В Суоми

Рабочий день уже окончился, и многих из обитателей этих вагончиков мы застали «дома».

Встретили они меня настороженно, — мол, еще один инспектор появился, — но, узнав, что я не инспектор, а советский писатель, оживились.

— Я работал бетонщиком, — рассказывал мне Аарне Тикканен, — зарабатывал в час двести пятьдесят марок… Здесь больше ста двадцати двух не удается… Мало интересного в этой работе. Одна надежда — снова попасть на «гражданку».

По одному этому слову «гражданка» видно было, что Аарне, полный сил тридцатидвухлетний парень, впрочем, как и другие, считают свою работу здесь не работой, а отбыванием повинности.

Да и как еще прикажете думать молодому человеку, присланному сюда из другой губернии, оторванному от семьи и привычной обстановки и получающему за такую тяжелую работу половинную оплату?

— Если есть семья или иждивенцы, то как бы усердно здесь ни работать, приходится получать на них от общины пособие по бедности, — сказал Аарне Саастомойнен, высокий, худощавый пожилой человек, выборный уполномоченный полутора тысяч безработных.

Я посмотрел на миниатюрную газовую плитку, установленную в бараке.

— Любуетесь цветами западной культуры? — иронизируя, сказал Саастомойнен и вдруг стал говорить быстро, словно опасаясь, как бы его не перебили: — Собрания на территории лагеря не разрешаются! Забастовки также запрещены. Видите объявление? — Он подвел меня к входу в лагерь и показал надпись: «Вход запрещен!» — Живем, оторванные от людей; оторванные от семей, словно в заключении без срока! Без вины!

И он, размахивая руками, со страстью, мгновенно преобразившей его морщинистое лицо, стал рассказывать, что недавно на общем собрании, которое пришлось созвать вне лагеря, безработные вынесли решение обратиться с просьбой к соседям, рабочим Швеции и Советского Союза, чтобы те прислали помощь — продукты для семей.

— Но вскоре приехали товарищи из Тампере и доказали, что мы не нищие, не бедные, что в стране продовольствия хватает и надо лишь добиваться, чтобы все его могли покупать, то есть чтобы не было безработицы. А для этого надо всемерно развивать торговые связи с теми странами, которые не знают экономических кризисов. С социалистическим лагерем. А также возможно скорее провести закон о страховании от безработицы.

Около 90 тысяч человек в 1958 году занесено было в картотеки биржи труда. А ведь не каждого и зарегистрируют!

— Если, к примеру, женщина лишилась службы, а муж имеет работу, ее в эту картотеку не занесут! — рассказывала мне уполномоченная женской бригады безработных, занимавшейся рытьем траншеи для водостока уже в самом Тампере.

Но даже и официальное число — 90 тысяч — безработных для маленькой страны с населением, едва превышающим четыре миллиона жителей, — огромно.

Зимой 1959 года безработных числилось еще больше, больше, чем когда бы то ни было в послевоенное время.

Каждый четвертый рабочий — без работы!

Вот почему вопрос о работе для всех и о страховании от безработицы стал самым насущным в жизни трудовой Финляндии.

— Страх остаться без работы не должен войти в наш «менталитет»… вот за это мы и боремся! — сказал мне председатель Союза каменщиков Хельсинки.

И я от всей души пожелал ему удачи в этой борьбе.

В БАНЕ У МАЛЯРА БЮМАНА

Коренастый маляр Антеро Бюман, пожилой энергичный блондин с голубыми глазами, похожий на костромича, недавно выстроил себе дом в Херттаниеми — пригороде Хельсинки. Когда нас познакомили, то в первую минуту мне почему-то показалось, что мы где-то уже встречались. Но где, когда?

— Жена жарко натопит баню, и завтра в честь Дня Советской Армии мы вволю попаримся! — пообещал он, приглашая меня к себе.

Зная, что Бюман активный деятель Союза строителей, что он в годы войны «побывал» в Советском Союзе, я охотно согласился прийти к нему. Тем более что в Суоми приглашение в домашнюю баню — высший знак дружеского расположения и отказаться — значит нанести обиду. Приглашение в баню — это приглашение к откровенной, душевной беседе, которая обычно ведется друзьями, взобравшимися на полок парной бани, когда слова не скрывают мысли, так же как одежда не скрывает тела.

…Утро 23 февраля я начал прогулкой по городу и дошел до Рыбного рынка на берегу бухты перед президентским дворцом.

Накануне в газетах сообщалось, что сегодня будет мороз, от которого могут замерзнуть дикие утки, зимующие у прорубей на льду у Рыбного рынка, и муниципалитет просил крестьян, которые приедут на рынок, привезти заодно и немного соломы, чтобы набросать на льду подстилку для уток.

Морозное солнце, не грея, сияло над заснеженными крышами. Ресницы заиндевели. На льду залива, где обычно скопляются дикие утки, и на самой набережной была набросана свежая, хрустящая солома. Призыв муниципалитета услышан. Впрочем, подстилкой пользуются не только дикие утки, но и нахальные чайки, также оставшиеся на зимовку в гостеприимной столице. Перед президентским дворцом бойко торговали березовыми вениками, но я веника не купил. Бюман предупредил, что у него заготовлено их вдосталь и для домашних и для гостей.

Днем несколько часов я провел на выставке живописи, графики и скульптуры группы левых деятелей искусства «Кийла», а вечер начал в нашем посольстве, где в честь Дня Советской Армии был устроен большой прием.

Военный атташе чувствовал себя именинником. Он принимал поздравления, стоя рядом с женой в просторном уютном холле. Для художника-костюмера собравшееся общество представило бы немалый интерес. Это была настоящая выставка парадных офицерских костюмов армий Европы, Азии и Америки. Затянутые в расшитые золотом и серебром мундиры, военные чинно «прикладывались» к ручке жены атташе и, смешавшись с толпой штатских, четким шагом отправлялись к закускам и «заедкам», живописно расставленным на длинных столах. «Запивки» же, интересовавшие их не меньше «заедок», разносились на подносах.

По здешнему обычаю, кроме электрических люстр, зажжены были и свечи.

Если бы оборванным, голодным питерским рабочим и фронтовикам, откликнувшимся на призыв Ленина и вступившим первыми в Красную Армию, кто-нибудь тогда сказал, что, отмечая дату их записи в отряд, жены иностранных генералов и послов капиталистических стран будут шить себе специальные вечерние туалеты, то солдаты революции, наверное, весело хохотали бы над шутником.

Но их подвиг, многократно повторенный советским народом, совершил не одно чудо. И теперь не только друзья наши, но и представители армий, которые входят в военные блоки, направленные своим острием против социалистического лагеря, приходят поздравить нас с праздником Красной Армии.

«Повращавшись» немного в этом «высшем» обществе, сверкающем знаками различия и орденами (иные из которых были получены в проигранной войне против Советов), я вышел из дворца посольства на мороз.

К восьми часам вечера Антеро Бюман, как условлено было, на машине подъехал к нашему посольству и захватил меня к себе в Херттаниеми. В автомобиле уже сидели и финский поэт Армас Эйкия с женой, а дома Бюмана поджидал его друг и сосед каменщик Нестори Пехконен.

Жена Бюмана, Импи, встретив нас, сказала, что баня уже истоплена и березовые веники лежат на полке. А после бани — кофе.