В тени горностаевой мантии
Шрифт:
— Ах, Гришенька… Али не знаешь, что там промеж них Андрей Разумовский втерся? С самого начала он ей — милым другом. Как же, ездил за нею… Может, потому она и не давалась нам с Annet’ой и Роджерсону для женского осмотру. Только мой-то дурачок ничего не видит и не слышит.
Потемкин даже приподнялся на локте от неожиданности:
— Погоди, Катя, да она что — али брюхата? От кого?
— Ну это пустое! На брюхе печати нет. Кого родит, тот и наследником станет.
— А как же Протасиха-то твоя, не углядела что ли… — начал было Потемкин, но императрица прервала его. Настроение ее снова сменилось и лицо
— Хватит о фрейлин. Ныне, сударь, извольте отправляться к себе в покои. Я не желаю больше на этот тема говорить…
«Ну, Аннета, ну сука, — кипел Потемкин, пробираясь по винтовой лестнице к себе наверх и вспоминая выпад императрицы в адрес племянниц. — И когда успела все вызнать? Говорила Парашка, что Протасиха — змея подколодная. Надо было в первые же дни раздавить. Ну, погоди, пробня х……»
Через пару дней, дожидаясь выхода императрицы, Григорий Александрович, не здороваясь, подошел к Анне и заступил ей дорогу.
— Вот что, милая, — вполголоса произнес он, с трудом сдерживаясь, — последний раз предупреждаю, не лезь в чужие дела. Еще раз влезешь…
— Об чем вы, ваша светлость? Я и в мыслях не думала…
— Об чем — сама знаешь. Служба твоя пробни придворной кончилась. Это я тебе говорю. Да ты сама у святого Сампсония была. А не можешь от ремесла свово поганого отстать, так ищи client'elе <Клиентуру (фр.).> в другом месте.
Анна вспыхнула, но сдержалась и ответила, не повышая голоса:
— Видно, напрасно была я в надежде заслужить вашу милость, когда отказала в просьбе некоторой персоне, в коей вы имели свой интерес. И ее величеству не стала об том сказывать…
Потемкин нахмурился. Он почувствовал, что в запасе у проклятой бабы есть еще нечто, способное повредить его кредиту. Иначе она бы не стала столь дерзко себя вести.
— Ты об чем толкуешь?
— На сей раз не об чем, а о ком, ваша светлость. Сами, поди, не запамятовали, для кого у управляющего имением графа Петра Александровича турецкие ковры с шалями торговали…
— Ах, ты…
Потемкин задохнулся. Лицо его стало багровым. Анна знала, куда метить. Это был прямой намек на его Бажену, которую он поселил в специально купленном на пожалованные императрицей деньги большом доме у Царицына луга. Перевел туда и преданных ему охранников. Велел набрать девок посмышленее из новопожалованного имения. Украсил покои во вкусе цыганки восточными коврами, низкими мягкими диванами со множеством подушек, дал ей трех горничных-черкешенок…
Девушка принимала все как должное, без радости и проявлений любви. Ей не нравился Петербург. Привыкнув к солнцу юга, к необозримым жарким степям, к беспорядку и кипению обозной жизни, она скучала и задыхалась в тесных стенах дома, ненавидела дождь, обилие воды в Неве и каналах, весь сырой петербургский климат. Не нравились ей и люди, которыми окружил ее сиятельный господин-любовник. Да и сам он, занятый службой, наведывался не часто. И она при встречах уже не радовала его вспышками дикой страсти.
Потемкин страдал от раздвоенности чувств. С одной стороны была императрица, его давняя романтическая любовь, его надежда и выигрыш в лотерее судьбы. С другой — необузданная цыганка, в бешеных волнах страсти которой он захлебывался, тонул и выплывал, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство плоти. Кроме того, были еще Сашенька, Варенька и Надин — три сестры Энгельгардтовы, которых он ласкал и
целовал, любя «отечески», как уверял государыню…Но ведь он старался в такой тайне держать эту сторону своей жизни! Что делать, если проклятая «пробня» донесет все, как есть? Его карьера рухнет в самом своем начале, на взлете. Императрица, возможно, еще простит ему племянниц, но не девку-цыганку… Историю каменноостровских бань, которую рассказала ему Прасковья Брюс, он хорошо запомнил.
Быстрый ум Григория Александровича за считанные мгновения перебрал возможные варианты выхода из создавшегося положения. Ясно было одно: иметь врагом влиятельную и столь осведомленную статс-фрейлину он позволить себе пока не мог. А посему постарался сбавить тон.
— Я думаю, Анна Степановна, что устраивать между собой баталии, нам резона нет. Сие никому на пользу не пойдет… — Он говорил, стараясь не смотреть на фрейлину пылающим зрячим глазом, чтобы не показать истинное чувство. Но под конец все-таки не сдержался: — А в дела мои ты носа не суй, как и я в твои не лезу. Не послушаешься — пожалеешь. Ты мой нрав знаешь.
— Воля ваша, ваша светлость, — фрейлина присела в реверансе и холодно улыбнулась. — Только приказания мне по регламенту службы моей изволят ее величество отдавать. Ей я служу…
Потемкин поклонился и отошел. Друзьями они не стали.
Через месяц Анна в сопровождении немки-кормилицы отвезла новорожденную девочку в имение к Марье Самойловой, сестре графа Григория Александровича. Там при крещении нарекли ее именем Елисавета с отчеством Григорьевна и с фамилией Темкина. Ни мать, ни отец, по обеспечении ее доходами с имения, записанного на имя новорожденной, дальнейшей ее судьбой не интересовались.
Примерно в то же время по мощеным дорогам Австрии катилась, погромыхивая кованными колесами, богатая карета с орловским гербом на дверцах. Тесноватое помещение заполняла громоздкая фигура Григория, оставляя совсем немного места тоненькой женщине с навеки испуганными глазами. Княгиня Елизавета Николаевна, ныне — Орлова, дочь генерал-майора Николая Ивановича Зиновьева, петербургского обер-коменданта и двоюродного брата Орловых. Несчастное дитя! Изнасилованная в тринадцать лет пьяным дядюшкой, она получила в утешение фрейлинский вензель. И вот теперь — жена своего насильника…
Чего ради он на ней так спохватливо женился? Из раскаяния, желая загладить прошлую вину? Вряд ли. Скорее, как делал все, под влиянием минуты и внешних обстоятельств. Осуществить свое решение оказалось ему непросто. Совет и Синод на первых порах считали брак противозаконным, по причине близкого родства жениха и невесты. Чтобы прекратить кривотолки, императрице пришлось возвести молодую в статс-дамы и наградить орденом Святой Екатерины. Затем она отправила новобрачных за границу в поездку, сильно напоминавшую изгнание.
10 июля 1774 года в небольшой болгарской деревушке Кучук-Кайнарджи, невдалеке от Силистрии, Порта заключила с Россией мирный договор. Турецкая война закончилась. Россия удерживала за собой Керчь, Еникале, Азов и Кинбурн, а русские торговые корабли получили право плавать в Черном море наравне с французскими и английскими. Крымские татары признавались Портой независимыми и подчинялись султану лишь в вопросах вероисповедания. А христиане, проживающие в дунайских княжествах, отныне находились под защитой России. В старой столице было решено устроить по случаю виктории празднества.