В зеркалах

— Господи, — сказала Джеральдина.

— Мне было дано увидеть этого человека по-особому. Я узнал его и понял по-особому. Вам это ясно?

— Нет, — сказала Джеральдина.

— Ну, мне было известно, что сделал этот человек и что он продолжает делать. И когда я увидел его, я сразу понял, почему он это делал и почему не мог не делать.

— А. — Джеральдина покачала головой и выпила еще виски.

— Когда-то существовала теория, — сказал Рейни, — про Луну. Один человек верил, что Луна питается человеческими мыслями. Он утверждал, что человечество невежественно и его раздирают смуты потому, что Луна пожирает эманацию человеческого разума [90] .

90

Ср.: «Так, эволюция человечества, превышающая известный уровень, точнее говоря, некоторый процент, может оказаться роковой для Луны.В настоящее время Луна питаетсяорганической жизнью, питается человечеством. Человечество — это часть органической жизни; следовательно, человечество представляет собой пищудля Луны. Если бы все люди стали слишком разумны, они не захотели бы, чтобы их поедала Луна» (Г. Гурджиев. Цит. по: Успенский П. Д. В поисках чудесного: Фрагменты неизвестного учения).

— Я этому не верю, — сказала Джеральдина и посмотрела на него. — А вы?

— Нет-нет, — сказал Рейни, энергично помотав головой, — конечно нет. Но я верю, что среди нас есть люди, которые могут жить, только питаясь страданиями. Я верю в это потому, что я видел в служебном кабинете человека, который живет чужой болью, и я сообразил, что не он один такой, понимаете? Он не может быть единственным.

Джеральдина посмотрела на него:

— Ну и что же вы думаете делать?

— Не знаю. Видите ли, я был болен. Я совсем рассыпался. Я был искалечен и постепенно утрачивал связь с людьми. Я оторвался от жизни. Так что не знаю. Но что-нибудь сделаю.

Джеральдина не спускала с него широко раскрытых глаз.

— Лучше и не пробуйте, деточка. Вы же младенец, миленький. Вас сотрут в порошок.

— Вы знаете, что я думаю? — сказал Рейни, улыбаясь ей. — Я думаю, в этом теле нет ничего, что они могли бы отнять у меня.

Джеральдина поглядела на его лицо и покачала головой.

— Я умру. Только это они от меня и получат.

— Я готова умереть хоть сию минуту, — сказала Джеральдина. — Но я не хочу, чтобы меня убили. Я и подумать об этом не могу.

— Скажите мне одно, — попросил Рейни. — Откуда у вас на лице эти шрамы?

— Видите ли… один человек меня порезал.

Она чувствовала, что должна сказать ему правду. Она смотрела, как он встал и отошел в угол.

— Подойдите ко мне, — попросил он.

Она встала, открыв рот, и подошла к нему.

— Я торжественно заявляю, что в этом теле нет ничего, чем можно было бы мне повредить. Когда я увижу, как пьют кровь моего брата, я восстану против этого.

— Аминь, — вырвалось у Джеральдины.

— Если меня посадят в тюрьму, закуют в кандалы, отправят в сумасшедший дом, окунут ногами в смолу, разорвут мое тело веревками, отнять у меня ничего не смогут.

— Аминь, — сказала Джеральдина.

— Хоть я и один. Пусть я один.

— Хвала Тебе, Боже, — сказала Джеральдина.

— Дайте посмотреть на ваше лицо, — попросил Рейни.

Она подняла голову и взглянула ему в глаза, — казалось, в них совсем не было жизни.

— Вы верите, что, оставив на вас мету, они оставили и на мне? Когда они ломают жизни, они ломают и мою. Их бомбы разрушают меня. Когда людей вешают, вешают и меня. Когда порют женщин, порют и меня.

— Верю, — сказала Джеральдина.

— Хотя слабая жизнь моя погибла, я встаю против них и не сверну с пути.

— Хвала Тебе, Боже, — сказала Джеральдина.

— Хоть я и один, — сказал Рейни.

— Аминь! Хоть ты и один.

Она стояла с закрытыми глазами, а он обнял ее с пугающей силой, так что она не могла вздохнуть. Спина его под ее рукой была худой и костлявой, казалась почти бесплотной. Дрожа, она прильнула к нему, а он поднял ей голову и поцеловал с бесстыдной жадностью — и это было счастье. Это было как любовь.

Его руки бродили по ней, и она плакала, прижималась к нему и слушала стук его сердца.

— Хоть я и один, — сказал Рейни.

— Один, — прошептала Джеральдина. — Невыносимо. Невыносимо.

— Живи, — сказала она ему. — Не умирай.

В слезах она обнимала его почти с такой же силой, как он ее. Он целовал ей шею, волосы, уши. Он взял ее лицо в ладони и целовал шрамы.

Он долго целовал шрамы; он отнял ладони и провел пальцами по белым шнуркам на коже, словно хотел войти в ее раны или взять их на себя.

Джеральдина посмотрела на него — глаза его были так же пусты, как раньше, и устремлены на шрамы. Глядя ему в лицо, она очень мягко попыталась отстраниться. Он крепко держал ее одной рукой, а другой водил по шрамам.

— Не надо, — тихо сказала Джеральдина. — Не надо.

Рейни не отпустил ее. Она оттолкнула его с силой, вырвалась и закрыла шрамы ладонями.

— Ох, нет, — сказала она. — Не надо этого.

Он так и стоял перед ней с протянутыми руками. Она увидела, что кисти у него огромные, с крупными суставами, безволосые и мертвенно-белые. Он сжал ими пустоту на том месте, где она стояла, и лицо его исказилось судорогой боли, словно его ударили.

— Я не… — сказал Рейни. — Простите.

Он смотрел на нее бесконечно сиротливым взглядом. Когда она отступила на шаг, руки у него опустились. Его длинный костяк будто потерял твердость. Джеральдина испугалась, что он упадет.

Рейни вдруг схватил ее за руку выше локтя и притянул к себе; на лице его выражалось страшное томление. Рука Джеральдины онемела в хватке громадных лап — они стиснули руку в том же месте, где Вуди тем вечером в «Белом пути».

— Пошел к черту! — крикнула она.

Рейни отпустил ее, Джеральдина непроизвольно попятилась и налетела спиной на стол. Стул опрокинулся, стол качнулся на двух ножках, бутылка Джеральдины скатилась с него и разбилась о линолеум.

Джеральдина стояла неподвижно, прикрыв ладонью шрамы, и плакала. Лицо Рейни побелело. Несколько секунд он не двигался с места, глядя в пол, потом повернулся и медленно вышел.

Джеральдина подняла стул и села на него.

— Господи! — сказала она. — Господи!

Если бы он сделал что угодно, только не это, она не отпустила бы его. Она его хотела, — хотела, чтобы он, в страдании своем и безумии, прикасался к ней. Она осталась бы с ним. И в эту минуту готова была умереть с ним вместе.