В поисках Леонардо
Шрифт:
– Да уж, – непонятно к чему промолвил Рудольф и умолк.
Первым через четверть часа вернулся Гюстав Армантель.
– Ну, что? – набросилась на него Луиза. – Вы нашли его? Где он прятался?
Юноша отвел глаза.
– Луиза, мы… Они все еще ищут, – выдавил он из себя. – Но мерзавец как сквозь землю провалился! – Он взглянул на Ортанс, которая сидела со скорбным, застывшим лицом. – Как вы, мадам?
Ортанс выдавила из себя улыбку.
– Со мной все хорошо, Гюстав, не беспокойтесь обо мне.
Кристиан, сыщик и управляющий пришли
– Черт знает что! – в сердцах сказал Кристиан, валясь в кресло. – Проклятие!
– Неужели вам так ничего и не удалось обнаружить? – вырвалось у Амалии. – Ведь на палубе наверняка были люди! Кто-то да должен был его заметить!
Кристиан хмуро поглядел на нее.
– Мы никого не обнаружили, кроме Дайкори и его человека, Нортена, – ответил за него Деламар. – Но они клянутся, что никого не видели.
– А те, что сидят в большом салоне? – встрепенулась Амалия. – Ведь они совсем рядом с нами! Может быть, они кого-то видели?
– А ведь верно! – пробормотал Деламар. И, сорвавшись с места, побежал в большой салон, где миссис Рейнольдс за умеренную плату гадала на картах всем желающим.
– Они никого не видели, – доложил расстроенный сыщик, вернувшись через несколько минут. – Воля ваша, господа, но во всем этом есть какая-то мистика. Ведь не бесплотный же он дух, в конце концов!
– Да, – угрюмо пробормотал Феликс, – все очень, очень странно…
И, хотя Амалия не любила странностей, она тем не менее вынуждена была с ним согласиться.
Из дневника Амалии Тамариной.
«25 ноября. Четвертый день плавания. Явление Леонара.
Полный тупик. С какой стороны я ни пытаюсь подойти к этому делу, оно мне не дается. То ли я безнадежно глупа, то ли преступник слишком для меня умен. И я никак не могу забыть выражение ужаса на лице Ортанс. Ее страх мучает меня еще больше, чем мое бессилие.
Взяла с Деламара клятву, что он будет как следует ее стеречь. Не знаю, что это даст. Я безумно устала. Глаза слипаются, ложусь спать».
Глава девятнадцатая,
в которой на борту «Мечты» едва не происходит очередное смертоубийство
Волны набегают друг на друга, качают корабль.
Океан – не цвета серой мглы, а синий. Бирюзовый, сапфировый (странно, что для сравнения на ум приходят только драгоценные камни).
Кольцо с сапфиром… У мадам Эрмелин было одно такое. Где-то оно теперь?
Океан стонет.
– А-ма…
Разумеется. Океан живой, и у него есть голос.
– А-ма…
Глупости все это. Она в багажном отделении, а перед ней, подбоченясь, стоит огромная, в рост человека, серая мышь.
– Хотите послушать, мадемуазель, как я играю на рояле? Не хуже Леона Шенье, смею вас уверить!
Мышь во фраке, в белых перчатках, с галстуком-бабочкой. Рояль шевелит затекшими ножками, выбирается из-под сетки, приседает, гремя
струнами, и бежит вразвалочку к мыши. На ходу он умудряется почесать бок задней ножкой.Амалия хочет возразить мыши, что на рояле нельзя играть в перчатках, однако мышь в обнимку с инструментом пускается в пляс.
– А-ма… АМАЛИЯ!
Нет, это просто ужасно. Конечно, океан видел корабли Дрейка, Колумба и Магеллана… но зачем же так вопить?
– Амалия, проснитесь, проснитесь!
Но проснуться невозможно. Невозможно даже разлепить веки – к каждому из них словно привесили пудовую гирю.
– Амалия! Кузина! Очнитесь, умоляю вас!
Нет, это сон, это сон… Волны… волны…
– Амалия, черт вас дери! – океан говорит рассерженно.
– Мышь играет на рояле, – бормочет Амалия.
– А? – Океан, похоже, растерялся.
– Это все беременность, – произносит где-то в вышине над нею неуверенный голос. Голос, как две капли воды похожий на голос миссис Рейнольдс.
– Бере… – Океан выходит из берегов, захлебывается гневом. – Если вы еще раз при мне произнесете это слово…
– Не надо так орать… – слабо возражает Амалия и с гигантским усилием открывает глаза.
Все плывет. Пятна… пятна…
– Мы тонем? – спрашивает Амалия с любопытством.
– Какое там, – грохочет океан где-то совсем рядом. – Гораздо хуже… Амалия! Не смейте закрывать глаза!
Ужас, до чего хочется спать. Амалия сладко зевает. Нет, это не океан… это всего-навсего кузен Рудольф.
– Амалия! – рявкает он. – Вставайте!
– Женщины и дети в первую очередь? – бормочет она в полусне, пытаясь понять, что происходит. – Да что такое?
Лицо Рудольфа – все в красных пятнах, миссис Рейнольдс смотрит на нее умоляюще. Но тут подбегает кто-то маленький, и в нос ей ударяет острый запах нашатыря.
– Вот… Лучшее средство, чтобы прийти в себя, – говорит Ортега, держа флакон у лица Амалии.
Амалия подскакивает, едва не выбив склянку из рук почтенного эскулапа. Из глаз ее текут слезы. Дело в том, что у нее довольно тонкое обоняние, и поэтому нашатырное благоухание для нее все равно что удар дубинкой.
– Видите, – говорит Ортега довольно, – теперь мадам будет в полном порядке.
Амалия яростно чихает и начинает лихорадочно соображать. Никакой мыши-пианистки, конечно, не было, все это сон. Она лежит в своей постели в каюте номер семнадцать. Но Рудольф? Зачем тут Рудольф? И миссис Рейнольдс? И почему так пахнет палеными перьями?
– Что случилось? – спрашивает девушка. – Что такое?
Рудольф не удостаивает ее ответом, а сразу же обрушивается на маленького доктора:
– Вы мерзавец! Держите свои склянки у всех на виду, нас с моей кузиной чуть не отравили вашими дрянными ядами!
– Это не яд, – протестует маленький доктор, – а всего лишь снотворное, очень хорошее снотворное.
– Кому вы его давали?
– Никому, клянусь вам! Его украли!
– Допустим, я вам верю, – неохотно прорычал Рудольф. – Но кто…