В позе трупа

— Есть новости? — спросил Пафнутьев.

— Есть.

— Хорошие?

— Лучше не бывает.

— Что же тебе мешает рассказать о них, поделиться с любимым начальником? — Пафнутьев начал раздражаться.

— Значит, так, Паша… Помнишь то недавнее убийство при угоне машины? Ну, когда парня зарезали?

— Что значит помню! Я только этим и живу!

— Так вот… Удар был нанесен сзади в спину. Потом убийца совершил нечто совершенно циничное — наклонился к убитому и вытер нож о его куртку. Об этом еще старик рассказывал на допросе…

— Помню. Дальше.

— А куртки, как ты знаешь, нынче шьют не такие, как в наши с тобой времена.

— Мои времена еще не кончились, — вставил Пафнутьев. — Надеюсь.

— Неважно. Речь не о тебе. В нынешние куртки вшивают клочки кожи, «молнии», воротнички, хлястики, этикетки с названиями фирм, спортивных обществ, стран, а то и целых континентов.

Пафнутьев кивнул в знак того, что все понял и принял к сведению. Он опасался перебить Дубовика, чтобы не вызвать нового потока лишних слов и сведений.

— В эту куртку был вшит клеенчатый ярлык, или как там его назвать… В общем, у него была гладкая поверхность.

— Неужели отпечатался? — просветлел Пафнутьев, сразу догадавшись, в чем дело.

— Как в учебнике, — расплылся в улыбке и Дубовик. Нос его покраснел еще больше, хотя, казалось бы, уже дальше некуда. — Его бог наказал, иначе я объяснить это не могу. Бог все видит. И время от времени слишком уж зарвавшихся наказывает. Когда этот тип наклонился и вытер свой нож от крови, его большой палец попал как раз на эту целлофановую нашлепку…

— Дубовик! — торжественно сказал Пафнутьев. — Ты — великий следователь!

— Я догадывался, — кивнул Дубовик, зардевшись от похвалы. — Но я, Паша, не сказал главного.

— Боже! Неужели еще что-то есть?

— Есть, Паша. Куртку эту я изъял в больнице. Конечно, сразу обратил внимание на эту нашлепку. Связался с Худолеем. Как ни странно, но у него получилось. Отпечаток… Картинка! — Дубовик положил на стол перед Пафнутьевым увеличенный снимок отпечатка пальца. — У меня были сомнения… Вдруг, думаю, врачи отметились, вдруг соседи, когда тащили парня к машине… Мало ли… Но Худолея я озадачил, и дело свое он сделал.

— Бутылку потребовал?

— Перебьется. Это ты его балуешь…

— А почему ты решил показать отпечаток именно сейчас? — спросил Пафнутьев.

— Приступаю к главному… Помнишь недавний разгром в хозяйстве Шаланды?

— Он?! — вскричал Пафнутьев.

— Он, — кивнул Дубовик.

— Боже, какой ты проницательный, какой талантливый…

— Конечно, — кивнул Дубовик. — Он там у Шаланды оставил столько отпечатков, что следователю средней руки на всю жизнь хватит разбираться. Я выбрал самый внятный, красивый, полный… Он оказался на осколке настольного стекла господина Шаланды. Худолей его сфотографировал… А я возьми да и сличи. — Дубовик вынул из черного пакета второй снимок и положил перед Пафнутьевым рядом с первым. — Докладываю… Человек, совершивший убийство при угоне машины несколько дней назад, и человек, который устроил оскорбительное бесчинство в двенадцатом отделении милиции… одно и то же лицо.

— И нет никаких сомнений? — настороженно спросил Пафнутьев.

— Никаких. Сличай! — Дубовик кивнул в сторону снимков.

— Так… Значит, немного повезло…

— Повезло?! — возмутился Дубовик. — Ты что же, считаешь, можно совершить кучу преступлений и не оставить никаких следов? Следы, Паша, всегда остаются. Хоть на земле, хоть в воздухе, хоть в душе человека остаются следы! И толковый следователь их найдет и прочтет. Свидетелем чему ты сейчас являешься.

— Прости, я хотел сказать, что кто-то может назвать это везением, но мы-то с тобой прекрасно знаем, что это настоящая профессиональная работа.

— Это другое дело, — сжалился Дубовик.

— Документально все закреплено?

— Паша! — укоризненно протянул следователь. — Как ты можешь?

— Опять виноват, — быстро сказал Пафнутьев. — Прошу великодушного прощения… От радости не те слова выскакивают.

— Я пойду? — Дубовик поднялся.

— Значит, наследил все-таки, значит, оставил пальчики… Дерьмо вонючее.

— Полностью с тобой согласен, Паша. Я недавно разговаривал с Шаландой… Его ребята совместными усилиями сочиняют словесный портрет злодея… С художниками пытаются его нарисовать… Если не исчезнет — возьмем.

— Не исчезнет, — сказал Пафнутьев. — При одном условии.

— Каком? — обернулся Дубовик от двери.

— При условии, что, — начал было Пафнутьев, и вдруг что-то заставило его остановиться. И он не стал продолжать. — При условии, что ты его не предупредишь, — неловкой шуткой он попытался снять недоумение Дубовика. — Принеси мне документы, снимки, протоколы и прочее, связанное с этим делом.

— Зачем?

— Хочу углубиться.

— Надо же, — пожал плечами Дубовик и через несколько минут принес Пафнутьеву папку с десятком страничек текста и снимками, оформленными печатями и подписями. Пафнутьев быстро просмотрел содержимое папки. Мелькнули снимки окровавленной куртки, разгромленный кабинет Шаланды, увеличенные отпечатки пальцев, заключение экспертов…

— Оставь пока, — сказал Пафнутьев. — И одна просьба — не болтать.

— Заяц трепаться не любит, — заверил Дубовик.

— Даже в этих стенах, — Пафнутьев выразительно посмотрел на Дубовика.

— Особенно в этих стенах, — поправил тот, подмигнув Пафнутьеву уже из коридора.

* * *

Пафнутьев задержался в кабинете дольше обычного. Копался в бумагах, куда-то звонил, бездумно листал свой блокнот. Он не мог остановиться ни на одной мысли. Его словно несло в теплых волнах, и он только поворачивался, подставляя солнцу то спину, то живот.

Позвонил Тане, которая всегда относилась к нему так неровно, меняя свое отношение от подневольной жертвенности до полного неприятия.

— Здравствуй, Таня, — сказал Пафнутьев.

— Здравствуй, Паша, — ответила женщина, и не услышал он в ее голосе ни радости, ни воодушевления, ни желания говорить с ним, с Пафнутьевым.

— Очень рад был слышать твой голос, — сказал он и положил трубку на рычаги. Подумал, посмотрел на залитое осенним дождем окно, и сладкая грусть необратимости уходящего времени охватила его. Он подпер щеку кулаком и некоторое время смотрел, как струятся потоки воды по стеклу. Пафнутьева посещало такое состояние, и он ему никогда не противился, чувствуя, что это хорошо, полезно, что идет внутри его какая-то напряженная работа, идет очищение. В такие минуты он мог говорить только с близкими людьми, только на житейские темы, только благожелательно и сочувствующе.

Неожиданно позвонил Вике.

— Здравствуй, Вика, — сказал он, и слова его получились теплыми, почти отеческими.

— А, Павел Николаевич… Здравствуйте-здравствуйте.

— Как поживаешь?

— Плохо.

— Что так? — обеспокоился Пафнутьев, но не очень сильно.

— Обижают.

— При таких-то друзьях?

— Вот и я думаю — что это за друзья у меня такие, если позволяют со своей лучшей подругой-красавицей поступать как кому захочется!

— Приди, пожалуйста… Примем меры.