В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4
Шрифт:
Он даже голос поднял.
– Боюсь этого мало, Марк Борисыч, – самодовольно усмехнулся коренастый.
– Мало? – Лиргамир усмехнулся страшно. И ка-ак крикнет: – Я грязный педрила, я долбился в задницу, я брал в рот и… что там ещё… чёрт возьми… всё, что ты можешь вообразить свои больным мозгом, Вито, я делал!.. Слышите, мужики?.. Теперь доволен?
Вито немного побледнел, дёрнув толстым носом, и снова покачал головой.
– Не-ет. Так легко не будет. Они поимеют тебя, – он обернулся на своих спутников. – И в машине там с нами ещё семеро. Понимаешь, привыкли в зоне… А ты парень-то загляденье, у них давно стоит на тебя. Поимеют и снимут на видео, чтобы показать, кому надо при случае.
– Да пожалуйста, –
Он кивнул в сторону Лётчика, который побледнел, будто это его собирались увезти чокнутые урки для своих развлечений.
– Я вам говорил, ему понравится, – ухмыльнулся Вито, обращаясь к своим. Но у тех были совсем не такие лица, как у него.
Вито начал багроветь. Тогда Лиргамир сказал:
– Вито, не время трендеть, как я понимаю, – он чуть повернул голову к Лётчику. – Отдай клапаны.
Но Вито только ухмыльнулся, качая головой.
– Понимаешь, в чём дело, Марк Борисыч, это же тебе надо, чтобы Таня была жива, мне на это плевать. Так что это у тебя времени нет, а у меня сколько угодно. От трупа взять то, что мне надо, ещё проще. Хотя…
Он опять обернулся на своих:
– Выяснился интересный нюанс, что там помимо клеток у вас имеется эмбрион. Идеальный живой эмбрион. А это совсем другое дело. Я соглашусь объяснить парням, почему сегодня они останутся «без сладкого», в обмен на…
– Ну нет, – у Лиргамира дрогнули ноздри, и он выдвинулся лбом вперёд. – Её ты не тронешь. Я поеду с вами. Ты хотел, я согласен. Но к Тане никто не подойдёт.
– Тогда она умрёт, – сказал Вито, делая вид, что очень огорчён.
– Не много ли ты хочешь? И меня? И моих детей?
Вито беззвучно засмеялся.
– Надо было соглашаться сразу, Марк Борисыч, ещё два года назад, ты же ломаешься, цена и растёт.
– Отдай клапаны, пусть Таню прооперируют… а я…
– Да чёрт с тобой, Марк! – скривился Вито. – Это была проверка, и ты, пидор, её не прошёл, никому не нужна твоя задница, успокойся.
Тут неожиданно заговорил Лётчик.
– Послушайте, нет времени препираться и выяснять ваши высокие отношения, Таню ввели в кому, она на АИКе, и так мы не можем держать её долго, это очень опасно, сердце стоит, и… и уже может не завестись, а…
– Ты слышишь, Марк?! Твоя жена уже почти умерла, уже не одной ногой в могиле, она уже лежит в ней, а ты стоишь с лопатой. Закопаешь или поможешь выбраться, решай, Марк, – уже не ломаясь, проговорил Вито. – Я говорил тебе, она даже не будет знать… она ведь и о ребёнке ещё наверняка не знает… Подумай, всего несколько клеток и её жизнь.
Лиргамир дрогнул, будто ему воткнули штык в живот.
– Всё… бери, – прошептал он, опуская голову, словно у него сломалась шея. – Но вначале её прооперируют. Валерий Палыч, проследите, чтобы вначале… – я думал, он упадёт, даже шагнул вперёд, и он, действительно, оперся рукой о мой локоть, поднял глаза на меня, дрожащий и страшный, и увидел что-то за моим плечом.
Я обернулся, там был Платон, с расширенными от ужаса глазами он смотрел на нас, на то, как Лётчик почти бегом уходил с кейсом, в котором были бесценные клапаны, способные спасти Тане жизнь, её шанс… И как Вито вытащил телефон из кармана, намереваясь кому-то звонить. Я услышал: «Кира Николаевна, да, выезжайте, здесь всё готово», и подумал, удивительно, точное имя и отчество Киры, моей двоюродной сестры из Кировска. Как странно, будто завершается ход спирали, снова какая-то Кира…
Лиргамир бросился пот коридору к выходу. Платон посмотрел на меня и поспешил за ним, ну, и я тоже. И тут я увидел, что Лиргамир, отбежав
несколько шагов от дорожки, упал коленями в снег, его громко вывернуло, правда, без толку, потому что блевать ему, очевидно, было нечем. Я вернулся внутрь, купил в киоске бутылку воды и вышел снова. Лиргамир сидел, высоко подняв колени и, прижав ладонь со снегом к лицу. Снег почти не таял под широкой длиннопалой ладонью, кончики пальцев подрагивали… А Платон говорил что-то ему. Когда я подошёл, то услышал, что Лиргамир ответил ему:– …Я сделал хуже, Платон, ты… что… ты не понимаешь?.. Я не просто позволил… я все равно, что сам изнасиловал её, а после ещё и обокрал… – он посмотрел на Платона, увидел меня, и, взяв бутылку с благодарном кивком, отрыл её и выпил несколько глотков, а остальное вылил себе на голову. И плашмя приложил ладони. – Господи… я никогда не предавал её. Никогда… Только потому и… а теперь…
– Марк, вставай, ты простынешь, – поморщился Платон, тронув его за плечо, эта сцена отчаяния была неприятна ему, и я понимал, почему, внезапное душевное обнажение, притом публичное, выбивалось из картины мира и жизни, существующей в прекрасной гордой голове Платона. – Идём…
– Не надо… – сказал Лиргамир, оттолкнув его руку. – Не надо меня опекать.
– Идём, Марк, вставай люди смотрят.
– Да насрать мне, пусть смотрят! – огрызнулся Лиргамир. – А ты не стой так близко, решат, что и ты гей, как я…
– Ну, хватит, что ты как… Если ты гей, то я бабушка Красной Шапочки! – окончательно разозлился Платон. – Вставай!.. Марат, помоги поднять его. Хорош, Марк… Чего ты… ну и сделают аборт, вспомни, что Лётчик сказал об этом, всё равно нельзя сейчас было…
Лиргамир поднялся и оттолкнул Платона.
– Да пошёл он, Вьюгин твой к таким-то хренам, он сказал… он сказал… да он всё скажет и всё сделает, лишь бы…
Он посмотрел на меня.
– Вот он ещё может понять меня. Только твоего ребёнка никто не убил, да, Марат?
Я подошёл ближе и с размаха ударил ладонью по лицу. Он отшатнулся, качнувшись, в ужасе хватаясь за щеку и с изумлением глядя на меня. А сказал, глядя ему в эти самые изумлённые глаза:
– Да, Марк. Мой ребёнок сам погиб, не родился. Когда шевелился уже, когда уже она знала, что будет сын и ждала его, и я его ждал. Я сидел в СИЗО, где меня унижали и били по почкам, пристраивались к моей заднице, приходилось спать вполглаза, и каждый день меня заставляли признаться, угрожая, что иначе все в камере узнают, что я насильник несовершеннолетних… Да, она никогда не любила меня, я её любил с первого дня, как увидел ещё девчонкой, и я сломал ей жизнь своей любовью. Но тогда, в тюрьме, я думал иначе… Она была моим благословением, надеждой, моим счастьем, светом, который только и грел мою душу, не позволяя погрузиться в полное отчаяние. Я был ей проклятием, а она мне – даром Небес… Конечно, я понимаю тебя. Только ты её муж, я не был. Я только мечтал об этом, и уговаривал её, между прочим, но… за меня она не пошла. Она вышла за тебя, почему, знаешь, наверное, только ты… И сейчас ты принёс жертву, жаль, что не себя, тебе было бы легче, но… у всего своя цена… У тебя есть всё, у меня нет ничего… Но так-то – да, я тебя понимаю…
Марк долго смотрел мне в лицо, отнял руку от лица, и, сделав шаг ко мне, сжал моё плечо.
– Да… да… прости. И.. спасибо. Вы… – он оглянулся на Платона. – Мужики, вы простите меня… что я… как баба расклеился.
– Ничего, – сказал Платон. – Со своими можно. Идём.
Он хлопнул его по плечу. Мы развернулись к крыльцу, и тут я увидел Киру. Мою двоюродную сестру, Киру, которая по тому самому крыльцу поднималась тоже.
– Кира!.. – воскликнул я изумлённо.
Она, очень красивая, даже лучше, чем была школьницей, настоящая столичная дама, одетая в симпатичную норковую шубку, несла небольшой чемоданчик в руке, обернулась с изумлением.