В шутку и всерьез

– А Эммануил Ласкер?! – тотчас воскликнет человек, знающий историю шахмат.

Несгибаемый немецкий гроссмейстер до пятидесяти трех лет был чемпионом мира, в пятьдесят шесть взял первый приз в крупнейшем турнире в Нью-Йорке. Мало того, в 1935 году шестидесятисемилетний старик занял третье место в Московском турнире, где участвовали сильнейшие шахматисты мира. Вот вам и возраст!

Конечно, спортивное долголетие зависит от индивидуума – от его одаренности, физических сил, характера. Но мы имеем в виду правило, а Ласкер – исключение. В среде шахматистов резонно говорят: "Не все Ласкеры". Легендарный Эммануил обладал не только редчайшим талантом, но и недюжинным здоровьем, которое он даже не очень-то берег. Достаточно вспомнить, как много он курил во время партии и сколько пил кофе. Какое нужно было иметь сердце! Наконец Эммануил Ласкер был тонким психологом, глубоким знатоком душ человеческих и в шахматной борьбе умел использовать эти знания. Он объективно оценивал свою силу, не возносился при победах, на него не действовали неудачи. Ласкер стоически переносил поражения, а это, как увидит читатель из следующей главы, очень важное качество!

Со щитом и на щите

Замечательная тетрадь была у Миши Рикмана. Толстая, с плотным черным переплетом. Вечером от гладкого коленкора отражался электрический свет. А какая бумага! Глаз не оторвешь: листочки плотные, в мелкую клеточку – один к одному! Уголки тетради округлены, торец красного цвета. Какая тетрадь! Мне бы такую. Как я был бы счастлив! Я переписал бы в нее все партии Алехина, а где-нибудь на последних страницах поместил свои партии, да с комментариями. Был бы у меня настоящий сборник. Что мечтать, разве такую в Туле достанешь! Отец Миши – известный всему городу врач – привез ее из Москвы, а мой – столяр – даже и в Москве-то ни разу не был. Ладно, что поделаешь! И приходилось писать на тоненьких тетрадочках с бумажной обложкой. На это хватало копеек, получаемых от матери.

И вот что удивительно: Миша особенно не берег свою драгоценность. Он запросто приносил ее в школу в дни турнирных боев, даже в газетку, бывало, не догадается завернуть. После уроков, когда начинались шахматные баталии, Рикман открывал тетрадку и – какое кощунство! – простым карандашом записывал партию. А бумага такая, что на ней так и хотелось писать чернилами, да аккуратненько, каллиграфическим почерком.

Когда мы с Мишей сели друг против друга за шахматную доску, мой одноклассник написал на верху чистой страницы: "Шахматный чемпионат 12-й единой школы. 2-й тур. А. Котов-М. Рикман". Миша немало помучился с записью: турнир только начинался, тетрадь была совсем новая и не желала держаться раскрытой, Все же Рикман в конце концов справился с непослушной тетрадью, запрятав один угол ее под деревянную шахматную доску.

Мы разыграли славянскую защиту. Избранная противником система меня не удивила: мне было известно, что Миша знал этот вариант и часто его играл. Я тоже был в курсе последнего слова теории. Откуда? Признаюсь, мне удалось-таки уговорить отца выписать "Шахматный листок". На целый год – двадцать четыре номера. И в полученных журналах были уже изучены все партии, прочитаны статьи, решены все учебные примеры.

Наша партия с Рикманом первые четыре хода развивалась по известным образцам. Такое начало можно найти во всех шахматных учебниках. Однако пятый ход противника меня озадачил – Миша сыграл совсем не так, как советовали руководства. Он рискованно раскрыл свой ферзевый фланг, и движением крайней пешки я подорвал оборонительное построение черных. Мише пришлось пойти на новое ослабление позиции. Тогда, быстро разменявшись пешками, я сделал энергичный ход конем в центре. Очень хитрый выпад! Мой ферзь теперь грозил напасть на незащищенную черную ладью. А как ее защищать? Что предпримет Миша? Позиция у него уже тяжелая; если даже, он заметит и отразит мою угрозу, все равно у меня останется огромный перевес.

Но Миша почему-то был удивительно спокоен. Может быть, я чего-нибудь не вижу?" – мелькнуло сомнение, Но, как я понял позже, это было спокойствие неведения – Миша просто не заметил угрозы. Ничего не подозревая, он передвинул пешку на королевском фланге. Не в силах сдержать нетерпение, я быстро выскочил ферзем на f3 и испытующе поглядел в глаза противника. Миша испуганно заморгал-упустил в расчетах этот ход. А теперь его дело плохо! Теряется целая ладья, а значит кончается партия. С таким-то материальным перевесом я как-нибудь выиграю.

Некоторое время мой партнер растерянно смотрел то на доску, то исподлобья на меня. Бросал он недовольные взгляды и на школьных товарищей – тоже участников турнира, собравшихся вокруг нашей доски. Еще бы, такое редкое происшествие-потеря ладьи уже на девятом ходу. Школьники по-детски откровенно переглядывались между собой. Приговор их был единодушен: все, Мише конец!

И тут случилось неожиданное. Гримаса гнева вдруг перекосила лицо моего противника. Одним махом Миша смел с доски все фигуры. Затем схватил тетрадь и на глазах у всех начал рвать ее. Такую замечательную тетрадь! Миша был безжалостен. Трещал клеенчатый переплет, отрываясь от сброшюрованных листков, на пол падали изодранные, смятые куски гладкой белой бумаги. Через несколько секунд от драгоценного сокровища остались жалкие обрывки. Меня покинула радость победы, исчез и испуг от неожиданной гневной вспышки противника. Безмолвный, оторопевший, я неподвижно смотрел на остатки бессмысленного, варварского разрушения.

Так впервые в жизни я увидел бурную реакцию на проигрыш шахматной партии. Конечно, в этом поступке было еще много детского, непосредственного, но уже из этого эпизода читатель поймет, какое сильное впечатление иногда производит на человека поражение.

История знает случаи самых невероятных реакций на проигрыш партии. Передают, что Реннауд Монтабан ударом шахматной доски по голове убил на месте обыгравшего его партнера – племянника Карла Великого. Сын Вильгельма Завоевателя Генрих, находясь при дворе французского короля, сел играть в шахматы с наследным принцем Людовиком и выиграл у него все партии. Это до того обозлило принца, что он схватил шахматную доску, бросил ее в Генриха и обозвал сыном бастарда. В ответ последовал страшный удар доской же, ранивший Людовика до крови. Дальнейшее развитие столкновения предупредили придворные.

Граф де Стайр, когда он получал мат, был способен запустить в своего противника первым попавшимся под руку предметом. Поэтому его постоянный партнер – адъютант графа полковник Стюарт перед тем, как объявить мат, стремительно убегал в самый дальний угол комнаты и уже оттуда провозглашал: "Шах и мат, сир!"

… Проигрыш партии, поражение в турнире… Как незначительно на вид это событие – подумаешь, мат получил! Но какой глубокий след оставляет эта неудача на психике шахматиста, на его спортивной форме. Обида, досада, отчаяние буквально раздирают душу побежденного.

Шахматные партии гибнут, как люди. Одни долго мучаются, терзаясь неизлечимыми недугами: чаще всего это те, судьба которых определяется уже после неудачно разыгранного дебюта. Невероятные усилия прилагает гроссмейстер, чтобы спасти безнадежно больную позицию. Пять часов, а порой и дольше длится борьба между жизнью и смертью. Какие только методы лечения не применяются! Тут и терапия – медленная упорная защита слабых пунктов; и хирургия – жертвы, цель которых изменить ход событий. Применяется даже психоневропатия – особые тактические трюки и фантастические выдумки. Иногда удается спасти больную, в других случаях предпринимаемые методы оказываются безуспешными. Все зависит от серьезности болезни и от интенсивности лечения.

Проигрыш такой партии приносит шахматисту сравнительно меньше переживаний. Если уже после первых ходов ты свыкаешься с тем, что твоя позиция плохая, то невольно миришься и с мыслью о возможном поражении. Оно тебе, конечно, неприятно, но зато не является неожиданностью.

А есть партии поистине трагические. Целых пять часов ты по капле копишь трудно достающиеся позиционные выгоды, методично переигрываешь противника. Вот ты сломил его волю, заставил дрогнуть и уже преследуешь по всему шахматному фронту. Как отлично ты ведешь наступление! Какие интересные комбинации изобретаешь! Твой мозг полон феерических выдумок, твоя стратегия глубока, тактические удары точны. Цель все ближе и ближе, скоро, совсем скоро неприятель капитулирует.

И вдруг – о боже! – секундное затмение рассудка одно неосторожное движение руки, передвинувшей не ту фигуру, и… полная гибель всего, на что затрачены невероятные усилия, чему отданы бесконечные часы подготовки. Один миг – и вместо содержательной жизни – обидная, неожиданная шахматная смерть.

Ты останавливаешь часы, жмешь руку противнику слушаешь аплодисменты зала (которые, если быть справедливым, должны бы предназначаться тебе) и… улыбаешься. Да, да, улыбаешься, хотя тебе хочется бежать со сцены, не видеть эти ненавистные фигурки, так жестоко с тобой поступившие, не слышать ревущего зала. Что делать! "Смейся, паяц!.. Должен ты играть". Ты ведь гроссмейстер!