В тени славы предков

— Благородного рода, так красивой должна быть. Ежели нет, стерпится — слюбится. Баб непутёвых много, чтоб княжье сластолюбие удоволить. Лишь бы она детей рожала.

Та небрежная уверенность, с которой говорил Лют, покоробила собеседников. Слишком много власти над князем взяли Свенельды, слишком. За князя вон решили, и всё тут. Иоанн попытался вернуться к спору о том, от кого принимать крещение, но бояре ушли в другую сторону, заговорив о правдах и неправдах устроения цесарства и близлежащих земель. Державшиеся в дни съезда впечатления под хмелем прорвались потоком, и они, перебивая друг друга, проговорили почти до самого рассвета, не заметив, как Иоанн повалился на постель, устланную пятнистым рядном. Сам Иоанн уже был с утра на ногах, тогда как бояре проспали до самого обеда.

На следующий день русские послы получали королевские подарки для Ярополка. Потом уряжали торговые и иные дела, Свенельд о чём-то сговаривал с князем Мешко втайне от Искусеви и Иоанна. Русский поезд полностью собрался 1 апреля, но попрощаться ни с Оттоном, ни с Адальбертом не довелось: в этот день здесь же, в аббатстве, скончался герцог Герман Биллунг, маркграф Вендской марки, давний друг короля и архиепископа.

Едва Лютомир пришёл в Киев и поведал отцу и князю, как хорошо всё устроилось в Кведлинбурге, как пришла весть о смерти самого императора Оттона в местечке Мемлебен. Приходилось начинать всё сначала, и Лют, не отдохнув, снова отправился в цесарство.

Глава одиннадцатая

Когда Святослав посадил Олега на древлянский стол в Овруч, или Вручий, как называли его местные, после смерти Ольги, тому шёл одиннадцатый год. Отправленный с ним наместник Лазута взял на себя большую долю княжеских забот. Олег норовом был в отца, точнее, даже в деда своего Игоря: тянулся больше к воинской выучке, чем к разбору тяжб и вниканию в хозяйственные дела, был излишне нравен и горяч. Когда-то цветущая деревская столица Искоростень была сожжена княгиней Ольгой в отместку за убитого мужа, а род князей Амалов был изведён (сын Святослава и Малуши Амаловны Владимир был всё же Игорева рода). С той поры древляне, руководимые Киевом, обеднели и потишели, оставив древнюю спесь живших здесь сотни лет назад тервингов. К Олегу отнеслись скорее с осторожным любопытством, чем с неприязнью, распространявшейся на русских князей. Присмотревшись и поняв, что новый князь не собирается увеличивать кормы [70] на себя и дружину, чтобы проводить жизнь в пирах и роскошестве, древляне даже полюбили Олега — всё же князь какой-никакой, Киевом ставлен да родным ставший. Воевода Волк, подъезжая с сыном, чадью и встретившим его княжеским разъездом к Овручу, аж попридержал коня, оглядев расползшиеся валы да гнилые брёвна городни. Пожевав бороду, вымолвил:

70

Корм — 1) плата натурой за сбор налогов, та часть дани, которую княжеский сборщик (кормленик) по закону берёт себе; 2)натуральная плата за военную и иную службу, которую служилый человек получал от князя в виде разрешения собирать налоги в свою пользу с определённых волостей. В описываемую эпоху находилась в стадии формирования.

— Город укреплять надо! Следующей весной людей скликнем на городовое дело.

— Даней выплатить Киеву не заможем тогда, иначе с древлян последнюю рубаху снять придётся, — заметил Лазута.

— С червеньских городов возьмём — всё равно одним нам их удержать не получится, — отрёк воевода.

Больше удивило Ратшу то, что Олег, воспитанный при Ольгином дворе, жил прадедовым обычаем в дружинной избе с кметями, не имея своего терема.

— Мне ни к чему, — ответствовал на вопрос Олег, которому после смерти отца исполнилось тринадцать лет, — жены нет, а роскошества ослабляют тело воина.

Воевода остро глянул в лицо князя, сказал, не выдержав:

— Ты настоящий сын Святослава, и я рад, что последовал за тобой…

Вместе: князь, воевода с сыном и Лазута — объезжали селения, знакомились со старейшинами. В отличие от любого из Свенельдов, Ратша в разговорах со старейшинами держался почтительно, всё же не роняя собственной гордости, сохраняя незримое расстояние между своим и чужим званием. Со смердами говорил просто, с доброй усмешкой на устах, чуть развалясь в седле, глядя в лицо собеседнику, а не поверх головы, не унижая его достоинства, потому и сходил за своего, укрепляя тем свой и княжеский авторитет.

Освободив землю от даней, созвали мужиков на городовое дело. Лес сплавляли по Уж-реке и от неё везли. Чавкали топоры, глухо били бабы, утолачивая землю. Мужики, утирая пот, по очереди подходили к котлам, черпали тарелями горячее мясное варево, садились в стороне, доставая из-за голенища ложки. Олег с Ратшей и Волчьим Хвостом ежедневно обходили растущие стены. Волк, обводя город ладонью в застарелых ратных мозолях, говорил:

— В Киеве до сей поры крепости нет, от печенегов за валами отсиживались, а мы теперь в ратную страду и оборониться заможем!

У самого воеводы в городе рос на глазах терем. И уже не такой, как в Вышгороде или Киеве, а с поднятой на высокий подклет повалушею, с наметившимися гульбищами. Построят дом, украсят резьбою ворота, высокое двоевсходное крыльцо, покроют цветной дубовой дранью кровлю. Волк пришёл сюда надолго и устраивался основательно.

Осенью воевода ушёл в полюдье в червеньские грады, не взяв сына и отговорив с собой идти Олега:

— Пусть на мне одном вина будет за то, что чёрный бор с них возьму.

Червеньские княжата, зажатые между воинственной Русью, лихими уграми, разбойными ляхами и своенравными древлянами, жили тихо и смирно, легко переходя под чужую руку. Жизнь научила их хитрить, стравливая спорщиков друг с другом, оставляя итогом выгоду перехода к более сильному и ласковому. Князьки из Червеня, Перемышля и Белза, услышав, чего и сколько хочет собрать Ратша, пришли в тихий ужас, отвечая как один:

— Тебе надо — ты и бери!

Когда-то вместе с князем Игорем древляне убили и отца Волка Ивора Собаку, но у Ратши за плечами был огромный ратный опыт, да и дружина суровая — половина, почитай, со Святославом ходила, голыми руками не возьмёшь. Ведая, что уже ранней весной здесь появятся первые ляшские или угорские воинские разъезды, брали всё равно с оглядкой. Несмотря на то что проводники были добрые, из купцов, исходивших Волынскую землю вдоль и поперёк, за спрятанным в лесах скотом не гонялись, предпочитая выжимать всё из старост. Особо строптивых подвешивали над огнём, брали в заложники семьи. Прибавлявшиеся возы нагружены доверху портами, рухлядью [71] и узорочьем. Игорь в своё время содрал с древлян раза в три больше, поэтому Ратша не чувствовал никакой вины, оставляя за собой право в случае, если червеньские грады отложатся, вернуться сюда с войском. В полон не забирал, дабы не отягощать дружину, самих кметей, особенно молодых, которые, не зная воеводского норова, утаили собранное, лупил по рожам, отбирая ставшее княжеским добро, приговаривая: «За службу платят, не воруй, дак! Что взяли лишнее, поровну разделим».

71

Рухлядь — меха.

Почти через два месяца после Ратшиного ухода по землям волынян прошёл возвращавшийся из немецкого цесарства Лют Свенельд, подивившийся, но тогда не взявший в голову их отчуждённости и слухов о разграблении волынян древлянами.

Глава двенадцатая

Шумит торг на Подоле. Гости торговые: кто продаёт, кто покупает, кричат, ссорятся, мирятся, зазывают, смеются. У вымолов — кишение лодий, в самом городе — воз за возом. Шум торга доносится до Горы и радует княжеский слух — значит, идёт жизнь. Ярополк выходит из терема, расстёгивая ворот длиннополой ферязи, подставляя лицо ласковому солнцу, что яркостью своей не позволяет налюбоваться голубизною неба. С Горы приятно оглядеться вокруг, будто воспарившей ввысь птице, и видно играющую бликами ленту Днепра, уходящую к окоёму синь лесов, исполосованные, будто полы персидского халата, пахотные поля, заливные луга, на которых чернеющими точками паслись стада коров. Это его край, это его заслугой мирно живут люди, не боясь ратного нахождения. Впереди долгая жизнь, сейчас переполняющая князя счастьем от ещё не растраченной деятельной молодости. И как не хочется возвращаться в полутёмное жилище и вникать в суды и тяжбы между посадскими и купеческими людьми, в жалобы на вирников [72] и тиунов, сверять счета и недоимки! Но на то и князь он, чтобы быть судом высшим на этой земле, чтобы беречь свой народ. Когда правитель проводит жизнь в праздности, используя данную Богом власть для услады собственного тела, народ уходит в другие земли, к другому государю, а при нахождении чужих ратей не пойдёт складывать головы свои за княжеский живот, и никто не пожалится, когда голова такого князя украсит копьё находника [73] …

72

Вира — судебная пошлина, штраф.

73

Находник — напавшие на родную землю враги.

Княгиня Ольга вложила в любимого внука все знания, которые накопила. Поднаторевший ещё при живой Ольге в княжеских судах, он судил, как казалось, справедливо. Он напрочь отверг древнее «судное поле», ибо не Бог или боги направляют меч победителя, но сила и умение. Бывали безвыходные споры, особенно когда шла речь о чьих-нибудь старинных правах на то или иное, но князь въедался в спор, порой не по одному разу расспрашивая слухачей, перечитывая старые грамоты, и выносил решение, иногда не устраивавшее кого-либо. Трудно объять власть полностью, когда ты ещё юноша; тогда на помощь приходили Свенельды, помогая умным советом, а когда и действием. Впрочем, они всегда незримо стояли за княжескими решениями, будто умная шея, поворачивая голову в нужную сторону.

Всё же Ярополк матерел. Восседая в княжеской думе в дорогих хорезмийского шёлку портах, с золотой цепью и сверкающими на перстах жуковиньями, нахмурясь, подчас мог отвергнуть выношенное самим Мстиславом Свенельдом решение. Набольший боярин не спорил прилюдно, просил отложить до скорого времени, потом один на один красноречиво убеждал князя, подводя его к тому, что решение было им же, князем, и принято. Прошлой зимой с Олега недобрали даней, потому что позапрошлой зимой воевода Волк ободрал Червеньские грады, и местные княжата пригласили к себе польских наместников. Олег просил помощи против ляхов, ибо у него самого сил против Мешко явно недоставало.