В зеркалах

— Мы всё знаем про кровь, и дар, и человечность, — сказал Марвин. — Можете нам не рассказывать. Но к нынешнему дню это неприложимо.

— Неприложимо? — повторил Рейни.

— Нет, — сказал Марвин. — Был у них этот глюк. И кончился. Никто не ведется на эту музыку.

— Я о таком не слышал, — сказал Рейни.

— Марвин врубается в Новый Гуманизм, — пояснил Богданович.

— Да, — подтвердила девушка. — Иногда надо, чтобы Марвин зарядил тебе про Новый Гуманизм. Чувствуешь себя на миллион долларов.

— Новый Гуманизм, — сказал Рейни.

— Вам, Рейни, вот что надо сделать, — сказал Богданович. — Уволиться из морга и махнуть в Калифорнию. Там сыр катается в масле. Там чудеса, старик.

— Я был однажды в Калифорнии, — уныло ответил Рейни. — Очень жарко и все серое. У меня резало глаза. Бывало, ночью я шел на свет, а там оказывались только витрины и пустой тротуар. Фары проезжающих машин. Ничего человеческого.

— Это иллюзия, — сказал Богданович. — Машины в Калифорнии действуют жестко, но у них мягкая органическая начинка.

— Господи, — сказала девушка. — Какой безобразный образ.

— Безобразный — Прекрасный, — сказал Марвин, сворачивая новую сигарету. — Глупое противопоставление.

— Расскажите нам о Венесуэле, — попросила она. — Я про нее хочу послушать.

Рейни привалился всем телом к стулу, словно у него не было сил встать. Рейнхарт посмотрел на него, заметил его бледность, дряблый подбородок, безжизненные глаза и вздрогнул. Взглянув на Джеральдину, он увидел, что она тоже смотрит на Рейни.

— Послушайте, Рейни, — сказал Рейнхарт. — Я понимаю ваши муки, и у меня нет права отрицать их. Разрешите предложить вам альтернативу. Отчайся и умри. Ну как?

— Да, — сказал Рейни. Его улыбка открыла полоску десен.

— Не говорите «да» так небрежно. Упейтесь этой мыслью. Отчайся и умри. Ну как?

— Да, — сказал Рейни, вставая.

— Нет-нет, — сказал Рейнхарт. — Отчайтесь и умрите сейчас же, пока вы среди друзей.

Джеральдина сердито посмотрела на него:

— Рейнхарт, не надо.

— Это обоснованная альтернатива, — сказал Марвин. — Общезначимая.

— Считаю, что каждый имеет право по желанию отдать концы, — сказал Богданович. — Ты хочешь, Рейнхарт, чтобы он отдал их вместо тебя.

— Ты не понимаешь, Богданович, — сказал Рейнхарт. — Это потому, что Рейни и я моралисты, а ты циник.

— Ах, Рейнхарт, — сказала темноволосая девица, — это синдром Дракулы. Напиться крови или умереть.

Рейни блеснул мертвой улыбкой и пошел к двери. Джеральдина начала что-то говорить ему, но он уже закрыл дверь.

Рейнхарт стоял посреди комнаты и смотрел на Джеральдину.

— Ну? — спросил он ее.

— Ну, — сказала Джеральдина, — ты художник-мельник. Ты его смолол.

— Не-не, — сказал Рейнхарт и неуверенным шагом направился к двери. — Я согласен с тем человеком, который сказал: «Если тебе задвинули фуфло, задвинь ему еще покрепче».

Он вышел в тихий вечер и оперся на перила лестницы над внутренним двориком.

«Отчайся и умри, — подумал он. — Мужественные слова. Отлично можно аранжировать для восьмидесяти голосов и пушки. Ди-д ум-да ди-ди-д и. Отчайся и умри». Он закрыл глаза и прислушался к мотиву. Альпийские рога?

Джеральдина вышла вслед за ним.

— Это же просто несчастный сумасшедший, Рейнхарт. Не нужно рвать его в клочья.

— Ничего не могу с собой поделать, — сказал Рейнхарт. — Мне не нравится его лицо. Он похож на лжесвидетеля в деревенском суде, где разбирается дело об убийстве.

— Почему ты такой злой, детка?

— Я улетел, — сказал Рейнхарт. — Брось меня пилить.

Она повернулась и начала подниматься по лестнице.

Рейнхарт побрел за ней, не в силах оторвать взгляд от зелени внизу.

Когда он вошел в их квартиру, Джеральдина была уже на кухне. Он направился прямо к буфету, достал бутылку виски и долго стоял, глядя на нее.

— Ты сволочь, — сказала Джеральдина.

— Верно.

Он налил себе немного виски и, морщась, выпил.

— Из всех, кого я знаю, только ты один делаешься таким злым, когда накуришься.

— Этот сукин сын очень опасен, — сказал Рейнхарт. — Такие поджигают дома.

— В таком случае устрой, чтобы его посадили. Ты же свой человек у всех больших людей.

Рейнхарт поставил стакан:

— Не доводи меня, детка.

— Черт, — сказала Джеральдина. — Ты умеешь достать. Этому бедному дурачку тоже не нравится, когда его доводят.

— Значит, мы так и будем спорить из-за какого-то юродивого?

Джеральдина бросила ложку в раковину.

— Что ты будешь есть?

— Что я буду есть? — Он встал перед ней, его глаза косили. — Видишь ли, я не хочу тебя затруднять. — Он закусил губу. — Я хочу сказать, что улавливаю ноту раздражения. Я не хочу, чтобы ты думала, будто, накормив меня, ты умножаешь беды мира.

— Рейнхарт, иди к черту, — медленно сказала Джеральдина.

— Ты не думаешь, что я тебя сейчас оставлю, а, Джеральдина?

Она с удивлением посмотрела на него. Он улыбался холодной, отрешенной улыбкой.

— Я ухожу, — сказал он ей. — Уйду, напьюсь и кого-нибудь разыграю.

— Ты смотри, поосторожнее, — сказала Джеральдина. Голос у нее дрожал; Рейнхарт напугал ее. — Смотри, доиграешься так. Доиграешься до того, что тебя…

— Застрелят? — вставил Рейнхарт. — Застрелят? Почему ты все время грозишь мне смертью?

Он покачал головой, отпил из бутылки и рассмеялся.

— Ты какая-то убийца. Клянусь, того мальчика, что на тебе женился, ты убила. Заговорила беднягу до того, что он пошел и нарвался на пулю.