Валенки

Похороны были только через пять дней: Степана возили в район на вскрытие. Откладывать из-за жары было нельзя, и хотя день был будний, никто на работу не вышел (начальство тоже), и хоронила Степана вся деревня. По дороге до близкого деревенского погоста, пока на руках несли гроб, слышались не принятые в такой момент негромкие разговоры о Степане, вспоминали все, кто что мог, как и предвидел Степан - одно только хорошее. Перебивая друг друга, точно чувствуя себя виноватыми перед покойным, торопились вставить, как, что и кому он помог и сделал, и какой он работник был, и "добра душа". Многие бабы плакали. Мужики шли за гробом как громом убитые. Казалось, всех постигло личное горе, умер кто-то их близкий. В первый раз деревня была единодушна - все жалели Степана.

А вечером, после похорон, уничтожив все запасы водки и самогонки, все в деревне напились так отчаянно, как не напивались ещё никогда.

* * *

Что-то изменилось в Надеждино. Вроде всё как было, те же поля, тот же лес, те же огороды и коровы, та же деревня, те же люди, а что-то не то. Впрочем, нет, люди-то как раз, пожалуй, и были какими-то другими, не как раньше. Что-то неуловимое, но, тем не менее, вполне вещественное и ясно ощутимое, ушло из деревни. И мы уже не чувствовали прежнего. Не было того радостного, того ощущения праздника, которое всегда сопровождало нас в прошлые наши приезды в Надеждино. И у нас было чувство, или, может, нам казалось так под впечатлением всех событий, но, будто, жили мы не в деревне, а в доме, где есть покойник. И не просто, а единственный кормилец или какой-то очень нужный и дорогой человек, без которого жизнь, может, и будет продолжаться, но фактически её уже нет, стоит она на месте, кончена она. Может, всё это было не так, может быть... Но до того нам было не по себе, что как-то вдруг, не сговариваясь, мы собрались в один час и, раньше срока, уехали в Москву. Больше мы в Надеждино не возвращались.

Шли годы, были другие дела и обстоятельства, жизнь бурлила и кипела, впечатления сменяли друг друга, были после и Кавказ, и Прибалтика, и Молдавия, и Украина, много поездок, да чего только и не было, но... Долго-долго потом мы всё вспоминали и вспоминали Надеждино. И осталось оно у нас на всю жизнь в памяти и в душе, как что-то самое светлое, радостное и счастливое.

– - 2 --

Изредка приходили из Надеждино письма, мы узнавали деревенские новости, которые продолжали нас волновать, как будто это были вести с Родины. Потом и письма перестали приходить, разве иногда открытки на праздники. Дети Степана и Кати выросли, уехали из деревни - кто куда. Старшая, Катина, жила в райцентре, вышла там замуж и работала в районной больнице. Младший, Коля, попал после армии в железнодорожное училище, стал машинистом и водил составы где-то на Севере.

Однажды на Ленинградском вокзале кто-то окликнул меня из толпы. Передо мной стоял молодой парень в железнодорожной форме: "Не узнаёте? Это же я, Коля". Коля... Воспоминания, Надеждино, прошлые годы разом нахлынули на меня... "Коля, неужели это ты? Вырос - не узнать. Ну что ты, где, как живёшь, как в Москве?" "Проездом. Живу ничего, а ваши как?" "Все здоровы, всё хорошо, скоро новую квартиру получим, да вот сейчас сам увидишь. Ты надолго в Москве?" "Через полчаса поезд, не могу, спасибо, как-нибудь в следующий раз. Извините, пора мне. Большой привет передавайте от меня, скажите, обнимаю всех крепко". "Да ты хоть напиши". "Напишу", - и он исчез в толпе.

Про среднюю дочь мы знали, что она устроилась в Москве, работала где-то на стройке, но встретиться с ней всё никак не могли. Но вот однажды вечером, в воскресенье, раздался звонок в дверь. На пороге стояла молодая, но полная уже женщина, модно одетая, в дорогом пальто, норковой шапке, массивных золотых серьгах и с тортом в руке.

"Вам кого?"

"Господи, неужели не признали? Это же я, Надя".

Надя! Узнать было трудно. Сколько же лет прошло? Двадцать? Больше? Сквозь внешность солидной нарядной дамы с трудом проступали черты той маленькой худенькой девчушки в рваном ситцевом платьице, которую мы знали когда-то.

Мы расцеловались, женщины даже пустили слёзы и долго ещё не могли придти в себя от возбуждения. Опять нахлынуло прошлое. Потом сидели за столом, почти ничего не ели и всё перебивали друг друга: "а помнишь, а помнишь?" Потом долго пили чай с Надиным тортом, разговаривали уже спокойнее, наконец, перешли на сегодняшнюю жизнь -

"Надя, что же ты столько лет в Москве, а к нам первый раз, и не стыдно тебе?"

"Да знаете, сначала, как приехала, устроилась на стройку. Тяжело было первое время. Жила всё по общежитиям, какая жизнь? И Москвы-то толком не видела. Не хотелось мне к вам тогда приходить. Вот, думала, встану на ноги, тогда покажусь. А теперь всё хорошо. Работаю бригадиром, сама-то я по специальности маляр-штукатур, замуж вышла, он у нас же на стройке работает, крановщик. От нашей работы квартиру нам дали хорошую, обставились, обзавелись, обжились, всё у нас есть. Зарабатываем хорошо, ну, и подработать где, я никогда не отказываюсь, поклеить обои, покрасить, побелить, это всегда пожалуйста, желающих много. Да вот вы к нам в гости приходите, посмотрите, как я живу. Нет, обязательно, я за тем и приехала. На 7-е ноября, а? Только обязательно, договорились, не обманете?"

Мы, конечно, пообещали.

Через неделю мы были у Нади в гостях. Нас встретил её муж, Женя, здоровый крепкий парень с загорелым дочерна лицом. Надя, видимо, особо принарядившаяся в честь нашего прихода, с гордостью показывала нам свою новую квартиру и обстановку. Стандартная малогабаритная однокомнатная квартира была забита дорогой полированной мебелью, увешана коврами, уставлена хрусталём и отделана, как игрушка. Мы всё смотрели, всё хвалили и от души радовались, что наша девочка Надя так хорошо и прочно устроилась в жизни. Потом уселись за обильно накрытый стол, и Женя начал усиленно потчевать нас поочерёдно коньяком, шампанским, водкой и вином, выполняя, очевидно, долг гостеприимства, который он понимал весьма односторонне, и, видимо, стараясь, таким образом угодить Наде, которая аттестовала нас, как самых дорогих гостей, "можно сказать родных, кроме которых у неё в Москве никого нет". Мы почувствовали, что, если этот каскад радушия продлится ещё полчаса, то мы не доедем до дома и останемся ночевать под столом - и запротестовали, несмотря на все уговоры Жени и Нади. Однако сама Надя не пила ни капли, а только газированную воду. Когда мы дружно стали отбиваться от столь частых тостов и, в порядке самозащиты, упрекнули Надю, что вот сама-то она пьёт водичку, Надя вдруг покраснела, улыбнулась и протянула: "Мне нельзя..." Тут до нас дошло. Стали наперебой поздравлять её, смеяться, и, конечно, опять пришлось выпить за её здоровье и здоровье будущего малыша. "Кого ждёшь, мальчика или девочку?", задали мы традиционный глупый вопрос. Глупее этого может быть только вопрос "как назовёшь?".

"Мальчика"",-- ответила Надя,-- мааальчика..."

"А как назовёшь?"

"Степаном хочу, в честь батяни".

Нас как в сердце кольнуло. Все, кроме Жени, как-то сразу протрезвели, и всю оставшуюся часть вечера мы опять вспоминали прошлое и милое нашему сердцу Надеждино. Спросили Надю, давно ли она была дома?

"Да три года уже не была, каждый год всё некогда, то одно, то другое. А теперь вот и не знаю когда, в это лето опять не получится. Куда я с грудным-то? А так хочется съездить, всех повидать. Женю моего показать - тоже надо. Мы ведь как с ним расписались, так я всё никак не соберусь его свозить ко мне на родину. Писала, что вышла замуж, а что как, не известно. Подумают теперь, что замухрышка какой-нибудь. Нет, надо обязательно собраться. Вот уж заодно и мужа и ребёночка покажу".

Она на минуту задумалась.

"А давайте вместе махнём, а? А чего? Что тут ехать, теперь дороги хорошие, шоссе, автобус пустили, шесть часов и там. Вот только меня подождите, как рожу, подрастёт он немножко, махнём, а?"

Мы встретили идею с бурным энтузиазмом. А действительно, все курорты объездили за эти годы, а тут рядом, можно сказать, чего проще. И вдруг почувствовали, что нам до смерти хочется побывать снова в Надеждино. Дружно ещё выпили за это, и было решено, что обязательно съездим, если не летом, то уж осенью точно.

* * *

Пришло лето. Весной Надя родила. Мальчика, как и хотела. А у нас подошла, наконец, долгожданная очередь на машину. Нарадоваться на первых порах мы на неё просто не могли, как ребёнок на новую игрушку. Пробовали, обкатывали, ездили куда надо и не надо. Дома, даже, редко стали бывать и просиживать вечера у телевизора, благо летний сезон был в полном разгаре. Ездили в гости к знакомым, брали их с собой, и "махали" куда-нибудь, то в лес, то на реку, то на озёра или Пироговское и Клязминское водохранилища, то на ВДНХ или в Сокольники на выставку. Появилось вдруг какое-то ощущение свободы или раскованности, доступности и лёгкости самых дальних поездок. Всё вдруг стало близко. Ездили мы, конечно, везде и раньше, но дорога, особенно обратная, всегда немного портила всю прелесть поездки, воскресные электрички и автобусы выматывали. После такой поездки смазывалась вся прелесть природы, ноги гудели, рёбра болели, возвращались мы поздно, и в следующее воскресенье как-то не было желания куда-то ехать, гори они ясным огнём, эти грибы, лучше "отдохнуть" у "телика". А дожди, неудобства, бутерброды... Теперь всё было иначе: ездили без пересадок, со всеми удобствами, не брали с собой только что сервиз, от непогоды были гарантированы, и возвращались накупавшиеся, назагоравщиеся и не уставшие к программе "Время". Впервые мы почувствовали, что такое отдых, наперебой поздравляли друг друга и радовались, что всё так хорошо.

Вот тут-то опять и всплыла идея поездки в Надеждино. Надю решили не ждать, поймёт, не обидится, чего же, мол, откладывать на тот год, когда так всё хорошо складывается.

К поездке начали готовиться задолго, хотелось, чтобы всё было на высшем уровне, всё соответствовало нашим воспоминаниям того радостного и счастливого времени. Хотелось порадовать наших старых знакомых и непутёвую Катьку, теперь тётю Катю, непутёвость которой за давностью лет казалась нам теперь милой и забавной. Покупали подарки, всевозможные гостинцы, доставали (да, не то, что раньше, пошёл и купил - изменилось время) лучшую закуску и выпивку. По мере сборов и приготовлений росло и наше нетерпение.