В пылу любовного угара

– Да что вы, добрые панове? – проблеял пан Анатоль, делая безуспешную попытку моляще сложить руки, но не в силах справиться с хваткой Петруся, а потому только слабо трепыхая ими, словно крылышками. – Отпустите меня, добрый пан, дуже больно!

Старик кивнул, Петрусь послушался. Пан Анатоль с облегчением вздохнул.

– Ну-ну, – сказал отец Игнатий. – Слушаю тебя. Зачем пришел сюда?

– Я ж просто к красивой паненке решил заглянуть, – застенчиво признался пан Анатоль, разминая руки. – Может, скучно ей вечер-ночь коротать, так я развеял бы ее печаль-тоску.

– Отчего ж вы решили, сударь, что она в такой печали пребывает? – любезно поинтересовался старик, бросая взгляд на Лизу.

Она усмехнулась. В самом деле, ей вроде совершенно не с чего печалиться!

– Ну как же… – пробормотал пан Анатоль. – Я ж видел-слышал, как она горькие слезы проливала, когда ее молодой пан на руках нес.

– Ну и чего ты приперся сюда, если здесь молодой пан и так есть? Третий лишний, знаешь ли, – буркнул Петрусь.

– А разве старый пан не лишний? – лукаво улыбнулся Анатоль.

– Я ее дед, – любезно пояснил «старый пан». – А он – жених.

При его последних словах Петрусь вроде бы покачнулся, но никто, кроме Лизы, на это внимания не обратил.

– Жени-их? – уныло протянул пан Анатоль, причем его задорные усики а-ля фюрер явственно обвисли. – Эвона как… А что ж мне тетя не казали, шо у паненки Лизы из второго номера жених есть?

– У тети и спросите, шо она вам не казали, – буркнула Лиза.

– То так, то так… – закивал пан Анатоль. – А вы, стало быть, дедушка паненки? А мне тетушка казали, шо у них дедушка – кацапский поп.

– Он самый и есть, – ухмыльнулся отец Игнатий. – Бывший, само собой, какие нынче попы, сам посуди.

– То так, то так, – снова закивал Анатоль. – Ну, коли так, звиняйе, будьте ласковы, панове. Пойду я… Добржей вам ночи…

И он поспешно засеменил к выходу. Никто и оглянуться не успел, как он оказался в сенях. И вдруг там сильно грохнула дверь, раздался короткий вскрик Анатоля, а потом он заблажил, как недорезанный, в полный голос:

– Ой, спасите-помогите-рятуйте, пан офицер, то ж партизанское гнездо! Держите их! Ловите их, пан офицер! Они хочут спасти того летчика, который нынче расстреливал солдат фюрера!

Мгновенное оцепенение, в которое впали все враз, еще усилилось, когда пан Анатоль снова влетел в комнату – на сей раз головой вперед, словно его кто-то здорово пнул сзади. Он пронесся через всю комнату, влетел в стену головой, сполз в угол и замер на полу. А вслед за ним вошел тот, кто его пнул: Алекс Вернер.

В руке у него был пистолет.

* * *

– Ну, так что? – холодно спросил Скобликов. – Будем писать акт о добровольной сдаче огнестрельного оружия или приступим к обыску?

Алёне дурно делалось при одной мысли о том, что два посторонних мужика сейчас начнут копаться в ее вещах – и прежде всего в той тумбочке, где злополучная «беретта» так и валяется между тюбиками «веселящего» крема, каких-то просроченных таблеток, коробочек с французскими затыкалочками для ушей и старыми, любовными, тоже начисто «просроченными» письмами Михаила. Почему, черт! Ну почему она не додумалась припрятать газовик? Может, сдать его, да и не мучиться? Все равно ведь Муравьев отмажет ее. В конце концов, она расскажет ему о нападении. Понадобятся свидетели – Дракончег, наверное, не откажется подтвердить, что видел того мужика, который сел в «Ниссан».

Ну нет. Дракончега неохота выводить из тени. Нужно еще самой побарахтаться!

– Ну вы хоть намекните мне, кто писал заявление! – попросила она, стоя посреди коридора и явно не выражая намерения пропустить Скобликова и второго мента в квартиру.

– Свидетели, – «исчерпывающе» ответил лейтенант и сделал попытку обойти Алёну справа.

Однако она чуть подалась в ту сторону, и лейтенант принужден был затормозить.

– Как можно быть свидетелем того, чего не было?! – воскликнула Алёна с несколько избыточным пафосом и посоветовала себе не переигрывать.

– Соседи всегда все видят, – проговорил философски подчиненный Скобликова (сержант, что ли), за что был награжден неодобрительным взглядом лейтенанта.

Алёна тихонько ахнула. Ценную информацию выдал белобрысый!

Вот как – соседи, значит… Неужели кому-то в родном подъезде настолько осточертела Елена Ярушкина (Алёна Дмитриева тож), что он решил переселить ее отсюда в места не столь отдаленные? Невозможно поверить. Живет она тихо и замкнуто, шумных гулянок в ее квартире ни-ни, а те высокие молодые люди, которые порою проскальзывают к ней в дверь под покровом темноты, вряд ли могут кого-то всерьез обеспокоить.

Но, выходит, обеспокоили.

Хм, соседи… Логически рассуждая, тот невыразительный звук, который издала «беретта», могли расслышать только люди, живущие на одной площадке с Алёной. Но вот смех в чем: на площадке три квартиры, соседи напротив три дня назад уехали в Турцию, а в квартире рядом вообще никто не живет – дед с бабулей померли, их дочка затеяла было ремонт, но дело у нее идет ни шатко ни валко. В любом случае вчера в полночь там никого не было. У кого же из ее соседей оказалось столь чуткое ухо, столь длинный нос и столь недоброжелательное к красавице и умнице Алёне Дмитриевой сердце? Нет, главное, в милицию сразу…

– Гражданка Ярушкина! – внезапно воскликнул Скобликов очень сердито. – Немедленно выдайте оружие, или…

Ба-бах! Дверь распахнулась, с грохотом врезавшись в косяк, и на пороге возникли две бронированные фигуры с автоматами, в касках и со свирепым выражением лиц:

– Лицом к стене, руки за голову!

Лейтенант с сержантом так и шарахнулись.

– Мне тоже? – хладнокровно спросила Алё– на. – Мне тоже руки за голову? Я хозяйка квартиры. Предъявить паспорт?

– Да знаю я вас, – буркнул один из броненосцев, ростом повыше и корпуленцией помощнее.

Надо сказать, он не солгал, потому что дежурным из отдела охраны приходилось общаться с Алёной Дмитриевой очень часто. Ведь она была величайшей растяпой нашего времени и беспрестанно забывала что-нибудь сигнализационное включить или выключить.

– В чем дело, Елена Дмитриевна?

– Не в чем, а в ком, – уточнила вышеназванная. – Вот в этих двоих. Они ворвались ко мне в дом, не предъявив никаких документов, и начали угрожать, что сейчас проведут обыск.

– Я не угрожал, – пискнул сержант (или как его там?).