В позе трупа
Шрифт:
— Вот видите, Павел Николаевич, как ведут себя вонючие козлы, попадая с родных гор на равнинную местность. — Андрей хорошо понимал, что не просто произносит слова оскорбительные, это был удар, вполне сравнимый с ударом физическим, он лишал противника разума и осторожности. И действительно, с побелевшим, перекошенным лицом, Амон бросился вперед.
Но то, что произошло дальше, выглядело странно. Андрею каким-то образом удалось уклониться от столкновения — он опрокинулся назад, но так, что снова оказался на ногах, а взбешенный Амон со всего разгона налетел на торчащие ножки опрокинутого стула. И снова повторилось прежнее положение — Андрей невозмутимо стоит на ногах, а Амон, запутавшись в скатерти, ворочается у его ног. Андрей шагнул к соседнему столику, положил вилку и нож, которые все еще
Это тоже был удар.
И разум, постепенно возвращавшийся к Амону, снова покинул его. На этот раз он шел медленнее, сжимая в руке выкидной нож, в левой руке, как заметил Пафнутьев, в левой руке, в левой, повторял он про себя, не столько опасаясь ножа, сколько радуясь, что все совпало, состыковалось и все сошлось вот здесь, в этом ресторане, и что где-то уже несется со своими ребятами майор Шаланда и все идет далеко не самым худшим образом. И не столько из желания обезопасить себя и Андрея, сколько из озорства и шалости, Пафнутьев, воспользовавшись тем, что Амон не обращал на него внимания, что есть силы поддал его под зад массивным своим ботинком. Небольшого по росту Амона этот удар, кажется, даже подбросил в воздух, он вскрикнул не то от боли, не то от неожиданности, повернулся к Пафнутьеву, но тут уж не упустил возможности Андрей и коротким жестким ударом ладони чуть пониже затылка свалил противника на пол.
Только сейчас приятели Амона словно вышли из оцепенения, вскочили, стали полукругом вокруг Пафнутьева и Андрея, но броситься в открытую не решались, видя, как легко расправились с их неустрашимым и безжалостным Амоном, главной ударной силой. Андрей и Пафнутьев не могли оглянуться, но чувствовали, что за спинами у входа в зал происходят какие-то события, хорошие для них события, потому что ребята, так решительно было на них двинувшиеся, вдруг замялись, глянули друг на друга и отступили.
— Сматываемся, — сказал длинный, с пучком волос на затылке. Он наклонился над Амоном, пытаясь поднять его, но Пафнутьев решительно вмешался.
— Не надо, — сказал он. — Этот останется с нами.
— Что?! — заорал детина. — Отвали, папаша, пока цел! Отвали, говорю!
— Он останется здесь. И вы тоже никуда не сматываетесь…
Их спор оборвал Амон. Он пришел в себя после удара, легко, как кошка, вскочил и тут же с перекошенным лицом бросился на Пафнутьева. Но то ли все происшедшее лишило его осторожности, то ли он попросту еще не пришел в себя, но Пафнутьев простым, но очень убедительным ударом в челюсть в очередной раз свалил Амона на пол. А после этого, воспользовавшись растерянностью длинноволосого, Пафнутьев ткнул его кулаком под дых, справедливо рассудив, что до челюсти ему не дотянуться. Парень согнулся пополам, а Андрей, перешагнув через лежащего Амона, уложил здоровяка все тем же коротким ударом по шее. Остальные двое замерли в нерешительности — теперь противников было поровну.
— Козлы! — вдруг прозвучал в наступившей тишине негромкий голос Андрея. — Ах вы, козлы. — И он сделал шаг вперед, второй шаг. — Да я вас сейчас размажу по этим стенам! Я вас просто размажу, как манную кашу!
Парни дрогнули, отступили, и только тогда Пафнутьев решился оглянуться назад — через зал быстро и решительно шагал майор Шаланда, а за ним торопились несколько милиционеров из его отделения.
— Ну вот это другое дело, — пробормотал Пафнутьев устало. — Я так и думал — Шаланда не подведет.
— Никому не расходиться! — командовал Шаланда. — Всем оставаться на месте. К стене! Быстро к стене! Руки на стену! Ребята, — обернулся он к своим, — обыскать. А где этот шибздик? — повернулся он к Пафнутьеву.
— Отдыхает, — Пафнутьев ткнул ногой лежавшего в нокауте Амона. — Он?
Шаланда подошел, взял Амона за одежду на груди, приподнял с пола и бросил. Амон с трудом открыл мутные глаза. Что-то пробормотал…
— Здравствуй, дорогой, — ласково проговорил Шаланда. — Как поживаешь?
Андрей молча подошел к Амону и, чуть отодвинув плечом Шаланду, защелкнул наручники на суховатых запястьях Амона. Тот лишь чуть заметно улыбнулся.
Пафнутьев почувствовал,
что кто-то настойчиво дергает его сзади за рукав. Он оглянулся — это был плутоватый официант. Но теперь в его глазах не было ни плутовства, ни желания подмигивать. Он был напуган, бледен, веко его чуть подергивалось.— Отойдем в сторонку, Павел Николаевич… Я вот что хочу тебе сказать. — Официант даже не заметил, как в волнении перешел на «ты». — Это очень крутые ребята. Я немного с ними знаком, я это знаю наверняка…
— Я тоже, — Пафнутьев успокаивающе похлопал официанта по руке.
— За ними водится многое…
— Знаю, Жора.
— Да? Но если вы их взяли… Неужели другие времена настали, Павел Николаевич?
— А ты этого еще не понял?
— Не знаю, не знаю… Их больше, чем ты думаешь, Павел Николаевич… Их далеко не четверо.
— А сколько?
— На десять умножать не стоит, а вот утроить можно спокойно.
Пафнутьев лишь махнул рукой, порываясь оставить официанта и присоединиться к Шаланде.
— Павел Николаевич, ты должен знать… Я видел их в обществе очень влиятельных людей.
— Догадываюсь даже, с кем именно… Что же теперь делать? Семь бед — один ответ. Спасибо за прекрасный вечер. Стоимость угощения запиши на этих козлов.
— Нет, Павел Николаевич… Я уж лучше из своего кармана.
— Что так?
— Очень опасные ребята. Особенно тот маленький, которого твой друг отделал. Его все боятся. Его даже свои опасаются. Был случай — своего пырнул. У меня такое ощущение, что он самого себя может зарезать от злости.
— Разберемся. — И Пафнутьев пошел помочь Андрею отвести упирающегося Амона в машину. Шаланда со своими ребятами занялись остальными.
…Хорошо это или плохо, но, наверное, в жизни каждого человека неизбежно наступает момент, когда новое знакомство уже не приносит ничего нового. Смотришь на человека, слушаешь, всматриваешься в лицо и понимаешь — было. Это уже было. Все уже знакомо настолько, что ты можешь без труда предугадать то, что будет дальше, какой кандибобер выкинет этот человек, в какую пакость скатится, какое великодушие его может невзначай посетить. А он, бедолага, полагает себя единственным в мире, необычным, значительным, непредсказуемым, а он, бедолага, строит глазки, произносит слова, принимает позы, ждет восторга и умиления. И надо ли удивляться, что человек, который по долгу службы ежедневно общается с десятками людей, и не просто общается, а стремится вывернуть их наизнанку, узнать о них самое главное, то, что они и сами от себя скрывают, этот человек уверенно предсказывает нравственные изъяны по форме ногтей, невидимые физические недостатки — по цвету кожи, форме носа, может догадываться о половых устремлениях человека по форме его губ или подбородка…
Да, речь о Пафнутьеве.
Водилась и за ним такая слабость или, вернее будет сказать — сила. Случалось — смотрит Пафнутьев на девушку в троллейбусе, любуется изысканным цветом кожи, чувственными губами, густыми волосами, аристократическим профилем и вдруг понимает — у нее совсем неважные зубы. Чтобы проверить себя, произносил какие-то глупые слова, вынуждая девушку улыбнуться. И с грустью убеждался — все так и есть.
Так вот Пафнутьев…
Глядя на сидящего перед ним Амона, всматриваясь в его сероватое, обтянутое тонкой кожей лицо, на его руки, сцепленные наручниками, встречаясь с ним взглядом, он уже хорошо представлял себе этого человека. Мясник? Да, этот может быть мясником. Сильный, непритязательный, выносливый, хорошо переносит лишения и боль, но совершенно не переносит малейшего оскорбления или пренебрежения. Болезненная гордыня, замешанная на какой-то неполноценности. Да, в нем явственно просматривается изъян, о котором он, возможно, и сам не догадывается. Женщины? Да, скорее всего, у него с женщинами получается далеко не все и далеко не всегда. Но это не физический недостаток, это следствие образа жизни и отношения к женщинам. Он не ждет от них помощи, полагая, что брать их можно только силой, только решимостью и мужественностью. И то, что произошло в лифте, — болезненное проявление этого комплекса. Скорее всего, происшедшее — это все, на что он был способен, подумал Пафнутьев. Иначе все могло кончиться далеко не столь благополучно…