В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945
Шрифт:
2. Имел конфиденциальную беседу с генералом Вагнером, генерал-квартирмейстером сухопутных войск, который занимал такое же положение, как и я, и был моим личным другом. Цель разговора – выяснить, есть ли какая-нибудь возможность снять с рассмотрения армейский проект. Именно генерала Вагнера незадолго до этого главнокомандующий сухопутными войсками назначил вести переговоры с Гейдрихом.
Результат: Вагнер категорически отказался. В качестве причины он указал на то, что под впечатлением своего разговора с Гейдрихом убежден в необходимости представить проект приказа по этому вопросу Гитлеру. Если этого не сделать, есть опасность, что Гитлер сразу же пошлет СД на передовые участки фронта для выполнения его приказаний. Однако Вагнер добавил, что ОКХ настроено на то, чтобы там не было никаких эксцессов, и именно поэтому подготовило приказ о поддержании дисциплины. Его разошлют самым низшим армейским подразделениям. Под конец Вагнер настойчивым образом посоветовал мне «не совать нос в эти дела» [148] . Так что с мыслью утаить приказ пришлось расстаться.
148
Этот
3. Затем я решил попробовать извлечь пользу из документа, о котором только что стало известно отделу «Л», – меморандума № 3 от «рейхслейтера» Розенберга Гитлеру. В нем Розенберг, министр восточных оккупированных территорий, уже назначенный, но не вступивший в должность, объяснял, что будет не в состоянии создать гражданскую администрацию в оккупированных районах, если не сможет использовать гражданских комиссаров и чиновников. Его предложение состояло в том, чтобы ликвидировать в соответствии с указаниями Гитлера только госслужащих, занимавших «высокие и очень высокие посты».
ОКВ в целом и отдел «Л» в частности не имели отношения к организации гражданского управления на Востоке. Но теперь, ободренный тем, что услышал от Вагнера относительно передовых армейских районов, я подумал, что, может быть, вермахту удастся с помощью идей Розенберга установить какой-то более разумный порядок, чем простое преследование политработников и государственных служащих, которые не состояли в рядах Красной армии.
Мои расследования заняли приблизительно неделю. Только после того, как они были завершены и, насколько можно было судить, выявили значительные возможности для предотвращения выполнения приказа о комиссарах, я набросал «служебный протокол», датированный 12 мая. Начинался он так:
I. ОКХ представило проект инструкции, прилагаемый в виде приложения 1.
Затем я написал резюме по основным пунктам армейского проекта и в заключение дал следующие замечания отдела «Л»:
II. В отличие от представленного проекта в меморандуме № 3 рейхслейтера Розенберга говорится, что следует ликвидировать только государственных служащих, занимавших высокие и очень высокие посты, так как чиновники, работавшие в администрациях областей, низших территориальных единиц и хозяйственных предприятий, необходимы для управления оккупированной территорией.
III. Поэтому фюреру следует решить, какими принципами руководствоваться.
По пункту 2 отдел «Л» предлагает:
1) государственных служащих, действующих против войск, ликвидировать как партизан;
2) государственных служащих, невиновных во враждебных действиях, сначала не трогать. Только когда мы продвинемся дальше в глубь страны, можно решить, сохранить оставшихся чиновников на прежних местах или передать их специальным подразделениям (СД), если последние не уберут их сами;
3) с политработниками в частях следует обращаться в соответствии с предложениями ОКХ. Их не следует рассматривать как военнопленных и надо ликвидировать самое позднее в пересылочном лагере. Ни в коем случае нельзя отправлять их в тыл.
Этот протокол я нарочно послал не Кейтелю, адресату армейского проекта, а Йодлю, от которого ожидал большего понимания и поддержки. Чтобы правильно оценить эту записку или прежде, чем поспешно ее критиковать, следует учесть, что этот «протокол» не был проектом приказа и его целью было представить резюме по данному вопросу и, по возможности, повлиять на точку зрения старшего начальника. Следует также заметить, что в той обстановке отдельные офицеры ничего бы не смогли добиться, открыто встав в оппозицию и предложив себя в качестве мучеников; единственный эффективный ход в случае гитлеровского приказа такого характера – делать все возможное для его саботажа, манипулируя содержанием и подготовкой окончательных вариантов. Едва ли надо добавлять, что такого рода словесная игра в прятки была малоприятной, даже когда она удавалась. В данном случае я был в таком же положении, как и полевые командиры, которые позднее поняли, что из сложившейся ситуации есть лишь один выход: они разработали сложную процедуру, посредством которой после тщательного подсчета общего числа взятых в плен сообщали время от времени, что расстреляно столько-то комиссаров; фактически они их не считали и не выявляли, тем не менее убивали меньше [149] . Не всем офицерам так не везло; но те, кто не был готов к подобной ситуации и оказался в ней против своей воли, могли, по крайней мере, заявить, что не занимались этим (в чем их часто упрекали), чтобы «спасти свое лицо», а действовали в соответствии с правилами справедливости и гуманности, которые диктовала им их совесть.
149
Процесс фальсификации отчетов был подробно описан на суде над ОКВ в Нюрнберге некоторыми командирами и офицерами. Сами отчеты хранились в армейских инстанциях и не подавались в ОКВ.
Что касается содержания протокола, то необходимо отметить следующие моменты:
ссылка на Розенберга, занимавшего высокое положение в партии, была сделана главным образом в надежде на то, что это как-то повлияет на Гитлера. У меня никогда не было связей ни с Розенбергом, ни с его сотрудниками. Мое предложение шло гораздо глубже, чем предложение Розенберга; я предлагал не дифференцировать госслужащих по рангу и судить их по военным законам о партизанах, если они на самом деле действовали против германских войск. Наконец, я отлично помню, что сам добавил последний пункт (III. 3); я считал, что, выделив этот раздел особо, помогу армии сдерживать СД и предоставлю ей большую свободу действий; кроме того, я думал, что так легче будет получить одобрение других моих контрпредложений.Когда протокол ушел к Йодлю, отделу «Л» какое-то время не приходилось заниматься этим вопросом. Насколько я помню, только после войны в Нюрнберге я увидел написанные на нем от руки замечания: «Обязательно еще раз показать Гитлеру (13 мая)» и «Нам следует ожидать, что они предпримут ответные действия против германских летчиков; самое лучшее – это представить все как ответные меры». В своих показаниях Международному трибуналу генерал Йодль заявил:
«Ну, в данном случае своей пометой я хотел указать фельдмаршалу Кейтелю другой возможный путь, как все-таки обойти приказ, которого от нас требовали… Я полагал, что сначала надо подождать и посмотреть, действительно ли комиссары поведут себя так, как ожидает Гитлер, и если его подозрения подтвердятся, то тогда и применить ответные меры».
До сего дня ничего не известно о дискуссиях по этому вопросу в рейхсканцелярии либо в Бергхофе, которые в итоге, видимо, имели место.
В следующий раз я оказался вовлеченным в эти дела, когда в конце мая вернулся с затянувшихся переговоров в Париже. На моем столе в специальном поезде «Атлас», стоявшем на обычном месте на станции Зальцбург, я нашел окончательный вариант приказа о комиссарах, уже одобренный Гитлером. Первый беглый просмотр показал, что мои предложения, основанные на предложениях Розенберга, почти слово в слово вставлены в соответствующие пункты армейского проекта. Меня это чрезвычайно обрадовало, и я заметил также, что приказ без подписи, а значит, получателям нет необходимости «сообщать о своем согласии» Гитлеру или ОКВ. Поэтому я решил сам подписать сопроводительную записку, адресованную ОКХ и ОКЛ. Главной моей мыслью в данном случае было избежать серьезных оплошностей (нет подписи, нет требования докладов из армии), которые впоследствии заметили бы и исправили. Кроме того, это дало мне возможность добавить фразу, ограничивающую рассылку письменного приказа «командующим армиями и флотами». Я считал, что в результате у всех людей, мыслящих так же, как я, появится еще один предлог обойти это приказ. Что касается моих непосредственных начальников, Кейтеля и Йодля, то мы с ними ни словом не обмолвились по этому вопросу ни до, ни после.
Вот неприкрашенный и, насколько можно судить сегодня, полный отчет о появлении приказа о комиссарах. Из него становится понятно, что роль, которую играл в его подготовке я, как начальник отдела «Л», или мои офицеры, состояла единственно в том, чтобы способствовать его существенному смягчению [150] . Мое описание как всей цепочки событий, так и позиции тех, кто был в них вовлечен, является хорошим примером подобных ситуаций, которые имели место и в ряде других случаев в связи с аналогичными приказами Гитлера. Однако так получилось, что его инструкции о полномочиях военно-полевых судов на Востоке готовили другие отделы ОКВ в Берлине без какого-либо участия отдела «Л»; даже Йодль мог оказывать личное влияние только посредством случайных бесед с Кейтелем. Что касается военного персонала верховной ставки, за исключением, может быть, лиц из непосредственного окружения Гитлера, то в дальнейшем, когда происходили подобного рода серьезные вещи, он либо оставался в полном неведении, либо узнавал обо всем только при получении окончательного варианта приказа, уже подписанного Гитлером.
150
Нюрнбергский суд в своем вердикте по «делу ОКВ» обвинил меня в участии в подготовке приказа о комиссарах и в качестве обоснования привел отсутствие свидетельств, доказывающих, что я способствовал смягчению жестокости этого приказа. В данном случае, как и во многих других, суд не смог должным образом оценить все обстоятельства дела. Но даже при этом трудно понять, почему: а) в обоснованиях приговора не было упомянуто показание покойного генерала Мюллера о том, что он являлся автором армейского проекта; б) не было принято во внимание мое замечание, написанное от руки на армейском проекте приказа, хотя, как уже говорилось, помощник американского обвинителя в декабре 1945 г. счел, что оно полностью оправдывает меня; в) вместо вступительных слов в моей сопроводительной записке от 12 мая – «ОКХ представило проект» – в обосновании приговора появляется только ряд точек, что позволяет считать меня автором армейского проекта, которым я на самом деле не был; г) разделы 2 и 3 моей сопроводительной записки вообще опущены, стало быть, не учтены.
Так же получилось впоследствии и с приказом о комиссарах. Насколько мне известно, дальше им занимались только люди из самого близкого окружения Гитлера, и то лишь в двух случаях. 26 сентября 1941 года, когда уже почти три месяца шла кампания на Востоке, из ОКХ пришел меморандум, датированный 23 сентября и опять подписанный генералом Мюллером. В нем говорилось, что опыт операции показал, что «предыдущие инструкции по обращению с комиссарами должны быть пересмотрены». Йодль возвратил его с написанным от руки комментарием: «Фюрер не склонен вносить какие-либо изменения в уже вышедшие приказы о политических комиссарах». Далее, 6 мая 1942 года, то есть через год после подготовки армией первого проекта приказа, официальный журнал исторического отдела ОКВ содержит следующую запись: