В стране ваи-ваи

— Знаете, что меня больше всего удивляет? Что мы совсем не видим белоголовых маруди (Cumana cumanensis). В 1938 году, когда я был здесь, они так и кружили над рекой!

— Доктор Джонс говорил мне, что застрелил одну на реке Куювини три года тому назад.

— Может быть. А все-таки заметно, что животные покидают эти места. В тот раз мы то и дело видели с лодки тапиров, ягуаров и диких свиней — они подходили совсем близко, к самой воде. Тогда в Британской Гвиане осталось только две семьи ваи-ваи, остальные бежали в Бразилию, после того как эпидемия истребила тарумов. Ужасное было время. Мертвые лежали в гамаках, и некому было похоронить их. Теперь ваи-ваи возвращаются, здесь уже больше пятнадцати семей — всего человек пятьдесят. Вот животные и уходят, слишком много людей тут стало, так что с питанием будет туго. Впрочем, я так и думал.

Мне не верилось, что пятьдесят человек могут распугать всю дичь в округе на территории, равной Уэльсу [31] . Правда, мы уже заметили, что, удаляясь от селений, встречаем все больше животных.

Миновали Пуда-вау — «Черную реку». Здесь, по словам Фоньюве, жил когда-то Чарли Вай-Вай, и здесь родился Мингелли. Эссекибо заметно сужалась, по берегам появились холмы. На склонах мы заметили обнажение своеобразной породы, уже виденной нами накануне: сильно метаморфизованные сланцы, непохожие ни на какие другие породы в этом районе. В одном месте, где река проложила себе путь между крутыми холмами, над лесом метров на пятнадцать-двадцать возвышалась группа исполинских деревьев ишекеле [32] . Листья кроны образовали сотни собранных в гроздья маленьких балдахинов; словно множество парашютиков спускали на макушки деревьев огромное цилиндрическое тело.

31

Площадь Уэльса около 20 тысяч квадратных километров. — Прим. ред.

32

Вероятно, один из видов Pithecellobium.

Огибая излучину, мы увидели в сорока-пятидесяти километрах к югу очертания невысоких гор. Дальше русло реки снова расширилось. Мы остановились позавтракать у высокого берега с травянистым откосом. Иона объяснил, что здесь играют выдры.

— Сюда надо вечером приходить, — продолжал он. — Выдры иногда складывают в таких местах пойманную рыбу одну за другой, пока не накопится побольше, а потом съедают ее. Можно прогнать их и забрать себе весь «улов». Во всяком случае, место здесь рыбное. Вот я попытаю счастья после завтрака.

За полоской берега простиралась тихая лагуна с коричневой водой, окаймленная колючими пальмами. В центре лагуны возвышался могучий гранитный купол. В кустах копошилась белочка. Я завтракал, опершись спиной о ствол болотной акации, и следил за приготовлениями к рыбной ловле. Неосторожный трогон — удивительно красивая птица, с голубой спиной и грудью, с желтыми подпалинами — сел на ветку и тут же пал жертвой меткого стрелка; мясо трогона пригодилось для наживки. Вайяма, вооруженный луком и отравленной стрелой, встал на скале и резко засвистел, приманивая добычу. Миг — и стрела пронзила циклиду. Фоньюве забросил леску с пятнадцатиметровым стальным крючком, наживленным половиной трогона, затем пошлепал по воде прутиком. Минуту спустя он уже вытаскивал отчаянно бьющуюся хаимару (Macrodon trahira) килограммов на десять — злобное существо с острыми, как игла, зубами. В последнем бешеном порыве хаимара выскочила из воды, оскалив пасть. Обычно эти обитатели тихих заводей безобидны, но известны случаи, когда они нападали на людей и на куски разрывали собак.

Часом позже мы двигались вдоль прямого, без единой излучины берега, между высоких стен ажурной, усеянной солнечными зайчиками листвы. Вдруг Фоньюве затрясся в лихорадке, глаза его покраснели и помутнели. Было ясно, что у него поднялась температура. Я дал ему две таблетки аспирина. Мне вспомнилось, как Фоньюве упал в обморок, когда ему вырвали зуб… Положение осложнилось: если кто-нибудь всерьез заболеет, придется повернуть назад. Окуная свой шлем в воду, я упустил его, и он поплыл по течению. В последний момент я ухитрился поймать его отчаянным рывком. Фоньюве громко расхохотался, и у меня отлегло от сердца.

Вечер протянул длинные тени по глади реки, когда мы достигли устья Чодикара — притока, по которому нам предстояло подниматься до подножия Акараи. Лагерь разбили в устье, напротив небольшого островка, покрытого колючими пальмами. Я подвесил свой гамак у самой реки и выкупался в приятно освежающей воде, стараясь держаться поближе к берегу во избежание встреч с пераи или хвостоколом.

Потом я подошел проведать Фоньюве; у него был сильный жар: температура поднялась до тридцати девяти и пяти. Я решил, что это приступ малярии, и дал ему палюдрин, а от головной боли таблетку аспирина. У Уильяма — то же самое, температура тридцать девять. Он получил от меня те же лекарства. Я боялся показать индейцам свою тревогу, чтобы не напугать их, поэтому я держался бодро, шутил, улыбался, и больные отвечали мне тем же. Я уже столько раз сталкивался с малярией, что не беспокоился за них. Хронической малярией больны чуть не все индейцы, какое племя ни возьми. Не проходит экспедиции, чтобы кого-нибудь из носильщиков не свалил приступ. Я уложил Фоньюве и Уильяма в гамаки и оставил отдыхать.

Тем временем Кирифакка и Вайяма продолжали удить рыбу неподалеку от моего гамака. Они поймали еще несколько крупных хаимар; глядя на бегущую воду, по поверхности которой мелькали черные блики, я видел, как блестят в лучах моего фонаря глаза очередной жертвы, бьющейся на крючке. Наконец индейцы ушли, но жизнь в реке не затихала, всю ночь доносились всплески рыб и кайманов.

К утру температура у наших больных спала. Я продолжал лечить их палюдрином, посоветовал избегать тяжелой пищи и старался не перегружать их работой.

Мы поднялись метров на сто вверх по Эссекибо осмотреть ее. По обе стороны тянулась болотистая низина с пышной, переплетенной лианами растительностью — деревцами и кустарником; кое-где над водой склонялись серые, косматые от колючек пальмы.

В одном месте нам преградил путь длинный ствол, погруженный в воду. Разогнавшись, мы попытались перескочить через него, но зацепились днищем. Лодка сильно накренилась. «Сейчас перевернемся», — подумал я, точно в полусне, с каким-то странным безразличием, но в тот самый миг, когда вода хлынула в лодку, Уильям оперся веслом в песчаное дно, а Эндрью прыгнул за борт и не дал нам опрокинуться. Мы заскользили назад, вниз по течению к Чодикару.

Исследователи считают, что долина Эссекибо выше Чодикара никогда не была заселена. В 1837 году Шомбургк поднял британский флаг на горе в верховьях Эссекибо, обозначив границу Британской Гвианы. С тех пор люди побывали здесь только один раз — во время работ Пограничной комиссии в тридцатых годах нашего века. Шомбургк так описывал вид, открывшийся ему с горы:

«Серра Акараи, возвышающиеся на шестьсот метров над саваннами, поросли густым лесом, какого мне не приходилось видеть в других горах. Река то подходит к самому подножию гор, то удаляется, но и здесь мы встречаем характерные для Сипо (Эссекибо) гранитные валуны, поднимающиеся над водной гладью… Удивительно мало животных и птиц — ведь до нас тут вряд ли побывал хоть один человек. Если не считать мелких пичужек, нескольких цапель да орлов, парящих в поднебесье, здесь царит недвижный покой, точно в песчаных пустынях Африки…»

В отличие от зеленой Эссекибо Чодикар — это мутно-желтый поток, около пятнадцати метров в ширину. Миновав участок болотистой низины и косматые пальмы, низко склонившиеся над стремительно бегущей водой, оставив позади пронизанные яркими лучами утреннего солнца клочья тумана над быстро высыхающей росистой листвой, мы вступили в поединок с бурным потоком, который мчался навстречу нам по крутому ложу через большие камни. Деревья простирали над нами свои кроны, увешанные плодами, нижние ярусы листвы скрывались в густой тени, а впереди извивалась река, сверкая солнечными бликами. Дальше опять начался более широкий и спокойный участок. Одинокая мартышка приветствовала нас пронзительным свистом. Отливающие нежными тонами зимородки проносились вперед в быстром порывистом полете с тревожными криками «кек-кек-кек». Стремительно взмывали вверх над кронами всполошившиеся змеешейки (Anhinga anhinga). На листьях грелись в солнечных лучах бархатисто-черные бабочки с голубыми пятнышками на крыльях и красным пояском вокруг брюшка; раньше я таких нигде не встречал.

Вскоре мы догнали первую лодку. Джордж вместе с тремя гребцами развил почти такую же скорость, как и мы на своей моторке. Они остановились, чтобы пересадить к нам Фоньюве: его опять свалил приступ. Он выглядел очень плохо, сильно ослаб и дрожал; краска ярко выделялась на бледном лице. Я окутал его мохнатым полотенцем и устроил в лодке поудобнее. У меня самого голова раскалывалась от боли.

Чем дальше, тем чаще русло преграждали упавшие деревья; нам приходилось почти непрерывно пробивать себе путь сквозь запутанные кроны и ветви, а то и перерубать топорами толстые стволы. Безил, плывший впереди, тоже рубил стволы и прокладывал туннели в гуще растений, но воспользоваться его трудами нам почти не пришлось, так как уровень воды изменился.