В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
– Здесь.
– Я вижу, - кивнул Шаунбург и отошел чуть в сторону.
– Прошу вас, фройлен.
Жаннет постучала, услышала голос Штейнбрюка - "Войдите!" - и толкнула дверь.
– Густав, - сказала она, переступив порог.
– Я рада, что ты не спишь. Это Карл, - указала она на вошедшего вслед за ней Себастиана.
– Думаю, вам есть о чем поговорить. А, я, пожалуй, пойду спать...
– Да, милая, - улыбнулся товарищ корпусной комиссар, как если бы приходился Жаннет добрым дядюшкой, а не всесильным начальником.
– Отдыхай, а мы пока с господином ...
– Ригг, - чуть склонил голову Баст.
– Карл Ригг, к вашим услугам.
– Густав Мейнерт, - протянул руку Штейнбрюк.
"Цирк... Шапито".
***
Разумеется, Штейнбрюк понимал, с кем имеет дело.
"Твою мать!" - выругался по-русски Отто Оттович и закурил очередную папиросу, но табак не помогал. Во рту было горько и сухо, а на дворе сырая холодная ночь, и совершенно непонятно, как ко всему этому относиться. То ли пора уже бить тревогу, то ли обождать до утра - авось, обойдется, как говорят русские Genossen...
В дверь стукнули. Коротко, нервно, поспешно - явно на бегу... Тревога? Вероятно, да, но такая, мать ее, тревога, когда поздно уже что-либо предпринимать. Бежать? А зачем, собственно? В кармане пиджака у Штейнбрюка лежали "подлинные" документы на имя Дмитрия Вольдемаровича Паля - русского немца, профессора московского университета, находящегося в Бельгии на вполне законных основаниях. Да, и в любом случае, не успел бы. В дверь постучали - он только и успел, что вернуться к столу, стоящему в глубине просторного номера, и сесть на стул. Даже папиросу новую - взамен измочаленной в зубах - закурил. Достал из портсигара, зажег спичку, прикурил, задул огонь... и в этот момент снова постучали в дверь номера. Стук, однако, был совсем другой: тихий, вежливый, как бы извиняющийся.
"Не он... но, может быть, она?" - впрочем, если даже это и Жаннет, то пришла она к нему не одна, сомнений у Штейнбрюка на этот счет не было. Не стал бы наблюдатель такую "панику" изображать, в случае...
– Войдите!
– громко сказал Отто Оттович, и дверь качнулась внутрь комнаты.
На пороге стояла Жаннет, а рядом с ней...
Ну, что ж, словесный портрет "садился" на фигуранта, как хорошо сшитый костюм. Да и фотография, единственная, оказалась подлинной.
– Густав, - сказала Жаннет, как-то не слишком уверенно переступая порог.
– Я рада, что ты еще не спишь. Это Карл, - и она чуть повела подбородком в сторону вошедшего вслед за ней Шаунбурга.
– Я думаю, вам есть о чем поговорить. А я, пожалуй, пойду спать...
– Да, милая, - кивнул ей с улыбкой Штейнбрюк.
– Отдыхай, а мы пока с господином...
– Ригг, - чуть склонил голову фашист, с любопытством рассматривая своего будущего собеседника.
– Карл Ригг, к вашим услугам.
– Густав Мейнерт, - протянул руку вставший со стула и шагнувший навстречу немцу Штейнбрюк. Это был еще один его псевдоним.
– Bonne nuit!
– сказала по-французски Жаннет и, повернувшись, вышла, оставив дверь открытой.
– Der ruhigen Nacht!
– пожелал ей по-немецки спокойной ночи Шаунбург.
Штейнбрюк промолчал. А через мгновение в проеме двери вместо девушки появился официант из ресторана. Он вежливо пожелал, господам, доброй ночи и, поставив на стол коньяк, сельтерскую, сахарницу, молочник и две чашки с кофе, поспешил оставить мужчин одних. Вот он закрыть за собой дверь не забыл.
***
И Штейнбрюк его не разочаровал. Вообще, следует отметить, что несмотря на общую нелюбовь к товарищу Сталину лично и к коммунистической партии в частности, имелись у Ицковича некоторые весьма укоренившиеся сантименты по отношению к "комиссарам в пыльных шлемах". Шло это еще из детства, от рассказов "пламенного революционера" дяди Давида, командовавшего в гражданскую партизанским отрядом где-то
в Восточной Сибири, и весьма художественных повествований другой персональной пенсионерки - тети Цили Бунимович, приходившейся Олегу, на самом деле, седьмой водой на киселе, но имевшей партийный стаж аж с одна тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда она юной гимназисткой вступила в партийную организацию Бунда в Вильно. Разумеется, взросление, эмиграция, открытие архивов и всякие разоблачения, хлынувшие в эфир и на бумагу с началом перестройки, изменили его взгляды, но что-то - вопреки логике и доводам разума - все же оставалось глубоко запрятанным в сердце, душе, или еще где - да хоть бы и в подсознании, - и теперь Ицковичу, неожиданно попавшему в это самое "прекрасное и ужасное" время, совсем не хотелось оказаться разочарованным. По идее, им всем - ему и ребятам - было бы куда легче, окажись асы советской разведки на поверку "шлюмперами" и дураками. Но верить в это почему-то никак не хотелось, и Олег был теперь даже рад, что Отто Оттович оказался никаким не говнюком, а, как и следовало ожидать, крепким профессионалом с железными нервами и хорошей ясной головой. Тем интереснее было с ним "играть", и тем почетнее - его, Штейнбрюка, переиграть.– Разумно, - кивнул Штейнбрюк.
– Но возникает вопрос, зачем вам, в таком случае, нужна фройлен Буссе?
– Мой каприз, - откровенно усмехнулся Баст и посмотрел собеседнику в глаза.
– Но, знаете, герр Мейнерт, если кому-нибудь придет в голову, ловить меня на ее прелести... hupen - оскалился он, нарисовав в воздухе указательным пальцем правой руки то самое, о чем говорил.
– Я буду крайне разочарован.
– Создается впечатление, что вы нас, то ли провоцируете, то ли испытываете...
– сейчас Штейнбрюк как бы размышлял вслух, и Баст решил ему не мешать. Пусть подумает. Ведь думать не вредно, не так ли?
– Вы, в самом деле, хотите сделать из нее певицу?
– после затянувшейся паузы спросил Штейнбрюк.
– Не знаю, - равнодушно пожал плечами фон Шаунбург.
– Разумеется, с ее Wackelpudding можно и в кордебалет... но это будет как-то неправильно, не находите?
– А что правильно?
– поднял бровь Штейнбрюк.
– Вернуться к обсуждению общих принципов нашего сотрудничества и забыть как страшный сон о возможности, не дай бог, пробовать завербовать кого-то из чужой команды.
– Считаете, господин Шаунбург, нам вас не завербовать?
– Фон Шаунбург с вашего позволения, господин Штейнбрюк, - улыбнулся Баст, стремительно возвращая удар.
– Полагаю, что при некоторых обстоятельствах завербовать можно любого. Даже tovarischa Kobu...
– он намеренно не назвал Сталина - Сталиным и не без тайного умысла произнес эти два слова "по-русски".
– Думаете, нет?
Штейнбрюк удар выдержал, чем еще раз доказал, что не случайно оказался на столь высоком посту в военной разведке СССР. Он тоже усмехнулся, как бы показывая, что оценил осведомленность противоположной стороны, но ни о чем, из сказанного ранее, не сожалеет. Кем бы он был, если бы не попробовал выиграть "на шару" хотя бы пару дополнительных очков?
***
– Думаешь, они нам поверили?
– спросила Татьяна и достала из сумочки маленький кожаный портсигар, который вечность назад - вчера утром - подарил ей Ицкович. Ему надоело смотреть на то, как она мучается с сигаретными пачками.
– До сих пор поверить не могу...
"А пора бы уже..."
Ну что ж, на самом деле это был один из самых животрепещущих вопросов, и от ответа на него зависело все - буквально все - остальное. А вопрос этот, вполне гамлетовский, следует заметить, формулировался на удивление просто: "А ты кто такой!?"
Ну, кто ты такой, Олег Семенович Ицкович, в самом-то деле, чтобы тягаться с самим корпусным комиссаром Штейнбрюком, руководившим особым отделом армии на Западном фронте еще в грозном 1919 году? И вообще, кто вы все такие, граждане "попаданцы", чтобы надеяться переиграть сразу двух самых "эффективных менеджеров" эпохи, советского и немецкого? Вопросы эти витали вокруг, как неприкаянные души, с того самого момента, когда все трое - или теперь уже следовало говорить о пятерых?
– решили сыграть в покер с "железным веком" и, разумеется, не на деньги, а "на все".