В позе трупа
Шрифт:
— И правильно сделал, — сказал Пафнутьев. — А в этих своих писаниях ты ругал Байрамова? Хвалил?
— Восторгался, — тихо проговорил Зомби и, с усилием поднявшись с низкой кушетки, вышел из ординаторской.
Овсов проводил Зомби долгим взглядом, налил в стаканы непривычного напитка, уже который раз всмотрелся в этикетку, поднял глаза на Пафнутьева.
— Что скажешь, Паша?
— Он все еще пребывает в позе трупа?
— Знаешь, это уже только поза. Чаще всего он вспоминает то, что связано с эмоционально напряженными событиями. Что-то его связывает с этим Байрамовым, это точно, что-то у них было в прошлом… А что именно, когда, в какой связи…
— Это нетрудно установить, — заметил Пафнутьев, осторожно прихлебывая желтую жидкость.
— Как?
— Пойти в редакцию городской газеты и спросить, что у них было об этом
— Все заметнее с каждым днем, — проговорил Овсов, думая о чем-то своем. — Настолько заметная, что иногда становится не по себе.
— Что ты имеешь в виду?
— Даже не знаю… Что-то шевельнулось в голове, какой-то там сигнальчик пискнул… Знаешь, я подумал… Все мы немного зомби, все мы что-то помним, о чем-то забываем, и проходят годы, прежде чем до нас доходит — помним пустяки, а забываем главное. Все мы зомби… Одни чуть больше, другие меньше… И все мы через этот вот экран подвергаемся мощному, постоянному, ежедневному зомбированию. Если каждое воскресное утро по четырем телевизионным каналам выступают сразу четыре заморских проповедника и что-то там талдычат, что-то внушают, что-то вбивают в наши податливые мозги… Это не происходит само собой. Идет мощное зомбирование нации. Нас убеждают в том, что мы дебилы, в том, что мы ни к чему не способны, что все мы на грани гибели… Нам без конца рассказывают истории о том, как сын по пьянке изнасиловал собственную мать, отец зарезал сына, семилетний мальчик повесил трехлетнего… Теперь вот эти конкурсы красоты… Ну, этих наградят, — Овсов кивнул на экран, по которому в каких-то сатанинских плясках носились красавицы финалистки, показывая телезрителям самые, как им казалось, соблазнительные свои места, — а сколько семей разрушится, судеб надломится…
— Почему? — не понял Пафнутьев.
— Потому что глупые мужья убедятся, что их жены недостаточно хороши… А тысячи хороших девушек впадут в комплекс неполноценности… Ведь им говорят — вот как надо выглядеть, вот что такое настоящая красота, вот к чему вам следует стремиться… Разве это не зомбирование?
— Знаешь… — Пафнутьев помолчал, — этот Байрамов начинает интересовать меня все больше… О нем приходят сведения из самых различных мест… И эти сведения как бы все в одну масть… Если он спонсор передачи, или, говоря по-русски, содержатель программы…
— А программа, выходит, содержанка? — невесело усмехнулся Овсов.
— Конечно… Так вот, в таком случае Байрамов и в жюри верховодил. И всех этих финалисток, — Пафнутьев показал глазами на экран, — выбирал он сам. Единолично. Я совершенно уверен, что никакого конкурса не было.
— С чего ты решил, Паша? — удивился Овсов. — Я допускаю, что там напряженные, закулисные игрища, но не настолько же!
— Посмотри на этих красавиц… Они все на одно лицо. Это вкус самого Байрамова. Все пятеро — блондинки, не слишком высоки ростом по нынешним понятиям, а их полнотелость, или, скажем, упитанность, явно великовата для того, чтобы победить на честном конкурсе. Толстоваты красавицы-то! Неужели не видишь?
— А по мне так ничего, — пробормотал Овсов, разливая в стаканы остатки желтой жидкости.
— Значит, у вас с Байрамовым одинаковый вкус, — усмехнулся Пафнутьев. — Он просто набрал себе гарем для поездки на Кипр.
— Неужели такое возможно? — усомнился Овсов.
— А почему нет? Объявили городской конкурс, отобрали лучших девушек, Байрамов уже из них выбрал самых-самых и вручил путевки на сказочный остров. А там он с ними разберется, можешь не сомневаться. Он сам только что сказал, что окончательный выбор первой красотки будет там, на Кипре… Ладно, мне пора, — Пафнутьев поднялся. — Не забывай нашего Зомби, уделяй ему внимание. Телевизор с ним смотри, газеты приноси… Особенно местные… Особенно про Байрамова. Последнее время не бывает ни одного номера газеты, в котором так или иначе не упомянули бы нашего любвеобильного благодетеля… То в рекламе, то у него интервью берут, то снимок, то стишок… Ведь о нем уже и стихи пишут, — рассмеялся Пафнутьев.
— Это называется зомбированием, — мрачно подвел итог Овсов.
У редактора городской газеты оказалась невероятно потрепанная физиономия, просто на удивление потрепанная. У него, правда, сохранился живой блеск глаз, подтянутая, даже тощеватая фигура, оживленные, свободные манеры, но физиономия… Фамилия у редактора была Цыкин. Короткая, броская, хотя и не
слишком благозвучная. Таилось в ее звучании какое-то скрытое пренебрежение к человеку, который коротал век с таким вот прозвищем. Да, она напоминала прозвище. Эта фамилия скорее для фельетониста, репортера уголовной хроники или скандалов на сексуальной почве, а уж никак не для главного редактора.Пафнутьева Цыкин принял охотно, даже с радостью, словно тот избавил его от необходимости выполнять какую-то постылую обязанность. Он провел следователя в свой кабинет, усадил за стол, задернул штору, чтобы было уютнее дорогому гостю. Пафнутьев все эти знаки внимания принимал снисходительно, как бы в полной уверенности, что их заслуживает. Он понимал редактора, он вообще хорошо понимал таких людей. Был когда-то юный шустрый парнишка с повышенным, но здоровым тщеславием, который соблазнился журналистикой, насмотревшись фильмов об этой профессии, наслушавшись рассказов и песен. Это и в самом деле прекрасно — трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. Опять же с «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом первому врываться в города… Но что делать, истинные редакционные будни оказались не столь ярко окрашенными, они нередко оказывались попросту унылыми, как и всякие другие будни. К тому же появились и невоспетые в песнях обстоятельства — гонорар надо обмыть, с героем очерка неплохо бы выпить, иначе его не разговоришь, а у друзей-товарищей тоже всегда находилось достаточно поводов, чтобы опрокинуть рюмку-другую. Если же и редактор соглашается с тобой чокнуться, то вообще жизнь можно считать удавшейся.
Девушки, вьющиеся вокруг редакции, тоже были достаточно раскованными, жизнелюбивыми, отчаянными в поступках и решениях. И постепенно наш юноша вошел в эту жизнь, принял ее и полюбил настолько, что уже не представлял себе, чем еще можно заниматься, какое еще занятие можно найти столь же достойное и увлекательное. Проносились годы, приходил опыт, от больших и шумных скандалов судьба его хранила, а что касается небольших конфузов — перепутанная фамилия, ночевка в вытрезвителе, командировочное недоразумение с гостиничной девицей, жалоба обиженного начальника, — это тоже были будни, естественные и неизбежные. Старились и уходили старшие товарищи, появлялись новые юноши и девушки, столь же восторженные, неопытные и ко всему готовые, лишь бы остаться в этих коридорах, лишь бы зацепиться в журналистике. С опытом шел и неизбежный служебный рост — литературный работник через десять лет становился спецкором, собкором, завотделом, членом редколлегии, заместителем редактора и наконец редактором.
Физиономия к этому времени, естественно, делалась потрепанной, но это уже не смущало, к ней за годы привыкаешь и начинаешь находить даже что-то привлекательное. Манеры же оставались прежними, мальчишескими, в этом тоже был признак неувядаемой молодости, готовности с кем угодно поговорить, подружиться, отправиться хоть на Северный полюс, а если таковой поездки не предвидится, то можно хотя бы в ближайшей забегаловке распить бутылку-вторую и тем самым еще раз подтвердить — не стареют настоящие журналисты.
Из высоких партийных коридоров приходили редакторы массивные, застегнутые на все пуговицы, с выпирающими животами и тройными подбородками, недоступные и спесивые, больше всего озабоченные собственной значимостью и каким-то нечеловеческим ужасом перед самой простенькой опечаткой, неувязкой, ошибкой. А Цыкин, Цыкин был другим — состарившийся, оживленный, доброжелательный мальчик с неизрасходованным интересом к жизни, к новым людям и неугасшим желанием выпить рюмку водки с хорошим человеком.
— Слушаю вас внимательно, Павел Николаевич, — сказал Цыкин, сложив руки на столе.
Пафнутьев ответил не сразу. Была явная опасность скатиться в разговор длинный, оживленный и бестолковый, после которого в блокнот записать будет нечего, кроме разве что телефона редактора.
— Меня интересует наш новый городской магнат… Байрамов.
— О! — воскликнул редактор обрадованно. — Вы видели, какой обалденный конкурс он организовал? Вчера передавали по телевидению. Никогда не думал, что в нашем городе столько красавиц! Мы решили опубликовать портреты… Во весь рост, разумеется… Все финалистки будут на страницах нашей газеты. Моя идея! На редколлегии все поддержали. Тираж разойдется мгновенно. Просто мгновенно! Большая фотография, на три колонки, краткие биографические данные, черты характера… Можно даже привести и воспоминания школьных учителей, как вы думаете?