В тупике. Сестры
Шрифт:
Образовалось немало инициативных троек и ударных бригад. Но нужной подготовки проведено не было, тройки и бригады не родились органически от рабочей массы, а назначены были сверху, во исполнение приказа Куйбышева. И болтались они в заводской жизни мертвыми, нерожденными младенцами.
Лелька растерянно смотрела на происходившее и спрашивала Басю:
– Что же это такое?
Бася сердито хмурила брови и кусала губы.
В конце мая было общее производственное совещание. Оно тоже дало мало утешительного.
Председатель совещания, рабочий Жданов, больше говорил о том, что должно быть; о том же, что есть, мало можно было сказать
– Товарищи! Договор на соревнование – это не пустяки. Дело идет не на-живо, а на-смерть. Нужно на этом заострить внимание. И будем стараться, товарищи, чтобы нам выйтить на хороший путь.
Потом с докладом выступил инженер Сердюков, высокий старик с острой бородкой и с умными, тайно насмешливыми глазами. Говорил серьезно, медленно и веско.
– Мы с вами, товарищи, за первый квартал недовыработали 600 тысяч пар галош… Сейчас вырабатываем по 53 тысячи пар в день; после отпуска мы должны вырабатывать в день по 57 тысяч, иначе не выполним задание… А, судя по теперешней производительности, выполнить задание мы никак не сможем.
И все время говорил: «мы с вами». Даже так сказал: «Мы с вами за этот квартал прогуляли больше тысячи рабочих дней».
И закончил:
– На днях вы все уходите в отпуск. Общераспространенное явление – очень многие задерживаются в деревне на полевых работах и опаздывают к сроку. Это, товарищи, сильно вредит производству. Нужно принять все меры, чтобы не было опозданий из отпуска.
В конце произошел маленький инцидент. В прениях выступил товарищ Буераков и заговорил резко, глядя острыми глазками:
– Я красноречия так много не знаю, как другие здесь развивают. Но все-таки хочу сказать категорически. Этого вот инженера, который тут выступал с докладом, я его давно заприметил. И замечаю по глазам, что он не любит нас, рабочий класс. Ему нет дела до грандиозного плана строительства, он сам не хочет выполнять задания и нам говорит, чтоб не выполняли. Должно быть, ему важно только жалованье спецовское получать, а на нас, рабочий класс, он плюет. Этого дозволять ему нельзя.
Инженер Сердюков в президиуме удивленно пожал плечами. Председатель поглядел, помолчал и продолжал вести заседание.
Однажды поздно ночью, упоенный счастьем, Юрка робко спросил Лельку:
– Лелька, вышла бы ты за меня? Лелька изумленно вытаращила глаза.
– Выйти за тебя. Что за слово нелепое: выйти за тебя… Тогда уж лучше ты выйди за меня. А я от своей самостоятельности отказываться не хочу.
Она рассмеялась.
– Пойти в загс? И потом поселиться вместе в одной комнате? И чтобы штопать тебе носки? Какой ты, Юрка, дурак!
8 июня работы закончились, всем был месячный отпуск.
Завод закрылся на месяц для общего ремонта. Деревенские с радостными лицами и с тяжелым багажом ехали к себе в деревню, здешние отправлялись в дома отдыха, молодежь – на экскурсии или на общественную работу. Юрка предложил Лельке проехаться вместе на пароходе по Волге. Лелька только рассмеялась. Она ехала в Нижегородскую губернию, политруком в лагерь к осоавиахимовцам.
8 июля, через месяц, съехались все обратно. Лелька, как в родной уже дом, вошла в бюро ячейки, где толкались и оживленно делились впечатлениями густо за месяц загоревшие девчата и парни. Лельку, тоже загоревшую,
в защитного цвета юнгштур-мовке, встретили:– А, война и сила!
Катя Чистякова рассказывала, какой чудный парк был в их доме отдыха, бывшем графском поместье.
Шурка Щуров, технический секретарь, засмеялся:
– Ха-ха! «Чудный». Как будто в поэзии!
– Ну да. Это так говорят, когда очень хорошо. Смех, шутки. Ах, милая комсомолия!
Вошли Бася и Ведерников, оба сердитые и взволнованные. Бася говорила:
– Второй уж день сегодня работаем, – и триста восемьдесят человек еще не явилось из отпуска. Четыре конвейера из-за этого расформировано… А, Лелька! Приехала?
Лелька с болью ждала, поздоровается ли с нею Ведерников первым. Не поздоровался, как будто даже не заметил.
Бася продолжала возмущаться:
– Принято с биржи сто новых галошниц, и все-таки из-за нехватки работниц дневная выработка – только 53 тысячи вместо намеченных планом 57… Что же это делается? Как мы сможем выполнить план с такою публикой?
– Все деревня! – сурово отозвался Ведерников. – Сейчас ругался с ребятами в курилке. Вы для деревни забываете завод, для вас ваше хозяйство дороже завода. А они: «Ну да! А то как же! Самое страдное время, мы рожь косили. Пусть штрафуют». – «Дело не в штрафе, а это заводу вредит, понимаете вы это дело?» – «Э! – говорят, – на каком месте стоял, на том и будет стоять». Во-от! Что это за рабочие? Это чужаки, только оделись в рабочие блузы. Гнать нужно таких с завода.
– Гнать! Безусловно! – согласилась Бася. – И таких мало – рассчитывать, нужно, чтобы в их трудовых книжках было помечено, что они сбежали с трудового фронта и, значит, не нуждаются в работе. Ни один из этих предателей не должен быть принят обратно на завод. Ступай на биржу! И работу этому – в последнюю очередь!
Ведерников широко открыл глаза от восторга.
– Правильно! Баська, садись, пиши об этом статейку в нашу газетину. Будем на этом настаивать.
– Обязательно нужно писать. Шурка, дай-ка бумаги. Лелька, иди помогай!
Они втроем – Бася, Лелька и Ведерников – сели писать статью.
Творилось что-то невероятное. Как будто мухи какие-то ядовитые всех покусали. Съезжались из отпуска медленно-медленно. Брак рос, прогулы были чудовищные, трудовая дисциплина сильно падала. Получалось ужасное впечатление: как будто таков был ответ широкой рабочей массы на пятилетний план и на повышенные задания, предъявленные к заводу. О «Красном витязе» говорили по всему району.
Тогда сверху был направлен на завод сокрушительный удар. Смещен был за выявившийся оппортунизм на практике директор завода, назначены перевыборы завкома, в партком назначен новый секретарь. Снят был с секретарства в комсомольском комитете вялый фразер Дорофеев. Заводская комсомолия дружно выдвинула на его место секретаря вальцовочной цеховой ячейки Гришу Камышова. В райкоме его утвердили.
С изумлением и восторгом следила Лелька за искусной, тонкой работой, которая началась. Это была чудеснейшая, ничем не заменимая организация, – партийная рядом с государственной. Государство могло только предписывать и приказывать снаружи. Оно наметило пятилетку, дало определенные задания. Партия же тысячами щупалец вбуравливалась отовсюду в самую толщу рабочей массы, будила ее, шевелила, раззадоривала и поднимала на исполнение задач, которые ставило перед классом государство.