Вахтанговец. Николай Гриценко

и отвергнутого возлюбленного, «нести» казачью горделивость, мужскую

стать Степана Казанца.

Гармоничный, пропорциональный, красивый, обладатель тенора мяг­

чайшего, сокровенного звучания, светлых глаз, «мерцающих» на сму­

глом лице, - он мог, гротескно уродуя себя (похоже, что с наслаждением),

на вывернутых плоских ступнях, казавшихся громадными, являться

на сцену гнусавым ментором Мамаевым («На всякого мудреца довольно

простоты»).

Кажется, для него не было разницы между большими и маленькими

ролями. В «Дне-деньском» А. Вейцлера и А. Мишарина в единственном

коротком эпизоде он играл сталевара, уходящего на пенсию. После про­

щального торжества в родном цеху, весь увешанный подарками в ко­

робках и без, с воздушными шариками для внуков, возникал в кабинете

директора Друянова (М. Ульянов), чтобы попрощаться. Текст роли был

скудный и нормальному, обыкновенному актеру нечего было бы в эпизо­

де делать. Премьер труппы, знаменитый Гриценко имел право отказаться

от подобной «малости». Но ведь не отказался же!.. И не одна легендарная

дисциплина старших вахтанговцев была тому причиной.

Конечно, он «озоровал» (или «хулиганил», как говорят о себе в похожих

случаях нынешние новые актеры, увлеченные эксцентриадой, балаганом,

шутовством). Необъяснимо становился громадным, нескладным. (Отче­

го Ульянов-Друянов, в жизни - нормального среднего роста, превращал­

ся в маленького). Не шел, а перемещался. В галстуке и парадном костюме,

в медалях и орденах, в сверкающих не ношеных штиблетах (в театре пом­

нят, что Николай Олимпиевич попросил у реквизиторов ботинки на два

135

ВАХТАНГОВЕЦ

Николай Гриценко

«Стряпуха замужем». Степан Казанец

номера меньше, чем следовало), - он ступал неуверенно, неловко. От не­

привычки его героя носить узкую обувь? Или оттого, что сталевары, как

правило, жестоко страдают от ревматизма? (В раскаленном цеху по низу

дует ледяной ветер). Говорил уже не тенором, а дискантом, идеально

освоив малороссийский говор. «Шарнирные», из «сочленений» и углов

движения что-то смутно напоминали. Словно небольшой экскаватор во­

рочался в просторном директорском кабинете.

Виртуозный формальный эксперимент восхищал. Но было здесь и нечто

большее, важное по смыслу. Человек, проработал на производстве, с ме­

таллом, с механизмами долгие годы и стал в некотором смысле частью,

«подобием». Уходил и уносил с собой, «в себе» свое прошлое. Особенным

счастьем актера Гриценко - как и Борисовой, и Яковлева, и Ульянова, -

было волею судьбы оказаться на «своем месте» и в «свой час». В театре

им. Евг. Вахтангова, под рукой и возле «Моцарта драматической сцены»

Рубена Симонова, Александры Ремизовой создательницы замечатель­

ных спектаклей, сотворительницы выдающихся артистов и именно в по-

слесталинские годы, когда еще не уничтоженное клеймо «формализма»,

постепенно «выцветая», куда реже, чем в недавнем «прежде», угрожало

художникам, позорило и убивало их.

136

ВАХТАНГОВЕЦ

Николай Гриценко

«День-деньской». Сиволобов

Один из самых глубоких психологов вахтанговской сцены, Гриценко был

одновременно и вдохновенным «формалистом», неистощимым сочини­

телем форм. Как свидетельствуют немногие, последние из его партнеров,

на каждую репетицию он приносил новое и свое, нисколько не опасаясь

лишнего и чрезмерного. Вдоволь насмеявшись, Симоновы - старший

и младший, Ремизова лишнее отсекали. А он обижался по-детски. Но сме­

шить, поражать в комических ролях он умел несравненно. Это как бы

137

ВАХТАНГОВЕЦ

Николай Гриценко

ожидалось от него. Подразумевалось. Тем более, что комедию он играл

с невероятной легкостью и свободой.

Напротив, роли драматические и трагические, при глубоком, неотступ­

ном сопереживании, слежении зрителя за судьбой героев, рождали у ви­

девших некую оторопь, «род испуга». В особенности, у тех, кто Николая

Олимпиевича знал. Ибо совершенно невозможно было понять, откуда

в нем, «детском» человеке, по-детски капризном, упрямом; по вахтангов­

ским преданиям, - не самом умном на свете; не интеллектуале и не книж­

нике, а скорее из тех актеров, «которые одну книгу прочли, а вторую, до­

читывают», - эта бездна вкуса и стилистическая тонкость; услышанная

и воплощенная музыка классических текстов, и чувство среды, историче­

ского времени?

Помню острое сожаление, почти тоску после сыгранного им Платоно­

ва. И вопрос, обращенный мысленно, в пустоту, к никому... Отчего при

гениальных прозрениях Вахтангова, его немногих практических опытах -

в двух редакциях «Свадьбы», в студийных постановках одноактных ми­

ниатюр; в кратких дневниковых записях, в отрывках режиссерских экс­

пликаций, - Чехов не стал законным и постоянным автором-классиком

на вахтанговской сцене? Недовоплотился, как и изумительный чехов­

ский актер Николай Гриценко... Как это ни кощунственно произнести,

но в князе Мышкине он нравился мне больше Смоктуновского, потому

что не играл ни блаженного, ни больного. (Лишь помнящего о болезни

и том, что она в любой миг может вернуться). Безвозрастности, бесполо-

сти, физической слабости, как у Смоктуновского, в нем не было. Безу­