В прятки с отчаянием

Какая-то отчаянная обида мучительным шилом пронзила сердце и осталась там, изводя. Да что же это такое, неужели всем от меня нужно только приятное времяпровождение, чтобы послушно хлопала глазками да улыбалась идиотской куклой, а что я чувствую, чего боюсь, что у меня в душе — наплевать! Спрашиваешь, зачем я тебя целовала? Можно подумать, что я на тебя набросилась, а тебе этого самому не хотелось?! Тоже мне, обиженный мальчишка. Ну и катись ко всем чертям, раз я тебе не нужна! Конечно, что с меня взять можно еще, да ничего. Пожалуй, такой разочарованной, я себя еще не ощущала.

Тренировок у меня больше нет, в патруль заступаю завтра, так что свободного времени, которое я просто не знаю, чем занять — теперь целый вагон. Мне нужно отвлечься, подумать, побыть одной. Покинув Эрудицию, я не спеша отправляюсь пешком по шумным улицам, разглядывая пестрые витрины, дыша воздухом и пристроившись в одном из маленьких сквериков, вытаскиваю из кармана свой блокнот, который мне еще давно подарил дядя Эван, чтобы я не бегала по фракции с кипой бумажек, а складировала их вместе. Потертая обложка немного была обожжена — отец нашел его на месте нападения стервятников на наш драгстер и оставил в моей комнате. Интересно, а рисунки мои он все просмотрел? Конечно, да! И, наверняка, заметил рисунок с Ризом…

Я смотрю на его лицо, поглаживая кончиками пальцев бумагу — единственная безнаказанная возможность украдкой прикоснуться к желаемому — а память, предатель, услужливо подсовывала такие волнующие картины, как искажаются гневом красивые черты лица, подсвеченные серебристым светом луны, льющегося в огромное окно… Губы кривятся в странной ухмылке, не насмешливой или презрительной, а которой я раньше у него не замечала. Что это было, разочарование, просто возмущение или же ненависть? Как брови приподнимаются в искреннем недоумении, делая его где-то беззащитным, таким открытым, трогательным в своей растерянности, но те обвинения, что он выкрикивал, намертво сцепляя зубы и сжимая кулаки так сильно, что белели костяшки пальцев… они несправедливые, слишком надуманные, безжалостные… На него это было не похоже.

Зачем он так со мной? Зачем обвиняет, разве я его использовала? Разве не была честна с ним, сразу признавшись, что кроме дружбы, как бы мне самой не хотелось, не смогу ничего ему предложить… Да, он мне нравится, меня к нему тянет, что для Риза далеко не секрет, но если бы я врала и изворачивалась — кому от этого стало бы лучше? Я понимаю, что виновата перед ним и, наверное, он имеет право злиться, но почему необходимо было вот так все обрывать? Это из-за злости, задетой гордости, или же он просто отчаялся, прибегнув к кардинальным методам: с глаз долой — из сердца вон? Странно, но от этого вполне логичного объяснения мне почему-то легче не становится. Все равно обидно. Что же он чувствует, на самом деле, я не понимаю. Все должно было быть иначе!

Подавив новый судорожный вздох, запрокидывая голову вверх и прикрывая глаза, надеясь так справиться со всеми бушующими эмоциями, рвущими душу и призывая себя к спокойствию, чтобы перетерпеть так остро навалившуюся тоску по тому, кто ни на секунду не выходит из головы, кто прорвался в мое сердце, заставляя его сумасшедше биться об ребра, я пытаюсь представить его взгляд. Тот самый, с отражающимся в позолоченной радужке солнцем, которым он смотрел на меня и согревал… Представляю, и не могу объяснить, отчего у меня жжет в груди, когда его нет рядом. Это такое отчаянье… граничащее с бессилием.

Но Риз, на самом деле, все правильно сделал, раз я не смогла отсечь все одним махом. А, может, просто не хотела. Наверное, держаться на расстоянии друг от друга будет лучше, пусть и больно, но даже просить его о дружеском общении, у меня не повернется язык, потому что-то самое выражение его глаз, наполненное печальной тоской и чем-то невозможно теплым, загадочным, оно гипнотизировало… и, вопреки губам, выплевывающим злые обвинения, не хотело отпускать. Но разве у нас есть выбор? Я не могу, не имею права обманывать Джая… Мы и так уже столько натерпелись, пережили…

Вдоволь наобщавшись с невесткой и племянником, расцеловав их и пообещав быть максимально осторожной, я уже собиралась возвращаться из Эрудиции во фракцию. Выскочив на улицу, я вдохнула полной грудью и пройдя пару кварталов по ставшим уже привычными частично восстановленным переулкам, почувствовала какое-то мерзкое ощущение, что за мной кто-то наблюдает, прямо сейчас, паучьими лапками внезапно прокралось по коже, стягивая ее. Такое резкое, непривычное, что я вздрогнула, оглядываясь, пытаясь нащупать что это может быть, или же кто.

«Опасливая сучка, озирается», — насмешливо, с неким удовлетворением, ворвалось в сознание. Сердце подскочило к самым гландам и заколотилось, посылая в желудок волны паники. Улица вдруг показалась мне зловеще пустынной, несмотря на огромное количество прохожих и я поежилась, как от холодного ветра, почувствовав чужой взгляд.

Он здесь! Убийца. Следит за мной. Инстинктивно разворачиваясь, чтобы иметь возможность осмотреть всю улицу, я увидела себя в его мыслеобразах совсем близко, всего в нескольких метрах и резко обернулась. Холодный пот мгновенно прошиб спину, и ноги налились свинцом, потому что я сразу же поняла, почувствовала, что это именно тот человек, как только наши глаза встретились. Этот взгляд… пустой, холодный, цепкий и смертельно опасный. Нет, он не сумасшедший, в его глазах нет безумия, скорее превосходство. Расчетливый. Уверенный. Мужчине было больше тридцати лет. Высокий, спортивного телосложения, натренированный, что неоспоримо выдавало в нем бывшего бесстрашного. Джинсы, легкая толстовка с капюшоном, высокие, военные ботинки. У него могло быть симпатичное лицо, обаятельное, как у лицедея, если бы не голубые глаза с бездушной пустошью.

«Ну вот он — я. Догадалась? Пора бы познакомиться. Только что ты можешь мне сделать, козочка?» — и ухмылка гадкая, наглая. Провоцирующая. Он тянет сигарету к изгибающимся в усмешке губам, щурится, вальяжно выдувая сизый дым через ноздри. Хочет, чтобы я его испугалась. Развлекается… Нравится ему это все. И пусть внутри все обмирало, я не должна показывать своего страха этому ублюдку. Собрав все свое самообладание, я внимательно его разглядывала, чтобы запомнить каждую мелочь, стараясь хранить ледяное спокойствие, выпрямив спину так, словно в нее стальной прут вбили.

Я тебя не боюсь, тварь. Не боюсь. В груди ядовитой реакцией расползался гнев, высвобождая адреналин, энергию, черт знает, что еще… Подойди он ближе, вцеплюсь в глотку зубами, если сил хватит. А он в свою очередь изучал меня, даже смутно вспомнил, как я маленькая висла на брате, противно вереща, и поморщился. Как же он ненавидит Алекса, сука, убить готова… А потом лениво развернулся, быстрым шагом ныряя в толпу прохожих, желая затеряться, решив, что еще не время нам с ним играть. Но он вернется за мной, как только будет готов.

Не заботясь о маскировке, я направляюсь за ним, вцепившись побелевшими пальцами в коммуникатор, вызывая ближайшие патрули и перечисляя приметы преследоваемого. Затевать боевые действия на оживленных улицах города ни в коем случае нельзя, этим-то он и пользуется, придерживаясь больших скоплений людей, отдаляясь от центра. Он хорошо знает город, думая, что все преимущества на его стороне и ни грамма не боится попасться бесстрашным на глаза — ведь по сути, никаких доказательств о том, что это именно он, у нас еще нет. Да плевать, нельзя его отпускать. Я слышу, что он не остановится, будет убивать, играя с нами в кошки-мышки.