В тени монастыря

– Я тоже. До меня доходили слухи, что после суда Бернд основательно поругался с Арианом, и отозвал часть Стражи в качестве очередной мелкой пакости. Но чтобы трое? Этого и я не ожидала.

– Неужели Бернд не знает про источник...

– Никто про это не знает, - резко оборвала гнома Мирта, видимо, не желая, чтобы его друзья или стража стали исключением, - кроме Ариана и, возможно, пары-тройки его приближенных. Ты даже не представляешь себе, насколько старый хрен скрытен.

Киршт оглянулся по сторонам и вздохнул, набрав полные легкие морозного, чистого воздуха. Его сердце учащенно стучало - взволнованно, быстро. Тем спокойнее показался парню внутренний двор. От ворот к тяжелым, окованным железом дверям Монастыря вела мощеная серым камнем дорога, с каждой стороны от которой виднелись ровные ряды чуть припорошенных снегом грядок. В полусотне шагов стоял Монастырь - величественный, трехэтажный, мрачный, как склеп, распахнувший двери перед новыми вечными постояльцами. Он ждал.

– Вот отсюда все и началось, - ни с того, ни с сего сказал Киршт.

– В смысле?

– А вы не знали? Ну, Площадь Восстания... Это Иан нас привел. Для него заключение Раслава в Монастырь стало последней каплей.

– Но ведь Раслав никогда не был...
– Мирта смолкла. Киршт внимательно посмотрел на нее.

– Где он?

– Ну...

– Где он?– это было важно. Ради Иана.

Мирта пожевала губами и вздохнула:

– Где-то... На краю света, очень далеко. Я увезла его из города, и сейчас он в безопасности - с его-то талантом, в большей, чем когда бы то ни было.

– Разве художником быть так опасно?

– А кто говорит о художествах?

– Просто его рисунки... Вся эта история с обысками и арестами началась с его фишек для Меча и Посоха: с Императором, Наместником, епископом...

– Рисунки у него и впрямь неплохие, но дело не в этом. Мальчик - провидец. Его картинки так выразительны, так живы именно потому, что само грядущее смотрело с них в мир.

И кое-кого пугало,– мысленно добавил Киршт. Вот, значит, почему Ариан так взвился из-за них. Провидцы считались легендой - как и джены, как и Малакай со своим горном - но их на всякий случай не любили. Как Каркальщицу, к примеру. Еще бы, ведь талант вынуждал их говорить правду. Киршт снова посмотрел на Монастырь и молча двинулся вперед. Сзади также молча шла его штурмовая команда. Хйодр держался рядом с Миртой, и катил за собой впечатляющих размеров сундук на колесах.

Время нападения было выбрано не просто так: в Монастыре шла заутренняя молитва, и все его обитатели собрались в молельном зале. Киршт осторожно заглянул внутрь и обозрел ряды выряженных в серые робы, стоявших на коленях людей. Несколько стариков, дюжина послушников, пара десятков монашек. Его никто не заметил - молящиеся были полностью поглощены речами проповедника. Странно, но это был не Ариан. Проповедник вещал что-то о великой исторической миссии, о вахте, на которой стоит Церковь для противостояния мировому злу и хаосу, и тому подобный бред, который Киршт не раз и не два слышал от уличных проповедников, на собраниях в школе и Латуне, на соборах в ЩИСХИЖе. Речи этого святого отца, впрочем, отличались от других, в них слышалась сила и уверенность взамен обычной скучной казенщины. Киршт даже на мгновение заслушался.

О, если бы все это было правдой! Чем-то большим, чем просто слова. Великая миссия, особая роль великого имперского народа. Впрочем, Киршт никогда не считал себя его частью. Он не был имперцем, он был гномом и щачинцем, и его лояльность никогда не простиралась дальше его города, его гномьего народа. Но, возможно, быть частью чего-то большего - это не так уж и плохо? Может быть, стоило поступиться долей собственных мелочных интересов ради создания могучей Империи? Наверное, именно так после войны думали те щачинцы, которые вместо воссоединения с Горными Городами предпочли вхождение в Империю. Не то чтобы у них был выбор - но, возможно, немного принуждения было необходимо и даже полезно для великих целей? Ясность сознания Киршта померкла, в него закрались сомнения. Что я здесь делаю? Может быть, Штарна - это та жертва, которую я должен принести во имя благополучия страны, благополучия народа?

Тут он почувствовал резкий, болезненный тычок в ребра - это Хйодр с силой пихнул его локтем. Он смотрел на Киршта с недоумением: чего, мол, застял. Ох, дьявольщина! В Монастыре проповеди были особенно доходчивы. Киршт едва не попался!

Звук горна Малакая - на этот раз не приглушенный, а полнозвучный, волнующий, тревожный - возвестил о конце проповеди, прорезавшись, словно ложка сквозь желе, через сонную трясину. Только что ритмично кивавшие головами и послушно хлопающие люди собрались, вытянулись, ожидая приказаний. Приказания последовали незамедлительно - проповедник почти не поддался колдовству, и в следующую минуту десяток цепких рук бывших обожателей обвили его, повалив на землю, связывая веревками, которые Киршт бросил в кучу-малу.

– Дарт, Зомм, вяжите всех, - приказал Киршт, когда с проповедником было покончено. Он подошел к ближайшей к нему послушнице - молоденькой девушке, которая была даже симпатичной, особенно сейчас, когда на ее лице вместо мины служения и покорности было оживление, жажда деятельности.

– Где арестованные с Площади Восстания?

– Все исцелены, все выписаны, кроме одного больного, - отбарабанила послушница, словно отвечала у доски урок, - очень тяжелый случай, сам Ариан лечит его.

– Кто это? Как его имя?

– Я не знаю.

– Это девушка или парень?

– Не знаю, - повторила послушница. Уголки ее рта поползли вниз. Она была так расстроена тем, что не может помочь!

Киршт смирил подступающую ярость. Послушница ни в чем не виновата.

– Веди меня!

Послушница засеменила к лестнице наверх. Уходя, Киршт услышал голос Мирты:

– Хйодр, а нам с тобой этажом ниже.

***

Штарна балансировала на грани потери сознания. У изголовья ее койки стоял епископ Ариан самолично - все прочие клирики уже потеряли надежду исцелить Штарну, но только не этот упрямый старик. Епископ нараспев читал молитву по лежащей у него на коленях священной церковной книге - Штарне так хотелось уйти куда-нибудь далеко, ускользнуть от вгрызавшихся в нее слов:

– ...буквально на наших глазах мир меняется и меняется в лучшую сторону. Наш народ, наша церковь - не пассивные созерцатели этих перемен. Нет, мы - активные их участники. Труд народа, строящего равенство и единство, деятельность Церкви и Имперского государства на международной арене, - язык епископа слегка заплетался, оттого у него вышло скорее нечто вроде "гусарства на межродной рее", - все это вносит достойный вклад в дело общественного прогресса. И разве можно не гордиться этим, - епископ прервался, несколько раз хлопнув в ладоши.

Казенные клише, перемежающиеся хлопками, насиловали ее разум, уничтожая сознание, мысли и чувство реальности. Эти чтения она, и без того обессиленная и обескровленная, слушала ежедневно по несколько часов.

– ...в наших календарях этот год записан как пятидесятый от начала Великой Освободительной Войны и казни отца нашего, Латаля, - хлопки, - это не просто слова. Сегодняшние свершения есть прямое продолжение дела Латаля, практическое воплощение его идей. Этому делу, этим идеям наша церковь верна и будет верна всегда!

Ариан закончил молитву и посмотрел на Штарну. В его взгляде чувствовалась какая-то... безнадежность. Впрочем, он все равно от своего не отступиться. Она будет лежать здесь до тех пор, пока не сдастся. День за днем, неделю за неделей - кровопускания, голод, молитвы и эта одинокая, пустая келья... Словно прочитав ее мысли, Ариан придвинулся ближе:

– Не сопротивляйся вере! Ты надеешься, что тебя спасут? Пойми, дитя, это не спасение. Спасение лишь здесь, в Церкви. А там - грех, суета и тщета. Разве ты не видела свою подругу? Она спокойна, ее душа нашла мир, для нее нет войн, нет бедности, только счастье и покой - разве ты не хочешь такого же для себя?