В стиле «фьюжн»

Это послужило сигналом для начала расправы. Одноглазый, который, очевидно, был в этой компании главарем, сделал шаг вперед и с некоторой опаской ткнул Чернова в плечо. Толчок был несильный, но этого оказалось достаточно, чтобы Федор опрокинулся навзничь. А уже в следующий момент его стали бить ногами — остервенело и безжалостно.

Самое удивительное, что при всем при этом в действиях бомжей не ощущалось ненависти. Скорее, Чернов был им безразличен, как ничего не стоила в их среде любая человеческая жизнь. Кусок хлеба, бутылка пива, пачка сигарет или несколько помятых, окровавленных купюр — это была ценность, а все остальное — ерунда.

Для обессиленного, обескровленного, не способного сопротивляться тела каждый из таких ударов мог оказаться смертельным. Тем более что ему несколько раз саданули по голове. Однако сознание все еще теплилось где-то глубоко в Чернове, и он слышал, чувствовал, что происходило дальше.

Первым делом его обыскали, забрав все содержимое карманов, включая носовой платок. Потом с него сняли туфли и ремень. Возможно, он лишился бы и одежды, но она пропиталась кровью и на нее никто не позарился.

Дележ трофеев вызвал между бомжами небольшую потасовку, сопровождавшуюся натужным сопением, топотом ног, гортанными выкриками:

— Ну… ты… убью!

— Отдай! Мое…

Чем все закончилось, Федору не довелось узнать, так как сознание все же ушло, впрочем, на этот раз ненадолго. Он пришел в себя от каких-то громких звуков. Вначале ему почудилось, что он опять переворачивается на машине и, вылетая, звенят стекла. Все происходило словно наяву: он обеими руками держался за руль, а картинка перед его глазами крутилась как волчок. Вращение никак не прекращалось, и ему стало ясно, что это не он перемещается в пространстве, а что-то в его мозгу.

Сосредоточившись еще немного, он открыл глаза и понял, что громкие звуки — результат устроенной бомжами забавы. Очевидно, за то время, пока Чернов выключался, они успели разжиться спиртным — благо деньги у них теперь были. Опустошая бутылки, бомжи швыряли их в бетонные опоры моста и каждое попадание вызывало у них бурю восторгов.

И опять сознание покинуло Федора. В следующий раз очнуться его заставило ощущение опасности. Он не мог бы четко сформулировать словами свое чувство — все было на уровне интуиции. Возможно, какие-то клетки мозга самостоятельно восприняли происходивший над ним разговор и дали телу команду: «Надо любыми путями прийти в себя!»

Сквозь едва приоткрытые веки он увидел стоявшие вокруг него бесформенные от тряпок фигуры бомжей. Они были похожи на надгробные камни. Кто-то потыкал его ногой в бок, словно проверяя: жив или нет?

— Милиция найдет, скажет это… Мы его того… — услышал он скрипучий голос.

— В реку надо бросить, — предложил другой.

Это был конец! В том состоянии, в котором Чернов сейчас находился, он захлебнулся бы даже на мели. А потом его тело — распухшее, в ссадинах и кровоподтеках, всплывет за много километров от этого места. Милиции придется хорошенько потрудиться, чтобы установить его личность. А сколько потом на него будет навешено небылиц!

Судьба выкидывала очередной фортель. Он убежал от милиции, спасся от двух киллеров, чтобы теперь погибнуть от рук бомжей.

Все существо Федора яростно запротестовало против такой ужасной перспективы. Он сделал последнее отчаянное усилие, чтобы подняться, защитить себя, и окончательно провалился в темноту.

Глава 24

Он явственно почувствовал на лице ласковое тепло. Его источник Чернов назвать не мог, однако все равно это ощущение было безумно приятным и он долго лежал неподвижно, опасаясь, что оно исчезнет.

Потом в его сознание проник какой-то легкий, монотонный гул. Так шумят кондиционеры, холодильники или какие-то другие крупные бытовые приборы, и Федор решил, что находится дома, в своей уютной постели — просто после глубокого сна ему не хочется просыпаться. Как вдруг совсем рядом громко и весело чирикнул воробей.

Только сейчас он все же решился открыть глаза и увидел насыщенную синеву неба, ослепительный диск солнца. Поверить в реальность этой картины было очень трудно. Федор помнил, что должен был умереть — утонуть в реке. В таком случае из-за своей гордыни — одного из самых страшных человеческих грехов — и любви к авантюрам он обязательно попал бы в ад. А в аду солнышка не бывает. Логическое построение было железным. Тогда откуда этот райский вид?!

Но потом он обратил внимание на широкую темную полосу, занимавшую половину неба. А когда понял, что это такое, ему стало ясно: в небесной канцелярии не сделали никакой ошибки и он вовсе не в раю, а все под тем же самым мостом, под которым его безжалостно били и грабили вчера вечером. И стоявший в ушах монотонный гул издает движущийся вверху сплошной поток автомобилей.

По какой-то причине бомжи не сбросили Чернова в воду. Честно говоря, сейчас ему было даже не интересно, почему они этого не сделали. Ну, не сбросили и слава богу. Он не испытывал к ним ни чувства благодарности, ни ненависти, а просто наслаждался теплом скользящих по лицу солнечных лучей, дуновениями легкого утреннего ветерка, забавно порхавшими под бетонными перекрытиями моста воробьями, настроившими здесь множество гнезд. Такое бесконечное счастье от простых, обыденных вещей может испытывать только человек, уже побывавший одной ногой за гранью между жизнью и смертью и понявший истинную ценность многих людских фетишей.

Вскоре Чернов услышал чьи-то шаркающие шаги и перед его взором возникла фигура женщины-бомжа, которую он видел вчера вечером. Она была одета в грязные лохмотья, на ногах — стоптанные ботинки без шнурков, а волосы у нее слиплись и торчали в разные стороны и с ними, наверное, не справился бы ни один гребень. Но даже это странное, несчастное существо не вызвало у Федора сейчас неприязни.

Все лицо женщины покрывали мелкие морщины со въевшейся в них пылью, да вдобавок левую щеку пересекал глубокий шрам, и определить, сколько ей лет, было трудно. Возможно, тридцать, возможно, шестьдесят, хотя до зрелого возраста такие люди доживают очень редко. Увидев его открытые глаза, она широко улыбнулась похожим на старую мочалку ртом, где торчало всего три или четыре зуба.

— Чё, живой? — риторически поинтересовалась она и крикнула куда-то наверх: — Живой!

Оттуда донеслось невнятное ворчание, словно издавал его не человек, а животное. Впрочем, в нем не ощущалось никакой угрозы. Скорее, недовольство из-за свалившихся на голову дополнительных хлопот.

— Пить… — прошептал Чернов.

Женщина ненадолго исчезла, а потом появилась опять. В руках у нее была почти полная пластиковая бутылка из-под минералки. Она приподняла голову Федора и приложила бутылку к его губам.

Вода показалась ему необыкновенно вкусной. Даже мысль о том, что ее набрали неизвестно где, что вся компания бомжей могла по очереди облизывать горлышко бутылки, не испортила Чернову удовольствия. Он долго и жадно пил, чувствуя, как струйки влаги текут у него по подбородку, шее, груди. А напившись, устало откинулся назад.

Бомжиха гортанно засмеялась, довольная и незнакомцем, и собой. Она тщательно, типично по-женски поправила что-то, укрывавшее его. Только сейчас Федор понял, что лежит не на земле, а на чем-то мягком — это был старый, очевидно, выброшенный кем-то на помойку матрац. Сверху же на него набросили неопределенного цвета, прорванное во многих местах пальто. Оно тоже было ужасно грязным, но сейчас Чернову на это было наплевать. Главное, ему было тепло, и, утолив жажду, он опять провалился в темноту.