчина доверчиво, по-детски улыбнулся и протянул голубой шарик:

— Держи крепко. Это твое счастье. А сейчас мне нужно идти. В этом городе ни у кого нет времени. Все торопятся. Я решил ждать людей у выхода синагоги. Может быть, когда они закончат мне молиться, у них найдется минутка выслушать меня.

Он нажал на кнопку звонка, махнул мне рукой и пошел под палящим солнцем в сторону синагоги. Дверь сразу распахнулась, словно меня здесь давно ждали. Смуглый юноша, почти мальчик, в военной форме с кобурой на поясе, сдержанно кивнул. Путаясь и запинаясь, тыча свободной от шарика рукой в папку с тесемками, я пыталась объясниться с ним. Склонив голову набок, он долго внимательно слушала мой бессвязный лепет. Потом вдруг хлопнул в ладоши, засмеялся и гортанно крикнул куда-то в полутьму коридора: «Русит! Соня! Русит!» И тотчас появилась белокурая женщина в белом халате:

— Где? Откуда? Может из Харькова? Хоть бы раз хто приехал из моего Харькова, — жаловалась она, ведя меня по лестнице. Мы остановились перед застекленной дверью. — Тут наша начальница. Ее зовут Дафна. Не бойтесь, она добрая.

Соня без стука толкнула дверь. Высокая полная женщина, стоя на подоконнике, тряпкой протирала окно. Увидев нас, легко спрыгнула на пол, кивнула на шарик, что-то сказала Соне, и они обе рассмеялись.

— Это вам Моше подарил? — Соня показала на шарик и улыбнулась. — Значит, вы ему понравились. Он иногда заходит к нам, Дафна его подкармливает. Бедный человек — приехал на месяц, а застрял навсегда. Не помнит ни адреса, ни родных. Тут с некоторыми это случается — Иерусалимский синдром.

Несколько секунд Дафна изучающе смотрела на меня, затем придвинула стул. Я накрутила ниточку шарика на спинку стула и села.

— Сын или дочка? — Соня кивнула на папку, которую я теребила в руках.

Как могла объяснить, кем мне приходится этот ребенок? Покраснев, отрицательно покачала головой:

— Дальний родственник. — И положила папку на стол.

Соня и Дафна, тихо переговариваясь, склонились над ней. Я украдкой огляделась. Комната была почти пуста. На беленых стенах висели рисунки.

— Подойдите поближе, — сказала Соня, не отрываясь от бумаг. — Это работы наших детей.

Мой взгляд заскользил от рисунка к рисунку. Домики, цветы, зверюшки. Внезапно, словно что-то толкнуло меня изнутри. Что привлекло мое внимание? Сам ли рисунок, на котором маленький уродец с громадной головой, тонкими ручками и ножками сидел на большой ладони, парящей в воздухе? Или надпись, сделанная крупными русскими буквами: «Гулгул. Автопортрет». Она — словно очерчивала гористую земную твердь. Опершись на полную руку, Дафна задумчиво смотрела на рисунок:

— Руси малчик, — старательно произнесла она, улыбнулась и что-то сказала Соне.

— Хотите с ним поговорить? — спросила Соня.

— Можно подарить ему этот шарик? — Я вопросительно посмотрела на Соню.

Она кивнула, и мы вышли из кабинета.

— Он недавно приехал. Скучно ему — языка пока не знает. Любит, когда приходят новые люди. А насчет родственника не сомневайтесь. Привозите, не пожалеете. Моя доця здесь лечится уже третий год. — Ее южная скороговорка звучала певуче и ласково.

— Что с ней? — вырвалось у меня.

Мы шли по длинному извилистому коридору. Над нами, покачиваясь, реял голубой шарик. Соня на ходу, не останавливаясь, буднично произнесла медицинский диагноз. Но вдруг замерла и, крепко сжала мой локоть:

— Знаете, как переводится «Гулгул»? Искупление грехов предков. Скажите, почему это пало именно на мою доню? В чем она, эта кроха, провинилась перед Б-гом? Лучше бы Он покарал меня.

Я знала — она не ждет от меня ответа. Это был непроизвольный крик души. Но, быть может, я должна была ей сказать, что каждый из нас несет в себе грехи и заблуждения тех, кто уже прошел свой путь? И мы, такие разобщенные, обладающие видимостью свободы и одиноко бредущие по этой жизни, не осознаем, что, как узники, намертво прикованы к единой цепи зла человеческого рода. Или я должна была ей ответить: «Так задумано Им. Через страдания мы должны изжить в себе зло»?

Соня шла впереди быстрым шагом, не оглядываясь:

— Здесь! — Она остановилась у двери и спросила. — Дорогу назад найдете? — Не дожидаясь ответа, отрывисто бросила. — Только не вздумайте его жалеть! Он этого не терпит. — Круто повернулась и исчезла в глубине коридора.

Я открыла дверь и впустила впереди себя шарик. Точно обрадовавшись свету и простору, он впрыгнул в комнату. У открытого окна в инвалидном кресле сидел мальчик. На коленях у него был пюпитр. Услышав скрип двери, он с любопытством оглянулся. Из-под высокого крутого лба на меня смотрели большие ясные глаза.