В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945

«Фюрер отдает распоряжение, что с целью повысить готовность к дезертирству или капитуляции советских войск, которые находятся в окружении, временно и в порядке эксперимента разрешается в таких случаях гарантировать жизнь командирам, комиссарам и политрукам» [151] .

Насколько мне помнится, это распоряжение Гитлера появилось в результате личных протестов фельдмаршала фон Клюге. Фактически это означало формальную отмену приказа о комиссарах [152] . Тем не менее надо полагать, что, несмотря на все усилия, предпринятые против этого приказа, в течение первых недель Восточной кампании в некоторых районах он выполнялся, хотя ни одного сообщения на эту тему в верховную ставку не поступило. С другой стороны, нет сомнения в том, что на деле этот приказ потерял всякое практическое значение самое позднее в начале серьезного зимнего кризиса с декабря 1941 года.

151

Политруки были политическими комиссарами самого низкого уровня в частях. Слово «командиры», видимо, записано по ошибке вместо «государственных чиновников».

152

Если считалось необходимым отдать распоряжения на этот счет, то ОКХ отдавало их устно. (В дневнике Гальдера об этом не упоминается.)

Но даже на начальном этапе Русской кампании в тех районах, где вермахт вел боевые действия или которые он захватил, этот приказ выполнялся весьма ограниченно. Этому не найти более убедительного доказательства, чем тот факт, что в разгар лета 1941 года громадное число комиссаров всех званий и рангов обнаружили в лагерях для военнопленных. Тогда я не знал ни об этом, ни о том, как узнал об этом Гитлер; не слышал я и об Инструкции по обращению с советскими военнопленными, которая явно появилась вследствие такого открытия.

Насколько я понимаю, целью этого нового приказа было главным образом наверстать упущенное в передовых районах путем «изоляции» комиссаров и государственных чиновников в лагерях для военнопленных. В послевоенный период в некоторых кругах считалось, что он был составной частью первоначального приказа о комиссарах. Это неверно. На самом деле только один человек, Гитлер, и формально, и лично был замешан в авторстве и подготовке двух этих приказов; его несчастный начальник штаба ОКВ тоже был вовлечен в это, но только в качестве адресата. Адресаты в обоих случаях были абсолютно разные; первый приказ был направлен в полевую ставку, второй – в управление лагерями для военнопленных. Возможно, по опыту с боевыми частями Гитлер исключил и это управление из командной цепочки и во втором приказе просто отдал ему распоряжение открыть ворота лагерей для военнопленных приспешникам Гиммлера. Что касается боевых частей, то результат был прямо противоположным; все поняли, что о противозаконном обращении с комиссарами в лагерях для военнопленных скоро станет известно противнику, который придет к выводу, что его войска должны сражаться до последнего. Видимо, этим и был вызван июньский приказ 1942 года по поводу существенных послаблений в лагерях для военнопленных, хотя он никогда не отменялся.

В заключение этой мрачной главы из моей памяти считаю своим долгом сказать следующее. Даже в военных кругах часто высказывалось мнение, что в Северной Африке и Италии германская армия «воевала по-джентльменски», мнение, которое подразумевает, что на Востоке армия вела себя по-иному. Это абсолютно несправедливое унижение достоинства большей части германской армии. Не говоря уж о том, что дивизии часто перебрасывались с востока на запад, было бы ближе к правде сказать, что немецкий солдат Второй мировой войны умудрялся сохранять свое традиционное достоинство на Востоке, как и везде, несмотря на беспримерные нагрузки, которым подвергали его не только действия противника, но и действия собственного Верховного главнокомандующего.

Глава 5 Восточная кампания – от начала до зимнего кризиса

Новая полевая ставка

Армия перешла границу на рассвете 22 июня. На этот раз Гитлер не стал следовать порядку, которого он придерживался на Западе в 1940 году, а подождал примерно тридцать шесть часов, чтобы посмотреть, как будут разворачиваться события, прежде чем отдать приказ о перемещении ставки в Восточную Пруссию. Только в полдень следующего дня, первого дня мобилизации в Советском Союзе, многочисленные эшелоны верховной ставки двинулись на самолетах и поездах на восток. Полевой эшелон отдела «Л», личный состав и структура которого не претерпели изменений, отправился в 14.45 со станции Берлин-Грюневальд к неизвестному месту назначения; на следующее утро в 3.45 он достиг назначенного пункта в лесах Горлице, в нескольких милях восточнее Растенбурга.

Пунктом выгрузки оказался полустанок на местной железнодорожной линии, и всего в нескольких метрах от него мы обнаружили зону 2 новой ставки. Она была полностью обнесена забором из колючей проволоки и почти не видна с дороги; большинство кабинетов находилось в деревянных бараках, стоявших вокруг простой сельской гостиницы, где в мирное время останавливались приезжие из Растенбурга. Что касается размеров помещений, количества окон и обстановки, то выглядела ставка так, будто ее обустраивали по правилам берлинских министерств. Еще больше удивило полуподземное сооружение, напоминавшее длинный спальный вагон с рядом тесно примыкающих друг к другу дверей; оказалось, что в нем находятся дополнительные кабинеты и спальные места для офицеров; у меня оказался даже номер на двоих. Бетонные стены были обиты деревянными панелями, окрашенными в радостные цвета; там имелись встроенные шкафы, эмалированные тазы, ванны с подведенным к ним водопроводом, центральное отопление и разные электрические новинки – все это с трудом совмещалось с привычным представлением о полевой штаб-квартире. Через несколько ночей я первый сбежал из этих катакомб; сначала обосновался в нашем спецпоезде, который все еще стоял на соседней станции, потом перебрался в старую гостиницу, где все еще жил ее хозяин и где мы организовали простенькую офицерскую столовую. Остальные офицеры отдела «Л» вскоре последовали моему примеру и перебрались в офицерские бараки.

Кроме полевого состава верховной ставки, в зоне 2 разместился и так называемый батальон «личной охраны фюрера»; он нес караульную службу, а его командир выполнял обязанности коменданта ставки. Мы мало виделись и общались друг с другом; тем не менее в этой части ставки мы находились среди своих, и штатских типов поблизости не было.

С другой стороны дороги приблизительно в восьмистах метрах на восток располагалась зона 1, где должен был обосноваться Гитлер со своим окружением, состоявшим из членов руководства «государства, партии и вермахта»; со стороны военных в него входили, как и прежде, Кейтель, Йодль и помощники, а также вновь назначенный «историк». Здесь тоже было несколько деревянных бараков, которые служили в качестве конференц-зала, столовой и административно-хозяйственных помещений. Обитатели этой зоны жили и работали в основном в бетонных бункерах, находившихся над землей и вмещавших в себя по два или больше небольших помещений. Специально проложенные дороги и тропинки пересекали вдоль и поперек всю ее территорию, укрытую большими деревьями. Гитлеровский барак и бункер находились в самом северном конце зоны, все окна, как всегда, выходили на север, поскольку он не любил солнца. Он же придумал и название «Вольфшанце» («Волчье логово»), которое до сих пор используют поляки, показывая людям этот лагерь, ставший ныне одной из местных достопримечательностей.

ОКХ расположилось примерно в часе езды на машине – в лесах у Ангербурга; Геринг со своим штабом тоже находился неподалеку. О взаимоотношениях на высших уровнях командования говорит тот факт, что за те более чем три года я ни разу не посетил ОКЛ, в то время как с ОКХ постоянно поддерживал контакт как по службе, так вне службы. Это напоминает мне о другом характерном различии между ними: когда армейские командиры посещали «Волчье логово», они приезжали в маленьком, сером, отжившем свой век железнодорожном вагоне, который, несомненно, еще годился только для обслуживания местной линии. Когда прибывал Геринг, это был пыхтящий дизельный состав, по крайней мере из трех или четырех самых современных спальных вагонов, ярко окрашенных и сверкающих, с обслуживающим персоналом в белой форме и всякого рода современными удобствами; состав растягивался по одноколейке на сотню метров или более того. ОКМ оставалось в Берлине, но в один из первых месяцев появился в качестве их постоянного представителя адмирал, которого разместили в зоне 1.

Хотя, когда началось наступление, «Волчье логово» и оказалось необычно близко к линии фронта, уединенность этого места не очень способствовала ощущению причастности к грандиозным военным событиям, происходившим в тот период кампании. Зона военных действий была столь обширной, что в те первые дни, когда кто-то отправлялся «на фронт», мог встретить лишь случайную часть. Я надеялся, что, следуя своим правилам времен Западной кампании, буду следить за событиями на фронте, но вскоре это стало невозможно даже с помощью легкого самолета «шторьх». Оставалось только пересесть на обычный связной самолет, а это значит, что за те несколько часов, которые были в моем распоряжении, как правило, нельзя было приземлиться в том месте, куда я собирался попасть и где можно было встретиться с тем, с кем нужно. От этих полетов у меня неизменно оставалось два впечатления: первое – явные различия в сельской местности по обе стороны фронта, гораздо лучше заметные с воздуха, чем на карте; по одну сторону – древнее цивилизованное государство Восточная Пруссия с ее ухоженными фермами, поддерживаемыми в хорошем состоянии лесами, очищенными от сорняков полями и пустошами, тенистыми дорогами и тропинками и, наконец, с упорядоченным рисунком рек и озер, – все это резко отличалось от общего пейзажа на восточной стороне; второе, и гораздо более важное с военной точки зрения впечатление – пустынность очевидно бескрайней, тянувшейся на восток равнины, на которой, казалось, солдаты и лошади движущихся по ней пехотных дивизий просто терялись.

С танковыми и моторизованными соединениями впереди фронт быстро продвигался на восток, и чем больше он продвигался, тем томительнее становилось в лесах у Растенбурга. Из-за громадных расстояний возможностей летать на фронт становилось все меньше и меньше; например, однажды меня занесло в корпус Дитля у Нордкапа. Поездка на фронт могла занять несколько дней и ночей, остановиться, возможно, негде; естественно, что на столь длительное отсутствие необходимо специальное разрешение, а Йодль, как и прежде, соглашался неохотно. Поэтому я искал и находил другие, не совсем военные способы избегать удушья нашей бетонно-деревянной тюрьмы. Например, раз или два в неделю я отправлялся ранним утром вместе со знаменитым наездником полковником Моммом, который служил в то время помощником при штабе, на конный завод в Растенбург, где были отличные лошади, и после часовой прогулки верхом возвращался другим человеком. Когда проберешься через колючую проволоку и минные поля, можно совершать чудесные прогулки вблизи нашего лагеря по озерам и лесам старинной и хорошо ухоженной сельской местности Восточной Пруссии, и я часто использовал такую возможность для отдыха в первые часы после полудня, которые, как правило, были спокойными. Вскоре нас стали приглашать на простой ужин в какой-нибудь из сельских домов по соседству, за что мы были более чем благодарны; особенно я вспоминаю семьи Донас и Донхофф, которые закончили свою жизнь ужасно, кто-то – после 20 июля 1944 года, кто-то – когда пришли русские. В этой связи я должен рассказать об одном случае, весьма показательном для атмосферы в ставке. Одно из таких приглашений я получил через представителя министерства иностранных дел в верховной ставке, которому дали высокое звание в СС. В последний момент приглашение отменили, потому что, как выяснилось позже, он узнал, что Гиммлер запретил членам СС общаться со мной вне службы, объяснив это тем, что в ряде случаев я занимал враждебную по отношению к СС позицию.

Подобные развлечения не мешали ежедневной кабинетной работе в эти первые месяцы кампании – месяцы наших побед. Как обычно, значительная часть дел полевого состава отдела «Л» состояла из ежедневного утреннего и вечернего сбора донесений из армии, флота и военно-воздушных сил, их просеивания и отправки с курьером начальнику штаба оперативного руководства с приложенными к ним «картами обстановки», которые обновляли штабные чертежники. Теперь доклады поступали с Востока, Запада, из Северной Африки, Балкан, с остальной территории Средиземного моря и, разумеется, самые подробные – с «театра военных действий ОКВ». После этого мы проводили совещание у себя и «там» – у Гитлера. В зоне 1 устраивали совещания и по вечерам. Как и прежде, никто из штаба оперативного руководства, кроме Йодля, на этих совещаниях не присутствовал. Было у меня и другое рутинное задание, которое я обычно выполнял каждый вечер: краткий инструктаж офицера, ведущего военный журнал, о самых важных событиях дня; иногда мы заканчивали весьма откровенным обменом мнениями по оценкам и перспективам кампании.