В ту ночь, готовясь умирать...

Кичи-Калайчи аж зубами скрипнул, но рта не разжал: из сыновей, внуков и правнуков Бравого Лудильщика можно было бы набрать хорошую бригаду механизаторов или полторы смены станочников; на худой конец, заполнить лабораторию какого-нибудь НИИ…

Мастер, как ясновидящий, и тут предугадал взрыв негодования гостя.

— Слышу, вижу, понимаю! Это очень благородно с вашей стороны! Переженили сыновей — пора определять племянников! Как говорится, не смотри на дом, а загляни в сундук! — Хозяин хлопнул в ладоши и закружился в танце, не переставая говорить: — Эх, моя бы воля! Сколько я наделал бы сундуков! И каких! Ни с одним саркофагом и рядом бы не поставили — мумии фараонов краснели бы от стыда за свое жалкое помещение! Дали бы мне власть да материал по сходной цене, — я не то что добро всего света — и луну, и звезды с неба, все кометы и все хвосты от комет упрятал бы в сундук! Очистил бы все небо, ни одной пылинки в космосе не оставил бы!

— …А пока, может быть, мы оставим в покое нашу галактику и перейдем к делу? — рявкнул Кичи-Калайчи, потеряв терпение.

4

Мастер удивленно огляделся и присел рядом, обхватил руками костлявые колени.

— Надеюсь, свадьбу собираетесь справлять по всем правилам, в духе обычаев отцов наших? Они, кстати, понимали толк в сундуках… Не буду, не буду возвращаться к своей теме, сверну свой ковер рассуждений и спрячу в сундук ожиданий до более подходящего дня и часа. А сейчас — к делу! Обычаи наши знаете?

— Все будет, как положено у людей…

— Слышал-видел! Теперь ведь завели новую моду: комсомольско-молодежную свадьбу! Оркестр — заводской, загс — городской… А что остается родителям невесты? Звон в ушах и ломота в висках?! Но их же в сундук не положишь! Что в газетах пишут? Надо утверждать добрые старые обычаи! Вот и давайте утверждать их, начиная со свадьбы вашего уважаемого племянника и моей единственной дочери, Баканай! Показать, какие три сундука я изготовил для моей гурии? Над каждым замком можно сидеть тысячу и одну ночь — не знаешь секрета, все равно не откроешь! И крышку не сломаешь! Сжечь — можешь, а открыть — никогда! И на всех трех сундуках мудрое изречение: «Как ни ловка у вора рука — ей не открыть моего сундука!» Можете быть уверены: я дочь воспитал правильно, с детства приучал: копи, сберегай и в сундук запирай!..

— Простите, а где ваша дочь?

— Где приличной девушке положено быть? Дома сидит. Кто же взрослую дочь из дома выпустит?! В клуб она не ходит с десяти лет, а всякие там танцы — хайт-вайты в приморском парке в глаза не видела. Даже телевизор не покупаю. Девушка должна быть чиста телом, невинна душой, наивна разумом. Да, да, как хорошо я сказал: «Наивна разумом». Прекрасно! Моя Баканай будет хорошей женой вашему племяннику…

— Я могу ее увидеть?

— Если у вас деловые намерения, конкретная сумма — почему же нет? О, моя Баканай, это… это самый редкостный сундук! — бормочет Мастер и ныряет в тот же темный провал подвала, откуда таскал свои творения. На этот раз он не выносит, а выводит за руку девушку, на вид совсем девочку, такую на вечерний сеанс никто в кино не пустит. Пухленькая, светлолицая, с ясными синими глазами, в которых тучкой на летнем небосклоне затаилась какая-то печаль. Не сказать, конечно, красавица, но все в этом мире познается в сравнении: уму непостижимо, как это смогли два таких пугала создать существо, одним своим видом радующее, как весенняя былинка, этакий солнечный проблеск из-за хмурых туч.

— Вот смотри, кунак, какова моя дочь! Иди, Баканай, под навес — это наглое солнце готово сжечь твои белые щечки, иди, я загорожу спиной, пусть лучше меня жалят каленые лучи… — Сундучник раскрылил над своей Баканай длинные руки, как старая наседка над последним выводком, от которого злодей-коршун оставил единственного, самого крохотного цыпленка. — И в кого она такая? — искренне удивляется отец, пристально разглядывая дочь. — Слушай, кунак, правда, если она войдет в дом — свет не надо зажигать!.. Ну, сияние мое, поздоровайся с добрым человеком.

— Здравствуйте… — голосок у Баканай певучий, мелодичнее замков на всех сундуках отца.

— День добрый, доченька.

— Небо наградило меня за все невзгоды на этой земле! — Отец бесцеремонно, как один из своих сундуков, поворачивает дочь перед гостем.

— Баканай, улыбнись, милая, нашелся добрый человек, пришел просить твоей руки… нет, родничок мой, этот почтенный старик пришел сватать тебя за своего племянника. Молодого, красивого, обеспеченного…

— Отец!.. я уже говорила… ни за кого не выйду, — устало звучит голосок. Баканай опускает голову и только пальцы с ямочками на сгибах неустанно теребят пушистую косу.

— Не вижу, не слышу, понимать не хочу! Добра тебе желаю и полного благополучия, а ты…

— А мне ничего не нужно!

— Не шути над отцом! Кто же не хочет себе добра?

— Я не хочу.

— Тебе что, все едино? Отец ли говорит, ишак ли кричит? Как ты смеешь менять отца на ишака?! Молчи, невоспитанная! Я сказал, значит, будет по-моему!

— Лучше умру!

— Э-э, доченька! Насильно душу не выплюнешь… хотя и не задержишь! Радуйся, что у меня рука не поднимется, а то побил бы, аллах видит, как хочется побить, но… — Сундучник даже прячет руки за спину, обращается к гостю: — Не волнуйся, почтенный, я свою дочь знаю: покричит, поспорит, а сделает, конечно, то, что я велю. Слышал-видел! Мать ее такая же была строптивая. Укротилась. В руках настоящего мужчины и норовистый конь становится покорным, не то что молодуха… Надеюсь, ваш племянник — настоящий мужчина?! Только непременно предупредите его сегодня, а в день свадьбы — еще раз напомните: мой старший брат, златокузнец, так говорил: «Вместо. того чтобы жену бить — лучше папаху сними, выколоти из нее пыль — и снова надень!» Мудрые слова, правда, кунак?

— А я все равно умру! — прошелестел голосок.

Кичи-Калайчи даже вздрогнул: не попусту было сказано, такая обреченная решительность прозвенела, словно скрестились кинжалы кровников.

5

— Разреши, друг, поговорить с твоей дочерью наедине, — Кичи-Калайчи проворно поднялся и подошел к сундучнику.

— А это еще зачем?

— Попробую ее убедить. Неволить девушку сегодня даже в Сирагинских горах нельзя. Права есть у тебя, отца. Но и у нее есть права: девушка взрослая, паспорт имеет, значит, находится под охраной наших законов, как все граждане.

— А эту лекцию «Человек и Закон», нельзя прочесть в моем присутствии? Нет?

— Нет! — чуть ли не кричит старик в черкеске.

— Хорошо, хорошо! Я что, против? — сдается сундучник и уходит с веранды. Один за другим он подхватывает сундуки и уносит их в подвал.

Дождавшись, когда Мастер скрылся с огромным сундуком, Кичи-Калайчи протягивает смущенной девушке местную газету, свернутую в плотную трубочку.

— Что это? — отшатывается Баканай.

— Бери, доченька, не бойся. Здесь письмо тебе.

— Не вижу, не слышу!..

— Скорее, пока отец не увидел! От племянника письмо.

— И знать не хочу никакого племянника!

— Возьми, от Айдамира письмо, — говорит Кичи-Калайчи, отворачиваясь от упрямицы. Не успел он заложить руки за спину, как проворные пухлые пальчики выдернули из его ладоней газету. Когда старик снова повернулся, перед ним стояла совсем другая Баканай. Похорошела, засветилась лицом.

— Айдамир… ваш племянник?

— Пятый по счету.

— Так вы от Айдамира, который на тепловозе помощником работает?

— Работал, милая, помощником. Теперь сам водит тепловозы от нашего Каспия — до самой Москвы.

— Ой, как хорошо! Поздравьте его, я очень хочу, чтоб он всего достиг.

— Если ты любишь его — все исполнится!

— Я… умру без него! — всхлипнула Баканай.

— Ну, зачем же омрачать жизнь думой о смерти! Тебя чему книги учили? Бороться за счастье! Послушай меня. Отца — уважай, мать — жалей, а слушайся своего сердца.

— Спасибо, добрый человек! — улыбнулась Баканай.

— Вот тебе добрый совет, доченька: как до сих пор говорила отцу, так и дальше повторяй, что, мол, не слышала, не видела и замуж не пойдешь.