В пылу любовного угара

Она не осознавала, что с ней происходит, не помнила, как Петрусь принес ее в дом. Очнулась уже в постели, в его объятиях. Вслед за кратковременным безумием отчаяния нахлынуло такое безумие телесного счастья, что Лиза перестала сдерживать себя и словно бы растворилась в наслаждении. Она искала забвения и спасения в объятиях этого юноши, так же, как и он, наверное, искал лишь забвения и спасения, но они были людьми, у них болели сердца и души, а потому они прикрывали свое неистовое вожделение вздохами, нежностью и словами любви, которые сами собой слетали с их сливающихся губ и растворялись в поцелуях.

Они разомкнули объятия, когда совсем обессилели. Петрусь встал, задернул маскировочные шторы и принес из кухни воды. Оба пили жадно, поочередно припадая к большому холодному ковшу.

Когда Лиза допивала последние капли, Петрусь посмотрел на нее и покачал головой:

– Ты знаешь, я никогда не думал, что женщина может быть так красива. Я никогда не видел обнаженной женщины. Только на картинах. Но я думал, это выдумка, так не бывает. А что, все женщины такие? Или ты одна? И неужели все женщины носят такие красивые вещи?

Он поднял с полу ее розовые трусики, скомкал их, прижал к щеке:

– Даже представить не мог, что… что женщины надевают на себя…

Его наивность пугала и трогала. Неожиданно Лиза вспомнила, с каким знанием дела рассуждал о женском белье Алекс Вернер. А потом… Что-то там, в кабинете «Розовой розы», прозвучало важное… Что сказал Алекс, глядя на Лизу, увидев ее белье? Надо вспомнить его слова. «Ну что ж, мы все это снимем… Мне нравится твое белье, я хочу порвать его на тебе. Не волнуйся, завтра же привезу тебе другое. Тоже французское».

А еще раньше он рассказывал о своем приятеле Эрихе Краузе, который завел подругу из русских. И Алекс по его просьбе привозил ей презент из Парижа – отличное шелковое трикотажное белье фирмы «Le Flamant», чулки из настоящего fil de Perse.

О господи… Так вот что пришло ей в голову там, в «Розовой розе», вот почему стало так страшно от слов Вернера, так тревожно!

Алекс узнал белье. Он знает теперь, что Лиза… то есть не она, а Лизочка Петропавловская… была подругой Эриха Краузе. А Эрих Краузе – друг Алекса Вернера…

«Да и что такого?» – попыталась уговорить себя Лиза. Что тут страшного? Может быть, все даже и к лучшему. Может, Алекс теперь от нее отцепится, уважая свою дружбу с Эрихом?

Так-то оно так… Но почему по-прежнему щемит сердце? Почему от страха сохнет в горле, и даже руки Петруся, даже губы его не могут прогнать ужас?..

И вдруг что-то легонько брякнуло в стекло – раз и еще раз. Потом снова. И почти тотчас прозвучал троекратный стук в дверь.

Лиза прижала ладонь ко рту, глуша крик.

– Ничего, – прижал ее к себе Петрусь, – не бойся, это батюшка. – И тотчас спохватился, смешно вскрикнул: – Ой, боже мой!

Вскочил, кинулся было одеваться. Но влез только в штаны, посмотрел на Лизу, которая лежала неподвижно и даже не собиралась, такое впечатление, прикрываться, и устыдился своей трусости.

– Да ладно, подумаешь, – проворчал заносчиво, – что я, мальчик, что ли?

Но все же не выдержал, глянул на нее моляще и накинул простынку. Правда, не сказал ни слова. Лиза даже не шевельнулась, слушая, как щелкнула щеколда и повернулся ключ в замке.

– Ты что, спал?! – возмущенно спросил старик. – А где…

И осекся, войдя в комнату и увидев Лизу в постели.

– Доброй ночи, отец Игнатий, – произнесла она светским тоном. – Что, вам не спится?

У него такое лицо сделалось… Лиза подумала даже, сейчас проклянет ее, анафеме предаст, причем во весь голос. И вдруг старик растерянно забормотал:

– Да ты… да вы что тут… Петрусь, ты… Ты ж Лизочку… за Лизочкой… А теперь с этой… – Голос у него сорвался, видно было, каким немыслимым усилием воли старик пытается справиться с собой.

– С этой… – повторила она задумчиво. – С этой – с какой?

Отец Игнатий помолчал, наконец смог выговорить:

– Прости. И ты, Петрусь, прости. Я старик… я священник. Забыл, что жизнь дана ради жизни, а не ради смерти.

Лизе стало зябко и неловко своего полуголого тела.

– Извините. Выйдите на минутку, пожалуйста, я оденусь, – забормотала, отводя глаза.

Мужчины вышли без слова.

– Не ко времени все это, – устало проговорил отец Игнатий, когда она вышла к ним в столовую, где уже горела лампа. – Мы ведь со вчерашнего дня – как на пороховой бочке. Живым его взяли или нет?

Лиза мгновенно поняла, о ком идет речь. Значит, верны были ее догадки насчет их связи с тем пилотом… Да, вопрос, жив он или нет, имеет сейчас для подпольщиков первостепенное значение. Если погиб – вечная ему память. А если жив… если не выдержит пыток… – потянет за собой многих и станет причиной многих смертей.

Наверное, и Петрусь думал бы только об этом, если бы не потерял из-за нее, Лизы, голову. И неведомо, к добру это или к худу.

– Что он знал о вас? – спросила Лиза.

– Многое, – вздохнул старик. – Очень многое.

– Очень плохо. Потому что его взяли живым.

– Откуда знаешь?

– В «Розу» приезжал фон Шубенбах, говорил, что начали проводить очные ставки: у пилота много друзей среди офицеров.

– Да кабы только среди них! Ох, Лиза, плохи дела… Ты даже не знаешь, насколько плохи!

Отец Игнатий вдруг насторожился. Петрусь вскочил со стула, и Лиза только сейчас уловила слабое поскрипывание половиц в коридоре.

Петрусь кинулся туда. Слышно было, как распахнулась дверь сеней, а потом что-то тяжелое проволокли по полу. И в комнате возник Петрусь, крепко держащий пана Анатоля, руки которого были заломлены за спину.

– Это еще кто? – изумился старик.

– Племянник хозяйки дома. Она уехала, а племянник сюда перебрался на время, – пояснила Лиза.

– Да я ж вам говорил, – напомнил Петрусь. – Он еще развалины не захотел от крапивы чистить. Я ему пленных по разнарядке привел, а он напился, как свинья, да завалился спать.

– Ну и спал бы, – пожал плечами отец Игнатий. – Больше спишь – меньше дребедени всякой в уши скачет. Кто много спит, тот спокойно живет. Чего притащился сюда, чего вынюхивал-выслушивал, говори?