В Солнечной не протолкнуться

– Как?!
– удивилась моя команда.
– А помылиться?

– "Памылiцца" - на бульбальганском значит "ошибиться". "Памылка" - "ошибка". "Час" - значит "время". Девушкам-волонёрам с избирательными бюллетенями не понравилось, что их приняли за... сами знаете, за кого вы их приняли. Но бульбальганки добрые нравом, решили не ссориться с космофлотскими придурками, лучше отправить их за лимонадом. А вы смылись. И девушек оставили без напитков.

– И себя оставили без девушек!
– вздохнул Лех.
– Мне надо вернуться в Бульбальганию, великий космос, я должен отдать карточку!
– сокрушался он, глядя в иллюминатор на удаляющихся Батек, пасущих стада астероидов посреди тучной звёздной равнины.

Гидрогеолог Жека очнулся от тихих дум:

– Бригадир, что ты сказал про избирательные бюллетени у девчонок?

– А что, по-твоему, они держали в руках?

– Ну, мало ли что, пригласительные в игорный дом, например. Или визитки на улицу Прекрасных фонарей...

– Не угадал ты, Жека. В ночь, когда мы прибыли, у бульбальганцев начался всенародный праздник, самый любимый праздник в году: выборы.

– Кого выбирают?

– Кого - неважно. Главное - традиция. Раз в году каждый должен опустить в избирательную урну свой бюллетень, на счастье.

– Избирательная урна это такая квадратная банка с прорезью?
– спросил пилот Лех, сладко позёвывая.

– Она самая, - ответил я.

– Старик, а ведь мы могли к хаффу сорвать их выборы, если бы на всю ночь закадрили девчонок-активисток?!
– всполошился Лех, приподняв с лежака голову с шелковистым, до блеска вымытым чубом.

– Ещё как могли бы!
– польстил я ему и по-отечески взъерошил вихрастую голову.

– Теперь понимаю, что значит "делать политику с чистыми руками"...
– пробормотал пилот, засыпая.

А я подумал, что неплохо бы её именно так и делать - хорошенько помывшись перед...

ТРУФФАЛЬДИНО ИЗ БЕРГАМО

– Меркурианские шейхи всего-то зажиревшие перекупщики солнечного света, - говорил я за обедом своим ребятам.
– С ними поладить можно, если повезёт, конечно. Признаться, самое тяжёлое испытание я прошёл на стажировке, и после этого уже ничего не боюсь. Годков мне было не больше, чем нашему Леху.

Жека закашлялся - а нечего увлекаться едой из тюбиков "Мигомсьешь", эти тюбики так и норовят опорожниться прямо в глотку.

Хмыкнул:

– Бригадир, признайся, в его возрасте ты был таким же звезданутым?

– У меня не было его золотых вихров, но дурь порол я так же мастерски. Только-только закончив университет, я согласился поработать переводчиком на венерианский клан Бергамо.

– На Венере говорят чуднО, - хохотнул наш пилот и процитировал, вихляя позвоночником, как венерианский метеоролог: "В ночь космопорт накроет ураганом, штормить и штырить будет до утра!"

– На Венере говорят стихами, парень. Если ты чувствуешь ритм строк, значит, в твои уши льются стихи. Особый респект у венерианцев - подражать великому Гольдони.

Я вспомнил бесшабашную юность и ударился в воспоминания.

– Сицилийский главарь (вы знаете тамошнюю венерианскую Сицилию - занюханное местечко) забросил меня под именем Труффальдино из Бергамо в бергамский же космопорт. Он хотел отмазать одну сеньору от нехороших подозрений её мужа. Это после я понял, что местные кланы не балуются пустяками, и замутили там по-крупному, но сначала решил, что ревность причина скандала в семействе. Ну и досталось мне! Крутился я, друзья, протуберанцем и до сих пор не верю, что живой.

Все открыли рты, забыв прожевать и проглотить. А Лех робко спросил:

– Чё, это уже стихи?

– Бригадир, - попросил Жека, - не тяни робокота за причиндалы! Как ты умудрился поладить с мафией, кровавой и беспощадной?

Ребята мигом сложили обеденный стол, развалились на лежаках, намереваясь всласть поковырять в зубах после лунных хрящиков, и я принялся рассказывать:

– В начале дня, там длится он полгода,

я прилетел на челноке пиратском,

меня везли в зловеще-красном лифте,

поставили пред очи главаря.

Главарь был хром...

– Из хрома?!

– Не из хрома.

Он был хромой и с челюстью вставной.

И что он говорил - не знала дворня.

"Фефекты" речи, слов не разобрать.

Его не понимали, он их резал.

Вот, чувствую, я влип. Живым не выйду.

А босс вещал утробно и невнятно.

И было б легче мне перевести

ворчанье в животе. Не так приятно

в испуге по извилинам скрести

совком и щёткой, мысли собирая.

Я мысленно стучался в двери рая:

не выкручусь - убьют и распылят.

В конвекторе. На горстку скорбной пыли...

Я был в беде, и волос на затылке,

в паху, под мышками -

на каждом бледном дюйме

несчастной кожи

взмок и шевелился.

И тут, друзья мои, я вдруг припомнил

студенческую пьесу. С третьим курсом

мы ставили её на малой сцене.

Недаром мне кликуху Труффальдино

состряпали. Должно быть, в ней - намёк?

Сказал себе: "Вперёд, смелее, парень!" -

ведь двух смертей, ты знаешь, не бывает

и, я не вру, словами древней пьесы

решил с женою босса говорить.

(Меня позвали, чтоб при ихней ссоре был толмачом, а после - хоть в расход).

Я перевёл, услышав скрип из пасти

главы семейства:

"Не хочу вас видеть!

Вот ваш билет в Тартар, - куда подальше.

Вы растоптали плазменное сердце,

мой дом пропах изменою и фальшью,

как каравелла флорентийцев перцем!"

"Слепец!
– так отвечала эта дама,

скосив на чуб мой дивные глаза.

– Да если б вас я не любила,

то не спешила бы сюда на помощь!

И не везла бы сорок докторов!"

"На что мне жизнь, когда ей вам обязан?"

"Поверьте, дорогой, я вас люблю!"

"А я вас всей душою презираю!"

"Прошу вас перестать, не то умру я!"

"Уж лучше мёртвою мне видеть вас, сеньора,

чем день и ночь к Педрильо ревновать!

Да что к Педрильо: к Сильвио, Посконе,