В тени старой шелковицы

Сохранились письма, написанные Соломоном Хоцем из Липецкой исправительно-трудовой колонии № 33, где он находился с 20 января по 4 июня 1951 года, и Бобровской инвалидной колонии ИТК-3, куда он попал в январе 1952 года и где умер.

Он не был героем и борцом с режимом, мой дед. Если судить по письмам, то Соломон был довольно занудным, тяжелым в общении и упрямым, не пронзал остроумием и часто не замечал очевидного.

Однако он умел договариваться и устанавливать «свои» отношения и с заключенными, и с тюремным начальством. Цензор разрешал ему отправлять «лишние» письма, его принимал начальник тюрьмы, люди из санчасти подсказывали ему хитрый, но официальный путь для освобождения по болезни.

Соломон, не имея юридического образования, но обладая шахматным математическим мышлением, ухитрился так составить жалобы десяти заключенным колонии для инвалидов, что шестеро из них были освобождены, а двоим скостили срок. Интересен эпизод, о котором дед упоминает в письме. Один из его «клиентов», выйдя на свободу, в благодарность передал Соломону «белых деревенских пирогов и 200 штук сырых яиц», с хранением которых он измучился. Мне не понять, почему дед не поделился этими яйцами с другими заключенными. Вряд ли он придумал этот эпизод, чтобы рассмешить родных, – дед не отличался остроумием. Но почему нужно было давиться в одиночку? Возможно, иное распределение «гонорара» разрушило бы выстроенную Соломоном систему отношений, но это лишь предположение.

В защиту деда можно сказать, что он никогда не был жадным, – в семье сохранились воспоминания о его даже избыточной щедрости. В других письмах, которые здесь не приводятся, он просил родных привезти довольно много вещей для своих сокамерников.

Из его писем можно узнать что-то о жизни в колонии. Например, там показывали кино, и Соломон смотрел «Встречу на Эльбе». В стационаре работало радио, и заключенные слушали трансляции из Москвы. В колонии проходили турниры по шахматам, Соломон даже выступал с шахматными лекциями. В колонии для инвалидов была «кухня-столовая», куда можно было сдавать в своей посуде сухофрукты и «получать готовый, вкусный компот».

В письмах Соломона соседствуют поздравления с еврейской Пасхой и Первомаем, он мог процитировать Тору – и тут же вспомнить слова Ленина или Сталина. Вряд ли это делалось только для умиротворения цензора – дед не был большим конспиратором. Думаю, что в его голове священные тексты и фразы вождей могли сосуществовать без взаимного унижения. Интересно, однако, что высказывание Ленина о шахматах, которое приводит Соломон: «На квадрате шахматной доски выковывается упорная воля к победе», подтвердить не удалось. Возможно, эту «ленинскую мысль» дед придумал сам, чтобы притупить бдительность цензуры, потому что одновременно он спрашивал, когда в этом году еврейская Пасха и по-прежнему ли папаша ходит в синагогу. В письмах можно найти и обещание научить сына «еврейскому языку», чтобы читать вместе «знаменитого еврейского писателя» Шолом-Алейхема, и вкусное перечисление всех символов праздничной и спокойной жизни: афикоман, кнейдлех, нахес…

В разгар борьбы с космополитами, из тюрьмы и колонии дед продолжал вести «еврейские разговоры» с детьми, не желая отказываться от главного стержня своей жизни. В предынфарктном состоянии, с давлением 250 на 125, диабетик, теряющий сознание от отсутствия сахара, он не сломался, не сдался и не впал в отчаяние. Находясь в лагерной больничке, он продолжал составлять жалобы и руководил адвокатами, скрупулезно и дотошно перечисляя, какие документы и у кого необходимо затребовать, чтобы «с математической точностью» доказать его, Соломона, полную невиновность.

Он никого не предал в своей борьбе. Он злился только на адвокатов и родственников, от которых не видел реальной помощи. Даже человека, по доносу которого его посадили, называл «дуралеем» и заступался за него.

Дед, которого никто из нас, его внуков, не застал, превращенный в лагерную пыль, дал нам сумасшедший урок: даже если ты не супергерой, все равно – нужно сопротивляться, каждый день делая хоть один шаг на пути к победе. Даже если этот путь оказывается длиннее жизни.

Заключенный Соломон Хоц играл с судьбой в шахматы и не считал партию безнадежной. А судьба одним щелчком перешибла ему хребет и смела фигуры с доски грязным веником.

Фрагменты писем Соломона Хоца, присланных из мест заключения и сохраненных его женой Ольгой Хоц [27]

Письма из Липецкой исправительно-трудовой колонии № 33

29 января 1951 года

Здравствуйте, мои дорогие! Здравствуй, Олечка, моя дорогая! Добрый день и тебе, мой дорогой отличник учебы Боренька! Добрый день и тебе, мой золотой Микунчик! Приветствую и вас, дорогие Евгения Соломоновна, Саррочка, Фимочка, Мариночка и Галочка!

27

В письмах сохранена авторская орфография.

Я чувствую себя значительно лучше. Наша санчасть занимает хорошее сухое помещение, которое напоминает собой хороший зимний дом отдыха. Питаемся хорошо. Вчера у меня была Мирра и принесла сахару. Врачи запретили мне мясные блюда, и я просил Мирру приносить для меня хотя бы раз в неделю молочное: молоко, простоквашу и т. д. Мирра обещала, и, по всей вероятности, я получу на днях.

Таким образом, я чувствую себя с каждым днем все лучше и лучше, и уже недалеко то время (4 месяца), когда мы наконец встретимся в хорошей домашней обстановке.

Надеюсь, что мой отличник математики Микунчик (мне мама сказала еще в октябре, что ты, дорогой, уже считаешь до ста), наверное, уже умеет и писать. Поэтому жду, дорогие, от вас писем, не менее одного письма в 10 дней.

Здесь разрешается получать только два письма в месяц, но мне, как больному, можно получать и три-четыре письма в месяц.

Олечка, дорогая!

Хотелось бы знать несколько поподробней о слушании моего дела в Верховном суде. Почему меня защищал какой-то неведомый мне адвокат Юдин, а не Раскин или Трахтенберг?

Обращаю внимание на нетактичное поведение адвоката Киселева:

1) на суде он защищал меня вяло;

2) необходимых познаний, особенно в области экономики, он просто не имеет;

3) кассационную жалобу и возражения по протесту я писал сам, а он только санкционировал это;

4) за все время он был у меня после суда только один раз, и я очень недоволен им.

Уверяю, что моя самозащита была так организована, что при адвокате Раскине я был бы давно дома.

Соломон

31 января 1951 года

Добрый день, мои дорогие Олечка, Боренька и Микунчик!

Вчера у меня был радостный день. Я получил ваше первое письмо от 24 января. Спешу ответить каждому из вас в отдельности. Прежде всего, ты, Боренька, просто молодец. Почерк у тебя стал такой хороший, и пишешь ты очень хорошо и умно. Но должен сделать тебе пару замечаний: ты пишешь, что в свободное время ты катаешься на коньках и лыжах. Это неплохо, но надо быть осторожным. По дороге ведь едут всякие машины, автомобили и просто лошади, а мальчишки всегда увлекаются коньками и лыжами, ничего не замечая. Поэтому, Боренька дорогой, катайся, но осторожно. Ты умница, хотя бы тем, что учишься на круглые пятерки. Молодец. Но не переутомляйся в учебе, а то наша дорогая мамочка показала мне (когда она была в Липецке) твой снимок, а по снимку ты очень худенький и бледненький. Поэтому учиться надо хорошо, но и беречь свое здоровье. Мамочка купила тебе шахматы к именинам. Скоро, скоро приедет твой папочка Соломон и будет учить тебя играть в шахматы, чтобы ты, когда вырастешь большой, стал гроссмейстером, как Ботвинник. Никак не могу понять, почему тебе понравилась картина «Руслан и Людмила», а Микочке – «Здравствуй, Москва». Напиши поподробней. Я хочу понять, в чем дело, так как содержание картины «Здравствуй, Москва» я не знаю, а «Руслана и Людмилу» я читал когда-то, но не видел в кино. Жду подробного ответа.