В поисках Леонардо
Шрифт:
– Кажется, у меня Рафаэль, – произнес Рудольф через несколько мгновений.
– А у меня – Боттичелли. Рудольф! Эта картина принадлежала Висконти, я знаю ее!
– Какой-то портрет, возможно, голландской школы… А у вас что?
– Тициан, но очень маленький… Рудольф, я гений!
– Так. Это…
– Дайте-ка посмотреть… Себастьян, как же его…
– Ну да. Себастьян Секунд, прозванный двуликим Янусом… Помню. Живописец пятнадцатого века. У него еще была манера рисовать половину лица нормальной, а другую – обезображенной. То это была голая кость черепа, то животное, то вообще какое-то немыслимое уродство…
– А мне нравится. Человек ведь двойственен
– Тут что-то венецианской школы, судя по колориту… Художника не знаю.
– Боже! Арчимбольдо! Лицо, сотканное из цветов. Тоже фантастический художник, как и Секунд.
– У меня… Этого живописца я не знаю. Не бог весть что. Начало века, судя по всему… Натюрморт.
– У меня больше ничего.
– У меня тоже…
Огонек свечи трепетал, волны ревели за бортом, и мыши, притаившиеся во мраке, испуганно пищали. Амалия, убедившись, что в коричневом чемодане больше ничего нет, взялась за баул с железной ручкой. Рудольф сражался с серым чемоданом.
– Вот будет забавно, – пропыхтел он, – если мы и в самом деле ее найдем… А, черт, опять панталоны, чтоб им провалиться! И корсет!
– Два мужских костюма.
– Позвольте, тут какие-то деревяшки…
– У вас?
– Угу… Нет, это не «Леда», она должна быть крупнее.
– Вы знаете, каких она размеров?
– Наш эксперт все измерил… Примерно девяносто сантиметров на семьдесят.
– Погодите, тут какая-то коробка… А, тоже картины!
– Так… Посмотрим… Портрет какого-то из Висконти. Полено.
– Кузен!
– Рожа, как полено, рисовало полено и нарисовано на полене…
– Рудольф, прошу вас… У меня… погодите… черт, плохо видно… Герцогиня Валерия Висконти. 1526 год.
– У меня Мадонна. Говорят, некоторые живописцы придавали мадоннам черты своих любовниц. Глядя на эту картину, верится с трудом…
– Да уж… У меня и вовсе что-то непонятное. Какая-то одалиска из гарема. Из тех времен, когда Восток был в моде… Жуткая мазня.
– Дайте-ка взглянуть… Ну и окорока!
– Рудольф, имейте совесть!
– Не хочу. У этого Висконти начисто отсутствовал вкус. Так, у меня… Не понял…
Наступила тишина.
– Это сюда, а это… Ну и хитрец!
– Что там у вас?
Рудольф глубоко вздохнул.
– Можете убить меня, кузина, но у меня «Леда» Леонардо. Все три части.
Свеча догорала на полу. Амалия, услышав слова своего напарника, медленно повернула голову.
– Правда, «Леда»?
Рудольф развел руками.
– Вы же сами оставили мне серый чемодан. Я не виноват, что она там оказалась.
– Так… – пробормотала Амалия. – Надо зажечь новую свечу… Я сейчас.
Она завозилась, шумно дыша. Щеки ее пылали, прядь волос выбилась и повисла вдоль щеки. Рудольф с беспокойством наблюдал за ней.
Амалия вытащила свечу, зажгла ее от старой, а старую загасила и огарок убрала в ридикюль.
– Покажите…
Рудольф уступил ей место.
Кассиано дель Поццо не солгал. «Леда» действительно была написана на трех досках. Висконти или кто-то из его сообщников окончательно разделил их, после чего их без труда удалось уместить в чемодане. Рудольф сложил три части вместе, прямо на полу, так что картина предстала в своей целостности. На ней была изображена необыкновенно красивая женщина со сложной прической из множества кос. Справа возле ее ног, касаясь их крыльями, стоял белый лебедь, выписанный с удивительной точностью. Слева были изображены два разбитых яйца, из которых вылезали четверо пухленьких младенцев. Позади виднелись горы, окружавшие озеро, и
легчайшие облака в вышине. Хотя картина значительно потемнела, как и говорил Амалии Волынский, и часть краски вдоль стыков осыпалась, видно было каждое перышко в воздетых крыльях птицы, каждый волосок на головах детей. Характерная полуулыбка на устах женщины, ее полуопущенные ресницы, тончайшая прорисовка пейзажа – все указывало на то, что на полу трюма судна, следующего из Европы в Америку, действительно лежала работа великого Леонардо.Амалии не часто приходилось испытывать такое разочарование, как сейчас. Она едва не разрыдалась, и только гордость помогла ей держать себя в руках. Глаза ее сухо блестели.
– Да… Похоже, действительно она.
Девушка взяла одну из панелей, поднесла к лицу и, не удержавшись, осторожно потрогала волосы Леды пальцем. Не каждый день выпадает счастье прикоснуться к работе самого Леонардо… Амалия вернула панель на место, села на пол, осторожно сняла пылинку с крыла лебедя, чуть поерзала, устраиваясь то так, то эдак, чтобы получше рассмотреть композицию. Позади нее Рудольф переминался с ноги на ногу, не находя себе места.
– Поздравляю вас, кузен, – грустно сказала Амалия, поднимаясь на ноги.
– Она принадлежит моему кайзеру, – пробормотал Рудольф, словно оправдываясь.
– Да… – задумчиво сказала Амалия, глядя на прекрасную женщину с неземной улыбкой. – «Леда» воскресла. Кто бы мог подумать!
Она со вздохом поглядела на лежащие рядом другие картины – на надменную Валерию Висконти в жемчугах и на голозадую «Одалиску», таращившую бессмысленные глаза.
– До чего же вульгарная баба, – промолвила Амалия с тоской. Контраст и впрямь был разителен.
Она сложила друг на друга два портрета и начала медленно скатывать четыре холста, которые нашла в коричневом чемодане.
– Кузина, – воскликнул расстроенный Рудольф, – умоляю вас, стукните меня роялем по башке!
– Уй, Рудольф, – сказала Амалия, болезненно морщась, – прошу вас… У нас был уговор. Вы мне ничем не обязаны.
Агент вцепился обеими руками в волосы.
– Но как же… но ведь это вы догадались…
– Рудольф, – сердито проговорила Амалия, – перестаньте. Впрочем, если вам так уж хочется удружить мне, отдайте мне лучше одну картину из ваших, и покончим с этим.
– Рафаэля? – встрепенулся Рудольф. – Я… Амалия, я с радостью!
– Не Рафаэля, а Себастьяна, – уточнила Амалия.
– Но Рафаэль ценится гораздо дороже! – не утерпел агент. – Кузина…
– Я не люблю Рафаэля, – отозвалась Амалия с раздражением в голосе. – Он какой-то… приглаженный, что ли. Себастьян Секунд мне больше по душе… И потом, там изображено совершенно потрясающее лицо.
Рудольф тихо вздохнул.
– Держите, – сказал он, протягивая ей полотно.
Это был портрет человека лет тридцати или около того, поразительно белокурого, красивого, с тонкими чертами лица. Правая его половина была здоровой, левая же покрыта какими-то уродливыми пятнами и походила на лик разлагающегося трупа. Рудольфа передернуло.
– Странный у вас вкус, – заметил он.
– Вы говорите совсем как моя мама, – со смешком ответила Амалия. – Она из всех картин признает только виды озер.
Рудольф замолчал. Амалия бережно свернула Секунда и уложила его в футляр.
– А вы?
Рудольф подобрал галстук миссис Рейнольдс, связал им вместе три части «Леды» и забрал свои картины, после чего агенты водворили платки и сорочки обратно в чемоданы и затолкали их под сетку.
– Вы на меня сердитесь? – неожиданно спросил Рудольф.