В усадьбе

— Ну, довольно, Афимья, довольно.

— Мн что! Я ваше же добро берегу. А не хотите слушать, такъ и не надо. А на какіе доходы онъ съ Амосомъ-то Ермолаевымъ цловаться бгаетъ? Теперь-то грядной огурецъ пошелъ, такъ онъ не въ цн, а когда парниковые-то огурцы были, такъ сколько онъ ихъ Амосу-то перетаскалъ въ передник! Вы вдь не видите, вамъ не до того, а я вижу. Идетъ на деревню, а передникъ заткнутъ и на брюх оттопырившись. Вдь въ передникъ прямо сотню упрячешь.

— Брось, Афимья… Дай ты мн въ спокойномъ дух побыть.

— Да вамъ и безпокоиться самимъ нечего, а выгнать Тихона и на его мсто Василья Савельева взять.

— Нтъ, нтъ, не желаю я съ пьяницами…

— Тихонъ холостой человкъ, одинъ какъ перстъ… Запьетъ, такъ его и остановить некому, а Василій Савельевъ женатый, его жена завсегда отъ пьянства остановить и вразумить можетъ. Вамъ бы даже такъ и взять: Василья Савельева взамсто Тихона, а Аграфену, Василья Савельева жену, взамсто Василисы. Такъ бы и было: мужъ огородникъ, а жена скотница. Вдвоемъ-то имъ даже бы и сподручне служить было и они бы были старательне.

— Нтъ, нтъ… Теперь дло идетъ къ осени и я останусь съ тмъ, что есть.

— Да вдь осенью-то больше работы… Навозъ… Вы, вонъ, хотли подъ огородъ прибавку распахивать. А для Аграфены — у насъ въ сентябр дв коровы телиться будутъ. Курицу она знаетъ и понимаетъ чудесно. Вы посмотрите, какъ она вамъ индекъ-то къ зим поставитъ! И наконецъ, Аграфена птицу просто обожаетъ, а Василиса — вдь она даже и не птичница, а такъ баба съ кирпичнаго завода. Да и никогда она до насъ за птицами не ходила, а жила она въ Петербург въ маткахъ-стряпухахъ на извозчичьемъ двор, а потомъ въ кормилицахъ жила, такъ нешто это птичница! Съ птицей надо съ молитвой… И корова любитъ, чтобъ перекрестившись и съ молитвой, а Василиса все съ чертыханьемъ. Коровъ доитъ — нечистаго поминаетъ, птицу кормитъ — нечистый на устахъ. Гд же тутъ живности-то существовать! А Василій Савельевъ для васъ будетъ настоящій кладъ.

— Василій въ садовническомъ дл ни бельмеса не смыслитъ.

— Господи Іисусе! Научится. Къ весн пойметъ.

— Нтъ, нтъ. Иди ты, пожалуйста, и занимайся своимъ дломъ, а меня не тревожь, произнесъ баринъ.

— Пойду-съ. Ваша воля господская, вы хозяинъ, а только… Да вонъ, извольте посмотрть на кучера… Вонъ онъ идетъ… Взгляните на мурло-то ему — вдь словно налилъ кто. У, срамникъ!

Ключница плюнула и удалилась съ террасы. На террас появилась барыня въ бломъ капот и съ заспанными глазками.

VII

Былъ прекрасный осенній день. Близилось къ полудню. Солнце ярко освщало пордвшую отъ листопада листву деревьевъ и желтые листья казались совсмъ золотыми. У террасы помщичьей усадьбы переминались съ ноги на ногу два мужика въ стоптанныхъ сапогахъ и грязныхъ рубахахъ, не взирая на праздникъ. Одинъ былъ въ рваномъ полушубк на распашку, другой въ сромъ армяк. На террас, облокотись на перила, баринъ покуривалъ папиросу и разговаривалъ съ мужиками.

— Кабатчикъ Амосъ Ермолаевъ васъ ко мн прислалъ? спрашивалъ баринъ.

— Онъ-съ. Сходите, говоритъ, къ Горсткинскому барину, тамъ требуется… отвчали мужики. — У васъ работка какая-то…

— Да, требуется… И есть работка. Ну, что, вы сами-то ужъ совсмъ убрались въ пол?

— Да оно хоть и не совсмъ, но у насъ бабы… заговорилъ мужикъ въ армяк. — У насъ бабы хорошія, рабочія, выносливыя. Наши бабы такія, что по работ ежели, то еле и мужику въ пору. Он уберутся въ лучшемъ вид.

— Ну, такъ вотъ мн надо отаву покосить.

— Что жъ, это можно, пробормоталъ мужикъ въ армяк и передвинулъ шапку со лба на затылокъ.

— Везд косить не будемъ, а только тамъ, гд трава хорошо отросла.

— На потныхъ мстахъ, значитъ, только.

— Ну, да, на потныхъ мстахъ, оттого я только двоихъ косарей и просилъ прислать. Шевелить сно у меня свои бабы будутъ. Уберутъ тоже он.

— Стало быть, только для косьбы?

— Да, только для косьбы. Ну, по чемъ возьметесь въ день?

Мужики начали чесать затылки и задумались.

— А харчъ вашъ будетъ? спросилъ мужикъ въ армяк.

— Нтъ, вашъ. Давайте уговариваться на вашихъ харчахъ. Гд мн съ вашими харчами возиться! отвчалъ баринъ.

— На нашихъ харчахъ… Такъ… Что жъ, мы туточные, мы въ верст отъ васъ, да и версты-то не будетъ. Пообдать всегда можно и домой сходить.

— Ну, вотъ… Такъ сколько же вамъ въ день положить?

— Въ день-то?

Мужики переглянулись другъ съ другомъ и опять начали чесать затылки.

— Да намъ бы съ десятины рядиться сподручне… выговорилъ, наконецъ, мужикъ въ полушубк.

— Гд тутъ съ десятины, коли будемъ косить по клочкамъ. Гд косить, а гд нтъ. Какъ тутъ вымрять десятину будешь! отвчалъ баринъ.

— Какъ-нибудь, ваша милость, вымряемъ. Намъ съ десятины способне.

— Нтъ, нтъ… Говорите, сколько поденно… Даже и въ настоящій снокосъ я не сталъ бы съ вами, съ здшними рядиться съ десятины. Съ десятины, такъ полдня косите, полдня у себя на деревн сидите. А тутъ покуда ведро.

— Зачмъ намъ на деревн сидть? Не будемъ на деревн сидть. Понятное дло, что отаву косить, такъ это такая статья, что куй желзо, пока горячо.

— Ну, вотъ… Опять же будете косить вмст съ моими работниками, такъ какъ тутъ десятины разбирать? Я нанимаю поденно…

— Что жъ, поденно, такъ поденно.

— Ну, сколько же?

Мужики снова переглянулись другъ съ другомъ.

— По рублю шести гривенокъ будетъ не обидно? спросилъ мужикъ въ армяк.

— Что? протянулъ баринъ, возвысивъ голосъ.

— Ну, по полтора рубля?

— Да вы никакъ съ ума сошли? Я и въ снокосъ такихъ цнъ не платилъ.

— Да вдь снокосъ, будемъ такъ говорить, онъ снокосъ и есть. А теперь сами еще не убрались, какъ слдуетъ. Конечно, у насъ бабы… Но баба теперь и по грибному длу требуется. Теперь, вонъ, грибъ собираемъ и сушимъ. Ужо, вонъ, грибники понадутъ. Ну, рубль сорокъ…

— Да вы, ребята, никакъ блены обълись! Вдь отаву снимать не то, что первую траву. По стольку платить, такъ и хлопотъ не стоитъ. Къ тому же осень время перемнчивое, еще Богъ знаетъ, высушимъ ли траву.

— Это ужъ все отъ Бога… Это, что говорить! А сколько вы дадите?

— Да вы, вонъ, у кабатчика по семи гривенъ въ день косили.

— Такъ вдь то у кабатчика, а вы баринъ.

— За что же я буду платить дороже, если я баринъ?

— Да ужъ это дло такое… Съ кого же и взять, какъ не съ господъ?