В Солнечной не протолкнуться

Филиппо, Марио, и Бруту, и Фальконе...

"Хотите, значит, смерти вы моей?"

"Да, только смерть награда за измену!"

"Так радуйтесь!"

(Здесь вставлю я ремарку:

на этом месте сделалось мне жарко.

На пару с крутобровою сеньорой

мы диалог вели легко и споро,

но босс едва за нами поспевал -

искусственной системой он дышал,

и надо было сделать передышку...)

Роняет дама платье. "Это слишком, -

подумал я, - не много ль драматизма?

У госпожи и так сильна харизма,

но всё затмит её точёный стан..."

Из декольте не дамский плазмалган

вдруг достаёт...(Он нежился привычно

средь дивных форм,

и очень огорчился, когда его призвали послужить).

Суровый плазмалган вдруг направляет

хозяйка в грудь себе: в постельку, то есть,

ведь он привык всегда быть там внутри.

Щелчок...Её ружьишко не стреляет.

А как стрелять? Как жечь альков любви?

Мой босс бледнеет, челюсть с тихим звоном

валится вниз - пусть челядь подберёт.

Служанка госпожи с утробным стоном

стремглав к хозяйке, и ему орёт: "А вы, сеньор, стоите равнодушно

когда пред вами льются реки крови?

Вы тигр, вы лев, вы крокодил бездушный!

Вы режиссёр трагических лав-стори!

Взгляните-ка на этого красавца,

из-за него несчастная супруга

себя насквозь готова распороть!

Нет, госпожа, я так вас не оставлю,

и заберу, пожалуй, плазмалган,

он у меня храниться может тоже...

(мы видим, как ловчила-плазмалган

кочует в грудь побольше и пышнее...

что говорить, ловчиле повезло).

Мой босс страдает, аж мороз по коже

и, к челюсти приставив полкило

в мешочке льда, сеньоры видит слёзы,

он слышит гнев и горе, он смущён.

Скрипит, хрипит, - не понимаю тоже,

но с переводом лезу на рожон,

поскольку помню пьесу я дословно,

и годна реплика, хоть даже и условно:

"Все женщины умеют притворяться!"

"Вам безразлично? Знайте, я умру!

Придёте вы на раннюю могилу

оплакивать несчастие своё,

но я, клянусь мамашей, к вам не выйду!"

"Любезная, дойти смогу я вряд ли:

протезом наступил опять на грабли

в любовном треугольнике, и в плен

захвачен лютой ревностью и болью,

контужен, смят, и расчленён любовью!"

Я осмелел, добавил от себя:

"По скудости ума не прекословлю,

но вексель страсти гасится любовью.

Сеньора, госпожа, ужель вы глухи,

как черви Марса, слЕпы, как мокрухи

Нептуна, холодны, как лёд Европы

и равнодушней валунов Каллипсо?!

Муж - голый нерв, он выбрался из гипса

лишь день назад. Прошу вас, пощадите!

И дальше, заклинаю вас, любите

сеньора, ведь богаче Креза он,

яиц варёных круче и рождён

для счастья с вами!

Станьте же друзьями!

Аплодисменты, крики, в диком шуме

мой вольный перевод не слышен стал.

Дворовый люд, как депутаты в Думе,

за примирение голосовал.

Владелец воровского синдиката

кивнул мне пальцем, отозвал в сторонку.

Душа рванула в пятки - там остаться,

мурашки ж по спине сбежали к холке.

Сеньор проскрежетал не идеально,

но понял я его трансцедентально.

Сверлить мозги, должно быть, кредо босса:

– Слышь ты, пацанчик, у меня вопросы

по существу и смыслу перевода.

Но, Труффальдятло, я дарю свободу

в обмен на тридцать лет неразглашенья.

Пока не изменил своё решенье,

вали отсюда, спец, фискал и сводник,

ботаник хаффов, словоблуд, угодник

коварных шлюх и их блудливых слуг.

Пшёл прочь, лингвист! Скажи браткам у входа -

я дятла выпускаю на свободу!

– А что потом?
– моя бригада произнесла это хором.

– Я выбрал самый грязный рудовоз

на рейс "Венера-Марс", и в нём укрылся.

Но, братцы, вскоре очень удивился,

что в трюме с углем едет и сеньора,

с которой шпарил пьесу. Муж которой

и хром, и зол, и вусмерть беспощаден.

Спросил её: "Куда вы, на ночь глядя?"

Вдруг сорок лбов, во тьме блестя глазами,

в развалах угля встали между нами.

Узнал я сорок мощных эскулапов,

и каждый бластер грел в могучих лапах.

Открыли мне: под углем - диаманты,

украденные у бергамских грандов,

сеньора вся в бегах, в отключке босс...

Тут раскололся старый рудовоз -

его настигла боссова ракета.

Нас подбирали в космосе до лета.

Фрагментов тел нашли с избытком даже,

как будто восемь ног имелось в каждом,

по шесть очей и рук. А ягодицы

вообще неясно, где могли крепиться,

поскольку ягодиц был миллион...

И понял я: в Бергамо на рожон

лезть никому не надо, козаностра

догонит и порвёт - легко и просто.

Двум господам в Бергамо услужить

как девять жизней враз, друзья, прожить.

– Уфф!
– выдохнула моя команда, дослушав историю до конца. Они укрыли меня пледом, потому что я, утомлённый воспоминаниями, задремал - головой на пульте управления, между сигнатурами "Навигация" и "Бортовые системы жизнеобеспечения". Ночью меня преследовал один и тот же навязчивый кошмар: слово "навигация" легко укладывалось в размер двустопного ямба, "...не скрою, навигация полезна, ведь без неё корабль - гора железа", но "бортовые системы жизнеобеспечения" не рифмовались ни с чем. Босс гонялся за мной, пытаясь прихлопнуть силиконовыми буферами своей супруги. Ржаво хлопала, открываясь и закрываясь, его вставная челюсть, ритмично напевая старый мотивчик: "А я такой, а я упрямый! Я - Труффальдино из Бергамо!"

Ангелы играют за "Всевидящее око"

– Зови деда в рубку! Срочно!- крикнул Жека в перспективу коридора, на нижнюю палубу, так, чтобы услышал стажёр. Стажёр был здоровый кучерявый обормот; он разгонялся, где не следует, он ломал переборки, а в переходные люки не вписывался, цепляясь за конструктивные части карманами, нашивками и прочими прибамбасами на пилотской униформе. С электроникой корабля этот парень тоже не дружил, и был уверен, что всё можно прикинуть в уме. И по вере своей получил кличку Прикинь.