В тот день…

– Но настой же Голица сама готовила?

– Сама. Но знаешь, то ли с вечера настаивала травы, то ли с утра залила, я узнать не успел. Тут летняя печь на хозяйском дворе под навесом находится, там всякий пройти может. Если Голица отвлеклась или отошла, пока травы настаивались, кто угодно мог добавить отраву в опарницу [103] . Но когда кухарка уже отходила у меня на руках, я стал догадываться, чем ее могли отравить. Запах уловил знакомый. Есть такая трава, борец-корнем называется, или волкобоем, а то и ведьминой травой. Ее обычно используют для изготовления мазей, чтобы суставы не болели. И в доме такая была, потому как калеку Вышебора ею мазали. Но ключница Яра, у которой подобное снадобье хранилось, уже показала мне ларчик и заверила, что у нее все под замком, ничего не брали оттуда. Выходит, что отраву из града принесли.

103

Опарница – высокий глиняный горшок.

– И ты вот так сразу понял, что это за отрава?

– Говорю же, знаю это зелье. Я ведь волхв, нас в травах учили разбираться. Растет борец-корень на влажных местах вдоль ручьев и рек. Цветы у него синие с лиловым, ну чисто как глаза у купчихи Мирины.

– Вот и ты заметил, какие у Мирины глаза, – усмехнулся Добрыня. – Но как же сама она? Почему кухарка ее уличить хотела, если своими же руками готовила зелье?

– Да открылось мне тут кое-что из прошлого вдовицы-красавицы. Не всегда она была верна Дольме, и, видать, Голица могла ее уличить кое в чем, что Мирине было нежелательно. Вот она, возможно, и захотела избавиться от кухарки. Да и горничная ее Загорка вчера в город уходила, могла принести отравное зелье. Там, где травами торгуют, можно всякое приобрести. Так что, думаю, стоит порасспросить тамошних торговцев, не являлась ли к ним девка со двора Колояровичей. А потом и с самой Загоркой поговорить. Девка она не очень умная, и если нажать…

– Это та самая Загорка, которая так вовремя разлила настой, для хозяйки предназначенный? И часто она разливает питье хозяйское?

Озар хотел что-то сказать, но вдруг застыл. Смотрел на Добрыню, а потом как-то странно улыбнулся:

– Ну и голова же у тебя, воевода! Как ты сразу догадался?

О чем догадался Добрыня, тот и сам еще не понял. Но вскоре увидел, как толково Озар умеет работать. Волхв велел привести Загорку, а она, оказавшись перед воеводой и служителем, сразу в слезы. Но Озара ее слезы не тронули. Смотрел на Загорку, потом за руки взял и так их сжал, что девушка вскрикнула.

– Кричи, не кричи, Загорка, а я тебя насквозь вижу! – глухо и властно начал Озар. Рванул так, что она на колени перед ним упала. – Отвечай – часто ли ты под дверью госпожи подслушиваешь? Что Голица Мирине сказывала? И что из того тебя так обозлило? Говори без утайки, пока воевода не велел с тебя кожу ремнями резать!

«Ну, царица-то как раз этого и не велела», – подумал Добрыня, но говорить ничего не стал, видел, как горничная трясется. Может, от слов волхва и толк будет.

Тут как раз сама Мирина на лестнице появилась. Худо ли ей было этим утром или нет, но нарядной павой вышла купчиха – косы короной уложены, серьги блестят в ушах не менее ярко, чем синие очи.

– Здрав будь, боярин Добрыня, – произнесла, сходя по ступеням. – Что же это ты позволяешь своему волхву мою девушку обижать?

А Загорка как увидела хозяйку, так и запищала:

– Матушка госпожа милая, защити! Я бы никогда тебе зла не сделала! Я не дала бы тебе настой отравленный. Это все Голица противная, для нее все поганой!

Мирина так и замерла на лестнице. Тут уж и Добрыня к Загорке шагнул, тряхнул ее сильно:

– А ну говори! Скажешь сама, мучить не станем! Но если умолчишь… Страшно умрешь, люто! Весь Киев на лобном месте твою кончину наблюдать будет!

Загорка только завыла пуще прежнего. Озару даже пришлось ее успокаивать. И та призналась, поникшая и смирившаяся.

Оказалось, что вчера она подслушивала – как и часто ранее – под дверью госпожи. И узнала, что Голица надумала женить своего сына Бивоя. Мирина, добрая и великодушная, сразу сказала: Загорку за него отдам, хорошее приданое ей справлю. У горничной даже сердце зашлось: вот оно, счастье! – подумала. Но кухарка давай Загорку поносить да оскорблять: дескать, и мать ее от барана понесла, и боги изуродовали. Загорка знала, что не так хороша собой, но ведь и здорова телом, и в милости у хозяйки, да и не урод она! Только Голица ее как раз уродом выставила. Причем ни о какой свадьбе горничной с сыном и слышать не хотела. Ведь что задумала проклятущая Голица – саму Мирину возжелала супружницей Бивоя видеть! Говорила: как только та разрешится от бремени, пусть скажет, что Бивоя мужем возьмет. А добрая Мирина даже растерялась, загоревала. Вот тогда Загорка и решила: отравит она Голицу, когда та пробовать настой станет. Она всегда его пробует. И как послала Мирина Загорку во град по делам, она и приобрела нужное зелье на Подоле. А утром, еще затемно, сбегала на кухню и плеснула содержимое в отстаивавшееся пойло. Но хозяйке своей Мирине она никогда бы подобное зелье не поднесла – боги свидетели! – и горничная уже по привычке подняла руку к небесам, призывая тех в видоки.

Мирина слышала это со своего места на лестнице и, охнув, кинулась наверх. Добрыня же позвал Златигу. Пусть дружинник кликнет стражей, дабы увели куда надо отравительницу.

Загорка выла как резаная, когда ее уводили. Люди на улице собрались, болтали всякое, на двор Колояровичей указывали.

– Не дело это, что дурная молва о ближниках Дольмы пойдет, – вздохнул сокрушенно Добрыня. – Нам, Озар, надо чисто все проведать да отчитаться. А тут… Ох, не ладно все это.

Они вышли из дома, стояли вдвоем с волхвом на гульбище, смотрели, как Лещ и Бивой закрывают калитку. Отец и сын отравленной Голицы смотрели друг на друга, бурно дышали. Хорошо еще, что стражники их удержали, не позволили растерзать Загорку. Но кары ей теперь все равно не избежать.

Добрыня снял удерживающий волосы ремешок, тряхнул головой: во тут дела какие. И к Озару обратился:

– Как считаешь, ведун, если эта девка Загорка такая прыткая, то могла ли она и хозяина Дольму порешить?

Озар посмотрел на воеводу почти весело.

– Ты сам хоть веришь в то, что говоришь? Кто же сочтет ее мастерицей так ловко метнуть шип каленый? Нет, убийцу Дольмы я уже знаю. Но вот кто его на это надоумил – вопрос.

– Так что же ты тянешь, Озар? Раньше ты более прыткий был, соображал быстрее. Или хочешь, чтобы твои приятели-волхвы начали в подземных пещерах пухнуть с голоду? Учти, я могу приказать, чтобы их перестали кормить, так что поторопись с дознанием.

Озар приблизился к воеводе. Они с Добрыней смотрели друг на друга как враги, но Озар был в услужении, его наняли – и он согласился. Теперь же сказал:

– Идем, я все поведаю тебе, Добрыня. Я не только бока тут отъедал, но и работал до ломоты в затылке от размышлений.

Они долго беседовали, вновь расположившись в истобке, и никто не смел к ним даже подойти. Мирина больше не выходила из своей горницы, а Вышебор притих, не требовал, как было сперва, чтобы Добрыня его навестил да почет былому соратнику выказал. О дворне и говорить не приходилось: все понимали – сейчас что-то решается.

Добрыня внимательно выслушал волхва. И про то, как Озар расспрашивал каждого в усадьбе, как решал, кому может быть выгодна смерть купца Дольмы. Рассказал ведун и о том, как пришел к выводу, что убийцей мог быть именно Жуяга. Он даже расставил перед воеводой свои чубышки, объясняя, кто и где находился в тот день в Почайне и что мог совершить. В итоге доказал – метнуть шип в хозяина было удобнее всего именно Жуяге. И теперь осталось Озару разобраться в том, кто мог плешивого Жуягу на это надоумить.

– Знаешь, как говорят в народе, Добрыня: комар лошадь не повалит, пока медведь не подсобит. Вот и тут так же. Был за Жуягой кто-то, кто его подвел к смертоубийству. Сам бы он вряд ли ни с того ни с сего на подобное пошел.

Добрыня не забыл, что, когда по его наказу волхва привели в усадьбу Колояровичей, холоп Жуяга повел себя странно. Воевода, как и волхв, тоже это приметил. Теперь же спросил: а разве Вышебор, за которым находился Жуяга, не мог метнуть? Ведь оба, и калека, и Жуяга, находились как раз в том месте, откуда можно было попасть в Дольму. К тому же ранее Вышебор был умелым воителем, руки, небось, не забыли, как оружие метать. Озар же подумал, что воевода явно не питает симпатии к старшему Колояровичу и ему пришлось бы по душе, если бы именно этот калека оказался душегубцем. Но Добрыня не стал настаивать на своем, когда волхв пояснил, почему Вышебору невыгодно было избавляться от брата: оказывается, благонравный Дольма покрывал кровавые забавы старшого и даже потворствовал им.