В ярости

— Честно скажу, — признался я. – Всё ещё не могу поверить, что Соломоныч уговорил тебя мне помочь.

– Ты забыл, что я тебе на воле говорил?

— Когда конкретно? — я быстро начал вспоминать всё, что мне говорил Железняк в Питере. — Ты много чего говорил!

— Про то, что ничего личного. Да и Соломоныч умеет уговаривать.

Эту вторую фразу я уже в тот день слышал, поэтому лишь подчеркнул для себя её важность.

– Это точно, ничего личного, – согласился я. – Но всё равно спасибо! Тебе красные за это не будут теперь мстить?

– Если не узнают, не будут. Если узнают – плевать!

Я оценил философский ответ, а Железняк ещё раз усмехнулся.

– Странная штука – жизнь. Я пытался тебя убить, но не смог, и за это попал сюда. Ты пытался от меня убежать. Смог, но тоже попал сюда. И сидим вот теперь водку пьём.

Мой бывший преследователь опять наполнил рюмки.

– Часто пьёшь? – поинтересовался я.

– Каждый день.

– И как думаешь, на долго тебя хватит?

– Да хер его знает, по сути, меня уже нет, – честно ответил Железняк.

– В смысле нет? – осторожно спросил я, ожидая услышать в ответ информацию как-либо связанную с Игрой.

– Моей семье сказал, что я погиб. Утонул при задержании опасного преступника, – Железняк со злостью ударил кулаком по столу. – Уроды! Нашли что сказать! Утонул как лох какой-то! Могли бы соврать, что взорвался или пропал без вести!

– Наверное, нельзя что пропал, – предположил я. – Чтобы не ждали, не надеялись зря.

– Могли сказать, что взорвался! – стоял на своём Железняк. – А жена всё равно потом узнала. Я смог отсюда весточку передать через чёрный телеграф.

Мне стало интересно, что это был за телеграф такой. Подумал, что надо будет потом спросить о нём у Соломоныча. Железняка донимать такими расспросами в момент, когда у него душу на изнанку выворачивало, было бы некрасиво.

– Она хотела сюда приехать. С детьми. Я запретил, – Железняк сжал в руке рюмку так сильно, что она не выдержала и сломалась.

Отряхнув ладонь от осколков, вытерев стеклянные крошки и кровь с ладони о штаны, Железняк достал ещё одну рюмку и наполнил её до самого края. Затем сразу же выпил.

– Детей сколько у тебя?

– Двое. Сын – десять лет. И дочка – четыре. Думают, что батя утонул в Финском заливе.

Я выдержал небольшую паузу и снова спросил:

– Ты прости, конечно, но можно я тебе один вопрос задам? Почему тебя сюда отправили? Я уже понял, что из-за меня. Но почему? У вас что там, такая строгость? За каждое невыполненное задание на Точку отправляют?

– Завалить тебя было задание клана. Это долгая история. Но когда меня раскусили, ну, что я тебя пытался неоднократно убить, пришлось дураком прикинуться. Да ты сам видел. Меня закрыли на несколько дней. Я был уверен, что мои соклановцы меня вытащат, – Железняк на некоторое время замолчал, словно что-то обдумывал, а затем продолжил. – Ладно, сейчас-то уже что скрывать. Меня, вообще, на эту работу в КСК устроили товарищи по клану. Я сам немного с другой организации. Меня внедрили в КСК, чтобы кое-какие оперативные вещи через меня делать. Когда пришло сообщение от Системы о Новом Игроке, наши красные кланы разделились. Большинство хотели найти этого игрока и принудить к союзу, но некоторым это спутало все карты. В том числе и моему клану. Когда я получил информацию, о парне десятого уровня в больнице, я сразу же поехал с целью проверить всё на месте и если что, там же и устранить проблему. Но за мной Черноволов увязался. Ну а дальше ты знаешь.

Железняк снова налил себе и мне и, не чокаясь, выпил. Я решил в этот раз пропустить.

– Я думал, меня вытащат, а на меня забили. Мой шеф в КСК не дурак, он меня сразу раскусил, за три дня все документы оформил и сюда отправил. Я до последнего был уверен, что меня вытащат. Но меня тупо привезли сюда и как скотину выпустили за забор.

Железняк снова ударил по столу, но на этот раз ладонью. Всё, что было на столе, послушно подпрыгнуло.

– Знаешь, я в тот день, когда меня повязали, утром пообещал сыну, что на выходных пойду с ним в детский центр в аэрохоккей играть. Ты знаешь, что такое аэрохоккей?

Я кивнул, давая понять, что знаю.

– Он у меня страсть как любит его. Так ещё получилось неожиданно. Я на работу собрался, хотел быстро убежать, пока дети спали, а сын проснулся и вышел в коридор. Я ему говорю: «Пока, до вечера!» А он мне: «Папа, когда мы с тобой пойдём играть в аэрохоккей?» Ответил ему, что на выходных обязательно, поцеловал в макушку и пошёл на работу. Ещё думал, главное, не забыть и на выходных сходить. Но на выходных уже был здесь. А дочке даже «пока» не сказал. Зачем было будить, если вечером собирался вернуться? Правда, ведь? Я и не разбудил. Кто ж знал?

Железняк быстро налил себе ещё одну рюмку и залпом выпил.

– На выходных, говорю, сынок, пойдём в аэрохоккей играть, обещаю!

Железняк уже разговаривал сам с собой. Мне стало не по себе. Нет, пьяным мужиком меня было не испугать. Стало физически тяжело от другого: я словно нутром своим ощутил его боль, обиду и отчаяние. И невероятное пожирающее его изнутри чувство вины за то, что не сводил сына поиграть в аэрохоккей и не попрощался с дочкой. И будучи невольным свидетелем этого всплеска чудовищной душевной боли и безграничного человеческого отчаяния, я пропустил это всё через себя и пришёл в ужас от того, как мне стало тяжело. А ведь Железняк мне рассказывал о своей боли всего-то несколько минут. А сам он жил с этим постоянно. Немудрено, что он пил каждый вечер. Тут не то, что спиться, тут с ума сойти можно было.

Суровый бывший следователь смотрел сквозь меня, думал о своём, и я догадывался, о чём. Его полные боли, потухшие глаза предательски заблестели.

– Тебе пора, – негромко сказал Железняк.

Я не заставил просить себя два раза, быстро вскочил со стула и направился к выходу. Хотел что-либо сказать на прощанье, но, ещё раз посмотрев на Железняка, понял, уходить надо молча.

Покинув дом человека, пару часов назад спасшего Кате, а, возможно, и мне, жизнь, я прошёл буквально по улице метров сто и понял, что совершенно не понимаю, куда иду. Сел на землю, прижался спиной к какому-то зданию. В висках пульсировала кровь, не хватало воздуха, словно я пробежал марафон. Видимо, это обрушившиеся на меня эмоции, сдавившие грудь, вступили в реакцию с принятой на эту грудь водкой.

Пора было идти к Соломонычу, но прежде надо было прийти в себя. Я закрыл глаза и постарался хоть какое-то время ни о чем не думать.

Наверное, я уснул. Или просто мой мозг отключился на какое-то время от чрезмерных психологических нагрузок, выпавших мне за последние дни. Сколько я пробыл в таком состоянии, сидя на земле, неизвестно.

– Дядь, ты опять военного искал? – звонкий голос знакомого мальчишки, звучал, словно из испорченного динамика, который не мог выдавать никаких частот, кроме низких.

Постепенно голос превратился в обычный мальчишеский, я открыл глаза и увидел пацана. Он стоял напротив и с интересом меня разглядывал.

– Ага. Нашёл, – ответил я мальчишке.

Поднялся с земли, сунул руку в карман, не знаю, зачем, достал оттуда двести рублей и отдал их пацану. Затем направился в сторону жилища Соломоныча.

Охранник на входе уже приветствовал меня как родного, показал знаком, чтобы я проходил, а сам остался на своём посту. Я подошёл к дому и позвонил в звонок. Спустя две минуты открылась дверь.