I

День былъ зимній, хмурый, съ нависшими снговыми тучами. Комнаты большого деревенскаго барскаго дома были угрюмы, непривтливы, холодны, хоть и приказано было везд вытопить передъ пріздомъ владльца Леонида Платоновича Сухумова-Подгрудскаго. Въ кабинет и сейчасъ еще горлъ каминъ, украшенный старымъ темнымъ рзнымъ дубомъ съ дворянскими гербами. Къ тому-же и день клонился къ вечеру, наступали сумерки, когда только-что пріхавшій изъ Петербурга Сухумовъ осматривалъ комнаты дома своей деревенской усадьбы, недавно унаслдованной имъ отъ своей умершей бабушки, матери отца, Клеопатры Андреевны. Въ помсть этомъ онъ не бывалъ съ ранняго дтства, когда гостилъ у бабушки, и теперь смутно припоминаетъ расположеніе комнатъ.

Сухумовъ небольшого роста, тщедушный, узкоплечій блокурый молодой человкъ двадцати восьми лтъ, кажущійся на видъ куда старше, въ золотыхъ очкахъ, блдный, съ маленькой жидкой бородкой, почти нерастущей на скулахъ, усянныхъ прыщиками, и съ рдкими коротко стрижеными волосами на голов, среди которыхъ ужъ положила свое начало крупная лысина. Сухумова сопровождаетъ по комнатамъ управляющій имніемъ — сухой, высокій, нсколько сутуловатый старикъ съ сдой бородой и съ волосами, причесанными по-русски. Онъ въ длиннополомъ сромъ суконномъ сюртук и похожъ больше на лабазника, чмъ на управляющаго. Зовутъ его Сидоромъ Софроновичемъ. Онъ еще при бабушк Клеопатр Андреевн управлялъ имніемъ лтъ пятнадцать. Имніе это было въ послднее время со всмъ малодоходное, но не продавалось Клеопатрой Андреевной потому, что оно было родовое Сухумовыхъ-Подгрудскихъ и потому, что она сама привыкла въ немъ жить со своими двумя приживалками-старухами и нсколькими собаками таксами, которыя звались у ней человчьими именами: Груша, Ваня, Павля, Маня. Шелъ сзади Сухумова и камердинеръ его Поліевктъ Игнатьевичъ, пожилой человкъ, очень хмураго вида, съ полусдыми длинными бакенбардами въ вид рыбьихъ плавательныхъ перьевъ, съ крупными нависшими бровями и сдой щетиной на голов. Это былъ высокій мужчина, неладно скроенный, но крпко сшитый, какъ говорится, одтый въ черный пиджакъ, съ серебряной часовой цпочкой по жилету, при чемъ при взгляд на камердинера особенно рзко бросались въ глаза его необычайно громадныхъ размровъ ступни съ выступающими шишками около начала большихъ пальцевъ.

Сидоръ Софроновичъ ввелъ Сухумова въ большую гостиную и, наклоня голову на бокъ и указывая на громадный угловой диванъ, произнесъ печально:

— Здсь он изволили скончаться… Сидли он, ваша бабенька, раскладывали вотъ за этимъ столомъ пасьянсъ, и вдругъ почувствовали себя нехорошо. Настасья Дмитріевна при нихъ были. Пока побжали за спиртомъ и за каплями — он ужъ были бездыханны.

Сухумовъ сталъ осматривать стны. Он были увшаны портретами предковъ Сухумовыхъ-Подгрудскихъ. Это была комната, которыя въ старину звали портретными или диванными. По стнамъ стояли исключительно мягкіе диваны, и одинъ изъ нихъ, угловой, такого объема, что на немъ смло могли улечься другъ къ другу головами четыре рослыхъ человка, и все-таки въ середин осталось-бы еще мсто для сиднья двоимъ. Поверхъ дивановъ стны были увшаны портретами. На портретахъ въ широкихъ золотыхъ рамахъ были изображены дамы въ робронахъ екатерининскихъ временъ, мужчины въ пудр и расшитыхъ золотомъ шелковыхъ кафтанахъ, въ лентахъ, со звздами. Были и военные мундиры Павла Петровича съ полными выбритыми лицами, съ закрученными косичками въ вид крысинаго хвоста и бантикомъ на конц, были дамы въ платьяхъ директоріи съ таліей подъ мышками, были военные мундиры Александра І съ воротниками, упирающимися въ подбородокъ, съ таліями, стянутыми въ рюмочку, были и портреты позднйшихъ временъ во фракахъ, съ жабо подъ горломъ и съ бархатными воротниками, влзшими до ушей. Костюмами эпохи Николая І портреты кончались. Посреди нихъ былъ портретъ бабушки Клеопатры Андреевны, снятый съ нея въ молодыхъ годахъ. Она была въ гладкой прическ съ проборомъ по середин головы и съ начесами волосъ на уши, въ широчайшемъ кринолин, въ лиф со шнипомъ и съ широчайшими рукавами платья, изъ которыхъ выглядывали кисейные рукава, застегнутые у кистей рукъ. Въ ушахъ были серьги съ подвсками, крупная брошь изъ камеи украшала ея грудь, а пальцы рукъ были усяны кольцами.

Сухумовъ довольно долго разсматривалъ портретъ бабушки. Остановился онъ и на портрет своего прадда, генерала временъ Александра I, съ крупными малиновыми губами на совершенно выбритомъ лиц, въ прическ, зачесанной на лобъ, съ густыми нависшими бровями, дававшими ему свирпый, угрожающій видъ. Сухумовъ вспомнилъ, что будучи ребенкомъ, когда гостилъ у бабушки, онъ всегда боялся смотрть на этотъ портретъ.

Сухумовъ и теперь зажмурился и отвернулся отъ портрета, а затмъ вышелъ вонъ изъ диванной. Но благодаря этому портрету въ голов его зашевелились воспоминанія дтства. Съ шести-семилтняго возраста онъ не былъ въ этомъ дом, но теперь онъ началъ вспоминать и расположеніе комнатъ и уже прямо безъ указанія управляющаго вошелъ въ спальню бабушки. Какъ и въ, дни его дтства, передній уголъ занятъ божницей потемнлаго краснаго дерева съ иконами. Не горитъ только лампада передъ иконами. Посреди иконъ въ серебряныхъ окладахъ большой образъ Спаса Нерукотвореннаго темнаго письма, безъ серебрянаго оклада, только съ однимъ серебрянымъ внцомъ. Онъ вспомнилъ, что бабушка особенно почитала этотъ образъ, вспомнилъ, что тоже боялся этого образа, всегда освщеннаго лампадкой съ краешками синяго стекла, дававшій лицу блдно-синій отблескъ. Вотъ и старинный туалетъ бабушки въ простнк между двумя окнами, туалетъ тоже темнаго краснаго дерева на пузатенькихъ шкапчикахъ со столбиками во второмъ ярус, между которыми вдлано зеркало, а въ столбикахъ по нсколько ящичковъ одинъ надъ другимъ. Вотъ у стны двухспальная кровать бабушки изъ краснаго дерева, покрытая голубымъ штофнымъ одяломъ, высокая, съ убранными подъ одяло подушками, съ штофными валиками въ головахъ и въ ногахъ. Когда умеръ ддушка, Сухумовъ не помнитъ, но бабушка его, овдоввъ, до самой своей смерти продолжала спать на этой двухспальной кровати. Вотъ и громадное бронзовое кольцо, ввинченное въ потолокъ, въ которое лтомъ продвался кисейный пологъ бабушки, закрывавшій всю кровать и оберегавшій бабушку отъ комаровъ и мухъ.

— Здсь я спать буду? — спросилъ Сухумовъ управляющаго.

— Гд прикажете, Леонидъ Платонычъ, ваша милость, — отвчалъ тотъ. — Ладили мы вамъ въ маленькой спальн около кабинета, постельку приготовить и кроватку поставили, потому тамъ и каморочка для прислуги, такъ чтобы къ прислуг ближе… Позвать прислугу и все этакое… Но гд прикажете. Спальня бабенькина тоже теплая комната. Тутъ и шторки темныя и занавсочки, а только нтъ коморки для прислуги. Съ покойницей-то бабенькой вотъ тутъ на кушеточк старушка Настасья Дмитріевна спала.

Сухумовъ еще разъ окинулъ спальню взглядомъ и сказалъ:

— Я здсь, на этой кровати спать буду.

— Слушаемъ, Леонидъ Платонычъ… Тутъ и приготовлять ничего не надо. Все готово. Только постельное блье постлать.

Управляющій поклонился.

II

Въ большой столовой во вкус ампиръ, съ буфетомъ краснаго дерева съ бронзовой отдлкой, на большомъ овальномъ раздвижномъ стол съ дюжиной тоненькихъ ножекъ былъ сервированъ одинъ приборъ. Къ столовой примыкала стеклянная галлерея зимняго сада, нын уничтоженнаго, а потому въ столовой было ощутительно холодно, такъ что виденъ былъ паръ, выходящій изъ ртовъ при разговор. Управляющій поклонился Сухумову и указалъ на столъ.

— Подзакусить если, батюшка Леонидъ Платонычъ, вамъ желательно, то обдъ для васъ готовъ. Не взыщите только, если стряпня моей жены-старухи вамъ не понравится.

— Пообдать надо, хотя аппетита настоящаго у меня еще нтъ. Но здсь ужасно холодно, не худо-бы протопить, — проговорилъ Сухумовъ, пряча руки въ грудные карманы своего толстаго охотничьяго пиджака изъ рыжаго верблюжьяго сукна.

— А вдь топили сегодня. Эта комната у насъ, ваша милость, вообще ненатопимая, оттого покойница бабенька ваша никогда здсь и не кушали. Въ спальн своей он всегда кушали.

— Ну, и я буду въ спальн обдать. Велите тамъ мн приборъ поставить на маленькомъ стол.

— Слушаю-съ… — снова почтительно поклонился управляющій и продолжалъ:- А насчетъ стряпни, Леонидъ Платонычъ, если долго у насъ здсь изволите остаться, то можно для васъ повара подыскать.

— Не надо, — отрицательно покачалъ головой Сухумовъ. — Я нездоровъ. Теперь аппетита у меня почти совсмъ не бываетъ. Буду доволенъ тмъ что у васъ сумютъ состряпать, только-бы была питательная да. Кусокъ мяса, яйца, супъ, щи или похлебка — вотъ съ меня и довольно. Но я васъ попрошу разыскать мн доктора… Разыскать и пригласить, если есть здсь такой поблизости.

— Есть, есть, баринъ. И хорошій докторъ есть… Нашъ земскій врачъ Нектарій Романычъ Кладбищенскій. Фамилія-то только непріятная… — улыбнулся управляющій. — Изъ духовнаго званія онъ… А какой хорошій человкъ. Жена моя, старуха, благодаря ему теперь только и свтъ видитъ… Параличемъ ее тронуло, языкъ, руку, ногу повредило — и выпользовалъ. Ходитъ теперь… Ногой приволакиваетъ, а ходитъ, дай Богъ ему здоровья. Прямо душу свою въ нее клалъ… Какъ мать надъ ребенкомъ первое-то время сидлъ. А фамилія — Кладбищенскій, ну, другіе и обгаютъ.

Разсказывая про жену, угрюмый старикъ управляющій оживился, и лицо его прояснилось.

— Ну, такъ что-жъ, что Кладбищенскій по фамиліи? Мало-ли какія фамиліи бываютъ, — сказалъ, улыбаясь, въ свою очередь Сухумовъ. — Вотъ его и позовите.

— Нтъ, я къ тому, что мнніе у другихъ… Но у насъ есть еще другой докторъ. Тотъ изъ евреевъ.

— Я не мнительный. За Кладбищенскимъ и пошлите.

Черезъ полчаса Сухумовъ обдалъ, сидя въ бабушкиной спальн. Аппетита у него въ самомъ дл никакого не было. Камердинеръ подалъ ему пепсинное вино. Онъ выпилъ рюмку, но и она не прибавила ему аппетита. Супу съ перловой крупой Сухумовъ сълъ три-четыре ложки и потребовалъ у камердинера пузырекъ съ хинной настойкой. Накапавъ въ рюмку капель тридцать настойки, онъ снова налилъ пепсиннаго вина, опять выпилъ, но и эта смсь не разбередила ему аппетита на поданную телятину. Онъ сълъ ея также очень немного, набросился на соленый огурецъ, но и его не могъ дость. Поданъ былъ еще карась, жареный въ сметан, а затмъ клюквенный кисель съ молокомъ, но Сухумовъ до нихъ уже не дотрагивался.

— Почти ничего не изволили кушать… — замтилъ камердинеръ Поліевктъ, убирая со стола.

— Движенія не было… Почти сутки въ дорог… Въ вагон трясетъ… Ночью плохо спалъ, отвчалъ Сухумовъ, закуривая сигару. — Вотъ и курить не хочется. Закурилъ по привычк.

— Скушайте хоть киселька-то. Понатужьтесь… Это нжное… Вдь доктора въ Петербург говорили, что вамъ кушать надо больше.

— Да, когда сть хочется. А если не хочется? Да и не можетъ хотться, если нтъ движенія.

— Пятнадцать верстъ отъ станціи по ухабамъ хали, такъ какого еще движенія надо, помилуйте!