В тот день…

Озару пришлось устроиться там, где приняли. Одно время даже прислуживал у изваяния Марены [96] злой, которую киевляне не любили, но подношения все же несли, чтобы откупиться от богини, насылавшей бе?ды. Правда, ее служители тоже особым расположением у людей не пользовались, так что при ней трудно было возвыситься. Однако время шло, люди успокаивались после гибели Святослава. К тому же в Киеве становилось все больше христиан, а это смущало и тревожило служителей. Именно тогда они начали понимать, что пора усилить свое влияние, пока чужая вера не разрослась, не увлекла людей. Вот и стали набирать на капища служителей более молодых, толковых, знающих. Это было его, Озара, время, и он смог подняться и заслужить уважение. Ну а потом, восемь лет назад, он стал волхвом на главном капище, какое установил над Днепром князь Владимир.

96

Марена (Мара) – богиня ненастья и смерти, владычица земного мира зимой, подательница холода и тьмы.

– Славные были деньки! – воскликнул Озар. – Молодой князь – дерзкий, смелый, умный. Князь-победитель! Он и вечно бунтующих вятичей покорил, и ятвягов побил, и с булгарами заключил выгодный мир. Перун благоволил к нему. А Владимир… Он предал старую веру!

Озар застонал, склонился над парапетом, опустив голову на руки, и надолго умолк. Горько ему было. А еще ждал. Ждал, что скажет Ярозима. Он открывал перед ней душу, зная, что и она отзовется. Одинокая, по натуре своей заботливая, пережившая много в жизни… Озар не сомневался, что ей тоже есть чем поделиться. И Яра ответила.

– Меня в капище Лады родовичи некогда отправили. Ты ведь знаешь, что это такое, волхв?

Озар вздрогнул. Ну кого-кого, а Яру… и на капище Лады!.. Лада – богиня любви и плотских утех, людям она мила. Если насильно туда не отправляют.

Он так и сказал. Но Яра лишь вздохнула глубоко.

– Я когда повзрослела, не играла в ладины любовные игрища у нас в селении. А уйду в лес на охоту – и мне там хорошо. Я ведь сирота, матушка умерла, когда я еще совсем малая была, кто отец мой – не ведаю. Так что, если пропадала в лесу долго, никто особо не тревожился. Потом и вовсе стали поговаривать, что мать меня от лешего понесла, – слишком я отстраненная да нелюдимая им казалась, ни к кому не тянулась, ни с кем не заигрывала. Да и с кем, если знала, что меня красавицей не считали и скорее бледной кикиморой назовут, чем подарят венок на весенних гуляниях. Но я как-то свыклась с этим. К тому же из леса я всегда не с пустыми руками возвращалась, и это ценили. Потому и не обижал меня никто.

А потом как-то случился недород на наших репищах [97] . Один год репа вся усохла в жару, второй год неурожай случился, а там и на третий не было всходов. Сперва люди обходились – лес-то накормит, да и в реках рыба водится. А вот с земли взять было нечего. Словно проклятье кто наслал на наши грядки и участки вокруг селения.

– А вы не пробовали оставить старые поля и взять у чащи новые участки да обработать их? – не сдержался Озар. – Земля у вас просто истощилась, в лесном краю такое бывает.

97

Репище – огороды.

Яра повернулась к нему. Закатный отблеск розовил ее скулу, светлые брови казались золотистыми в этом свете. Как и пушистые ресницы, осеняющие прозрачные глаза.

– Умный ты, волхв, все знаешь. А те, которых наши старейшины покликали из чащи, такого сообразить не сумели. Но долго ходили да пели заклинания вокруг плетней, знаки какие-то выкладывали камнями по кромке вспаханной земли. А когда и это не помогло, они заявили, что в селище есть некто, кто заповеди богов не исполняет, вот и разгневались небожители. И пошли волхвы с заклинаниями от двора ко двору, вглядывались в лица моих родовичей. А потом указали на меня. Дескать, я законы Рода нарушила, не для того меня бабой он сделал, чтобы я жила, как парень, и долг свой перед родовичами не выполняла.

Озар понял: есть непреложное правило – каждая женщина в селениях обязана забеременеть и дать новую жизнь роду. Это ее первейший долг, ее обязанность. А еще понял, что не просто так волхвы указали на Яру. Видать, сперва расспросили людей в селении и нашли того, кто подойдет им. Яра была сиротой, за нее вступиться некому. Вот и было решено пожертвовать ее.

– А ты сама разве не ведала, что должна быть с мужчиной? – спросил Озар. – Впрочем, это ваш родовой старейшина должен был озаботиться тем, чтобы тебя пристроить замуж. А не справился – его вина.

– Ну, волхвы старейшине такого не сказали. Как посмеют? А он сам устраивать мою судьбу не утруждался. Зачем? Его обо мне никто не просил, не намекал. К тому же в голодные зимы я всегда с добычей, да еще и меха приношу, какими он дань в тот же Киев отправлял. Его все устраивало.

– Сколько же лет ты к тому времени уже пережила? – с невольным волнением спросил Озар.

– Да больше двадцати уже.

Озар поник головой. К этому возрасту не побывавшая с мужиком девка считалась и впрямь нарушившей обычаи.

А Яра продолжала:

– Волхвы приказали отправить меня на капище Лады и отслужить упущенное. Да только ко мне Лада милостивой не была. Лесное капище на перекрестке дорог… Ну, ты сам понимать должен.

Да, он понимал. И горько ему сделалось. На таком лесном капище девка, отданная на утеху любовную, должна отдаваться любому, кто возжелает. Отказать не смеет – иначе кормить перестанут, а то и избивать будут. Вот Яре и пришлось принимать любого, кто похоть почувствует. Особенно ей доставалось, когда полюдники [98] из Киева приезжали, давно соскучившиеся по женскому телу. Или долго промышлявшие в чащах охотники, которые хотели утешиться плотски. Тут надо всех ублажить, всем достаться.

98

Полюдники – люди в обозе правителей, совершавшие сбор дани – полюдье – по подвластным землям.

– Когда год моего служения был на исходе, – продолжила Яра, – я была уже брюхатой. Рожала тяжело и мучительно. Да только ребеночек мой мертвым на свет явился. А родовичи сказали, что если сама я от кикиморы или лешего родилась, то и дитя мое не жилец. Так они меня утешили. Я же решила, что отлежусь немного, окрепну и навсегда в чащи уйду. Сама стану кикиморой, а к людям больше не вернусь. Однако не ушла. Болела я долго. Но отлеживаться мне никто не позволил – поручали всякую работу, от какой иные откажутся. Как-то зашел разговор, что надо бы меня все же выдать за мужа, чтобы жила, как обычная мужняя жена. Но не выдали. И что хочешь говори, волхв, но все же мужики брезгуют бабой, какую кто только своим семенем не наполнял. Да и хворая тогда была, как уже говорила. Кому хворая нужна? А потому, когда Мирину в Киев отдавали и жребий уезжать с ней на меня выпал, я даже обрадовалась. Отдавали меня в холопки, но отпускали же! А Мирина, надо отдать ей должное, по прибытии в Киев особо не распространялась, что я общей полюбовницей на капище Лады служила. Да еще и бесправной, в наказание. А вот Дольма… И кто его за язык тянул? Хотя это не помешало тому же Вышебору за себя сватать меня. Но в Киеве я уже стала другой. Не последняя в роду, а первая на хозяйстве. Вот и отказалась повиноваться. И ничего. Дольма, правда, долго ворчал, но вроде как смирился. Ибо знал, какова я на самом деле!

Яра закончила свое горькое повествование с неожиданной гордостью. Даже улыбалась. Она уже почувствовала свою силу, она знала, что не пропадет в миру. Поэтому, поведав волхву о своем позорном прошлом, она все равно не чувствовала себя униженной. Но и Озар не испытывал к ней ничего, кроме уважения. Ну было с ней в минувшей жизни лихое, однако днями и годами уже отодвинуто куда-то в прошлое. Сейчас Яра вон какой стала. Пусть и тоненькая, как березка, но сильная. И он смотрел на нее, смотрел…

Яра почувствовала его взгляд и улыбнулась волхву. Она так редко улыбалась… Однако это был лишь один краткий миг. Уже в следующее мгновение помрачнела вековуха, поникла. И вдруг сказала:

– Я пришла сюда не затем, чтобы душу изливать. И что ты за человек, ведун, если я созналась тебе в том, о чем и сама не думала? А на деле я хотела сказать вот что: зря ты Радко выпустил! Опасался он Тихона. Ибо ему было чем рисковать, если парнишка заговорит… Вот и… О, помоги Всевышний, страшно мне тебе в таком признаваться!