В прятки с кошмаром

— Если ты напряжешь память, то может быть тебе удастся вспомнить, что это ты ко мне свой член протянул, заклеймив меня своей шлюхой так, что мне приходилось терпеть унижения не только от тебя, но и от всей фракции!

— А ты и вела себя как шлюха! Вертела хвостом, завлекала, играла!!! Смотри, но не приближайся; приближайся, но не трогай; трогай, но не трахай; трахай, но потом прощения проси!!! Я мужик, между прочим, и если со мной играть, то рано или поздно доиграешься. Вот ты и доигралась.

Что и требовалось доказать. Пре–е–еле–е–есно!!! Нет, все правильно, пусть уходит. Не можем мы вместе находится, хоть сколько нибудь времени без того, чтобы Эрик мне не сказал, что я шлюха.

— Уходи, Эрик. Я больше не хочу тебя слушать. У тебя на все одна фраза — «ведешь себя, как шлюха». Настоп*здело выше крыши.

— Ты дала мне ощущение, что я нужен тебе. Создала иллюзию своей необходимости. Надеюсь, когда-нибудь тебе надоест играть в эти игры. Я тебя больше пальцем не трону. Можешь думать сколько хочешь. Мне тоже настоп*здело, знаешь ли, бегать за тобой и доказывать тебе что-то. Захочешь быть со мной, придешь сама. Не захочешь, неволить не буду.

Выходит за дверь размашистым шагом, не глядя на меня. Говорю же, ничего не меняется в этой жизни. А вот х*ешеньки ты угадал, лидер. Ни за что я не приду к тебе, даже если ты останешься последним человеком на земле. Без тебя проживу, как-нибудь.

====== «Глава 31» ======

POV Эшли

Кому-то придётся каждое утро наблюдать меня и растрёпанной, и лохматой, и жутко злой, в растянутой футболке, с вечным желанием спать и периодически чем-то ещё недовольной. Кто-то будет пить кофе/курить/ухмыляться, пока я буду искать свои туфли/одежду, ругаясь сквозь зубы. А потом, жутко сонная минут за двадцать я вспомню, что сегодня выходной и мне никуда не надо. И каждое утро почти что одно и то же: я в одной футболке слоняюсь по всей комнате, хожу босиком и ёжусь от холода, и проклинаю всех, в этом поганом мире. А ведь кому-то придётся меня любить, даже ссорясь и мучаясь по утрам. С кем-то я останусь не на месяц, и не на жизнь, а чуть больше. Может быть навсегда.

Будь этим «кем-то», пожалуйста!

Месяц спустя.

— Ну, так что, Крошь? Ты когда к нам вернешься-то? Мы уже в Бесстрашии все живем, твой милый все почти восстановил, все как было, даже лучше. Он пропасть огородил так, что теперь не так жутко ходить и светлее стало, какие-то более мощные лампы стоят. Яма преобразилась, перестала быть похожа на подвал, стала чистенькая такая, ухоженная. Я вообще-то подозреваю, для кого он старается, но будет лучше, если ты сама докумекаешь.

— Нет, Линни, не вернусь я. Во всяком случае пока. Не могу я. Ты мне лучше скажи, как твоя нога?

— Стараниями твоего брата, уже совсем хорошо, немножко еще подразработать и все. Вайро гоняет меня, совсем не жалеет. Ты мне лучше про себя расскажи! Сколько у тебя уже, — спрашивает, трогая мой живот. А я, чуть было, не отскочила, в последнее время я нервно отношусь ко всякого рода прикосновениям.

— Да вот, уж 4-й месяц. Те самые, пресловутые 15 недель, когда его должны были отнять. Как подумаю…

— Не накручивай. Не понимаю я этого, Крошь. Вроде же выяснили все, все записи посмотрели, все доказательства собрали. Эрик не виноват ни в чем, то, что он делал, после казни на базе, он делал под моделированием. Он другой сейчас совсем, вот вообще другой, правда. Ты бы хоть посмотрела бы. Ты любишь его? Своего милого?

— Х*йню-то не спрашивай. Люблю, к сожалению.

— А он ходит угрюмый. Не общается ни с кем. Наши мужики подваливали к нему, а он только спасибкает, руки жмет и уходит. Замкнулся, не выходит почти. Иногда сидит на крыше или в баре и не подпускает никого. Загнется он так, Крошь. Не мучай его.

— Что, жалко стало бедненького? А обо мне кто-нибудь подумал? Он в первую очередь! Мало того, что не сказал мне ничего, удрал, оставил меня, а теперь жалко его? А я не могу Линни, не могу! Мне Дин и Мартин все рассказали про моделирование, Гиль показал полную запись казни девушки, я понимаю, что Эрик ни в чем не виноват, но дело не в том, что я считаю его монстром, а в том, что я знаю его как человека, понимаешь? Я и полюбила в нем человека, таким, каким он является на самом деле… Но он никогда не пустит меня в свою душу, всегда будет держать на расстоянии. Я люблю его, но как представлю, что всю жизнь буду бегать за ним, заглядывать в глаза, выпрашивать ласку, а он свысока и так благосклонно будет цедить из себя по чуточке… Не могу я так. Мне или все, или ничего. Я и в Эрудиции проживу. Да мне больно, плохо, ему больно и плохо, но со временем боль притупится. А если я с ним буду, это всегда будет как нож в сердце. И ребенок будет это все видеть. Нет, Линни, нет…

— Не знаю, Крошь, он изменился вообще-то последнее время, сильно изменился. Ты б, хоть, поговорила с ним. Он про ребенка-то знает?

— Ну знает, наверное, уж сказал бы ему кто-нибудь. Я не сказала, не смогла. И Дину запретила говорить. Но шила-то в мешке не утаишь. Знает скорее всего, только ему плевать.

— А я вот думаю, что не знает он. Они с Вайро как-то говорили до штурма Эрудиции, и он сказал, что сожалеет, что не может дать жизнь, только может отнять. Вдруг, эта сучка, Джанин, что-то сделала с ним, что он думает теперь, что бесплоден и потому и не подозревает даже ни о чем.

— Как это не может дать, если вот оно, я уж скоро почувствую, как шевелится будет, это его бесплодие. И на экране, когда мне Дин исследование делал, я видела малыша — ручками машет. Да и Сэм обследовал меня с ног до головы, я в Эрудицию уже попала беременная. Не может это быть ничей другой ребенок. Его только.

— Поговорить вам надо. Он имеет право знать, Крошь.

— Ага, чтоб он мне по башке в очередной раз настучал, и сказал, что я шлюха, ребенка нагуляла. Теперь тем более не скажу. И ты не смей. Вот только попробуй.

— Я в чужие дела не лезу, и не буду, конечно, ничего говорить. Только, рано или поздно, он все равно узнает, когда маленький родится. Как будешь отмазываться?

— Уеду куда-нибудь. Не знаю. Не хочу об этом думать пока. Ты расскажи мне лучше. Как там вообще. А то я сижу тут, и ничего не знаю, что в городе творится.

— Ну что. Бесстрашие правящая партия, твой милый — лидер, на ряду с Итонами. Трис отвечает за подготовку дивергентов и вылазки за стену, Итон за обеспечение и связи с общественностью, а милый — лидер вообще всего. Вот только загнется он скоро…

— Не начинай! Фракции восстановили?

— Да. Только Отречение не стали восстанавливать. На месте бойни, теперь будет мемориальный парк, в память о жертвах. Остальные фракции восстановлены. Про Эрудицию ты знаешь, тут лидер Дин, в Искренности вместо Кана поставили его приемника, забыла как его зовут, Дружелюбие восстанавливает Джоанна на пару с Джорджем. Все фракции по желанию, хочешь вступай, хочешь живи вне фракции. Во фракцию вступают как и раньше, в 18, но можно поменять фракцию в 36 лет и в 54 года. Стариков бесстрашных больше не заставляют прыгать в пропасть. Теперь те, кто хочет жить вне фракции не изгои, они работают за талоны, которые могут реализовать в любой фракции, но должны платить налоги, то есть им все стоит больше талонов, чем членам фракции. Им строят целые районы, чистенькие такие, чем-то на Отречение похоже. Обсервации разрушены. И вообще. Хорошо стало. Ты бы вышла, посмотрела бы. Тебе понравится.

— Выйду, посмотрю. Попозже. Сейчас не могу. Мне кажется, если я выйду, сразу к нему побегу. Поэтому буду тут сидеть. Не вынесу я сейчас выяснения отношений с ним. Может, потом легче будет.

— Не будет. Будет только тяжелее. А, может, и не будет никаких выяснений. Ты все равно не узнаешь, пока не попробуешь.

— Я больше, чем уверена, что знаю. Может, он и сделал все, как надо, но в отношении меня он всегда себя ведет, как сукин сын. Кроме тех минут, когда мы трахаемся. Так что…