Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Когда кораблик приблизился, стало видно, что гребцами были монахи с выбритыми макушками в грубых серых шерстяных балахонах. Они перестали грести шагах в пятидесяти от берега, и на носу рядом с крестом появилась высокая фигура священника с капюшоном, откинутым назад с седой всклоченной головы, с длинной белой бородой, падающей на грудь. Широко раскинув руки, он прокричал глубоким раскатистым голосом на хорошем церковном греческом и на латыни:

— Кирие, элейсон! Господи, помилуй! Benedicite in nomine Jesu Christi! Благословляйте имя Иисуса Христа!

— Кто ты? — крикнул ярл Ивар, спускаясь к воде. — Расскажи нам о своем деле, друг, на хорошем простом языке, понятном скандинавским ушам. — И он замолчал в ожидании ответа.

Тогда монах ответил ему на языке, мало отличавшемся от нашего:

— Я — Ансельм из Линдисфарна, недостойный слуга господа, принесший вам его благую весть, которая призовет вас из тьмы язычества во славу его истины.

— Тогда добро пожаловать, Ансельм из Линдисфарна! — крикнул ярл Ивар. — Сходите на сушу без страха. Мы готовы принять твое учение и твое благословение.

— Кирие, элейсон! Кирие, элейсон! Христос побеждающий! Благословен идущий во имя господа, даже самый смиренный носитель его вести!

Он наполовину прокричал, наполовину пропел священные слова, скрестив руки на груди и подняв лицо к солнцу, когда гребцы подхватили его крик глубоким напевом, весла снова ударили по воде, и лодка ринулась на берег. Дюжина наших товарищей прыгнула в воду и на руках вынесла Ансельма на сушу.

Но как только он опустился на сухую землю и заметил меня, он пробрался ко мне сквозь толпу и замер ошеломлено:

— Ты — тот, чье видение во сне призвало меня сюда! Я вижу свет других веков в твоих глазах. Кто ты?

— Меня зовут Валдар; раньше меня называли Халид-Меч аллаха, а еще раньше — Терай из Армена, пришедший со звезд во времена, которые давно забыты, — ответил я медленно и серьезно, глядя ему прямо в глаза. — А ты — не другой ли образ того, кто стоял рядом со мной на Голгофе? Твой голос звучит для меня как эхо того, кто говорил со мной там, когда опустилась тьма и гром возвестил смерть Белого Христа.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал он, склонив голову и перекрестившись. — Мне только приснилось то, что ты видел, ты, высокочтимый среди людей. И все же, это может быть, да, может быть, ибо истинно пути господни полны тайн и непостижимы.

— Однако цель твоего прихода сюда достаточно ясна, — сказал я. — Тебе предстоит сделать святое дело, а здесь есть время и место, чтобы выполнить его.

Затем к его удивлению и восторгу я рассказал о цели, ради которой мы собрались на берегу у наших кораблей, и, когда я закончил, он упал на колени и, протянув руки и подняв лицо к небу, произнес в слезах голосом, прерывающимся от рыданий:

— Осанна всевышнему! Да будет благословенно имя господа, ибо он сотворил чудо и обратил сердца язычников к поклонению ему!

Я взобрался на корму одного из кораблей и рассказал всем о миссии монаха, после чего поставил его на свое место и велел говорить. И говорил он до тех пор, пока грубые сердца не растаяли от жара его горячих слов. Мужчины кричали, а женщины плакали, когда он сильными, простыми словами поведал о жизни Христа и судьбе его гроба.

Когда он закончил, воцарилась тишина, которую нарушал только плеск мелких волн на берегу, а люди, затаив дыхание, смотрели друг на друга и сжимали рукояти своего оружия.

Потом тысячи клинков сверкнули одновременно, и тысячи голосов прокричали, свирепые от новорожденного религиозного пыла:

— Слава Белому Христу! Слава! На Иерусалим! На Иерусалим!

В то утро мы не отплыли, потому что прибытие Ансельма и его монахов принесло им и нам много дел и забот, так как святые люди не успокоились, пока не окрестили каждую душу в Иварсхейме — мужчин, женщин и детей, а поскольку их было около пяти или шести тысяч, то на это ушел не один час, хотя они и выстроились рядами на коленях на обоих берегах небольшого ручья, протекавшего через долину; и когда Ансельм благословил воду, братья его, подобрав полы своих монашеских одежд, пошли вверх и вниз по течению, окропляя людей водой и осеняя их лбы крестным знамением.

Когда церемония закончилась, я отвел Бренду в сторону и спросил, не позволит ли она мне попросить Ансельма совершить еще одно таинство его церкви и соединить нас браком, прежде чем мы отправимся на священную войну. Но при этих словах она покачала хорошенькой головкой и упрекнула меня так мило и торжественно, что, как ни обиден был для меня ее отказ, я еще больше полюбил ее за это. Я не смог найти в сердце сил переубедить ее, когда она возложила руки на крест на своей груди и сказала, как много столетий назад говорила мне на другом языке и во имя другой веры, что, будучи девой-рыцарем, она поклялась посвятить себя нашему святому делу и что она вернется с победой и миром или отдаст во имя Христа свою жизнь, как отдала ее прежде за ислам.

На такую готовность не могло быть другого ответа, кроме согласия. Но когда я оглянулся через века на тот ужасный и все же славный день в Ярмуке, мое сердце сжалось от боли, и я был бы готов отдать все, кроме ее бесценной любви, за то, чтобы мой подарок Бренде оказался лежащим глубоко на морском дне, прежде чем я отдал его ей или внушил ей мысль надеть его в Сирии. Но что сделано, то сделано, и мне оставалось только терпеть со всей верой и мужеством.

В ту ночь, как и полагалось, мы долго и весело пировали в большом зале бурга, и Ансельм рассказывал нам удивительные истории о том, как поколение за поколением викинги приходили к английским берегам, не только из Скандинавии, но и из другой земли, завоеванной ими на юге, называемой Нормандией, откуда внук сурового конунга Хрольф Пешеход повел огромную армию на завоевание Англии и обратил в рабство саксонскую деревенщину южной Англии, заслужив себе имя «Завоеватель», под которым он известен и по сей день.

Он также рассказал, что король Англии Ричард Львиное сердце, правнук того завоевателя, уже движется на священную войну. Когда мы услышали это, имя Ричарда Львиное сердце вырвалось у каждого воина, наши крики сотрясли стены и крышу большого зала, и тут же мы поклялись, что не будем служить никакому другому вождю, кроме того, в чьих жилах течет настоящая кровь конунгов — морских королей.

На следующее утро мы вышли в море, и Ансельм Линдисфарнский отплыл с нами. Когда мы выходили из фьорда, его братья-монахи встали на своем кораблике вокруг большого медного креста и благочестиво простились с нами, распевая «Te Deum» [ «Тебя, Господь, славим!»] на сладкозвучной церковной латыни, пока наши длинные корабли проносились мимо них.

Много дней под парусом и на веслах мы шли на юг, догоняя лето, покидавшее северные земли, и посещая по пути прибрежные города и поселки, но не как морские разбойники, какими мы были во время нашего путешествия на север, а в мирном обличье добрых воинов-крестоносцев.

В Италии и на Кипре мы купили лошадей для нашего отряда, а в Ларнаке мне посчастливилось найти угольно-черного жеребца, достойного носить имя моего старого боевого коня, достаточно сильного, чтобы выдержать самого Ричарда Львиное сердце. И на Кипре же я нашел светло-гнедую лошадку, на спине которой Бренда, вся в доспехах, выглядела самым изящным рыцарем, когда-либо отправлявшимся на войну, даже в те времена, когда это не казалось необычным, что знатные дамы и девушки надевают рыцарские доспехи и скачут со своим сеньором или возлюбленным, куда бы честь ни позвала его.