Валенки

И опять появилось то давным-давно забытое ощущение светлого праздника, которое жило в нас во время прежних приездов в Надеждино, в те далёкие трудные, но такие счастливые годы. Только теперь время сделало его ещё сильнее. По сути, это было для нас путешествием в прошлое, в нашу молодость. И всё представлялась нам деревня, могучий бор, речка с карасями, пудовые корзины грибов, запахи сотового мёда, парного молока и свежего сена, поля, поля ржи, гречихи и клевера. И опять то и дело слышалось: "А помнишь? А помнишь? А Крючка помнишь? А как Катька варенье варила с мышонком? А крысы? А что крысы? Вернуть бы то время, пусть бы и крысы, Крючок их помнишь, как гонял? Да, Крючок молодец!" И мы как-то забывали, что прошло больше двадцати лет, и где он теперь этот Крючок...

В общем, по мере приближения поездки, радостное возбуждение и нетерпение достигли своего предела. Наконец было решено: в следующую субботу! Ехать решили с рассветом, часов в пять утра, чтобы сэкономить время и до полудня быть уже на месте. Хотелось побыть в Надеждино подольше, повидать знакомых, сходить и в лес, и на речку, и на кладбище, и туда, и сюда, и... объять необъятное, ну хоть побольше, подольше, а там приедем в отпуск, как раньше. Словом, пораньше надо выехать. Была, впрочем, и ещё одна тайная мысль, которой мы, правда, не обменивались, но думали с женой, я знаю, одно и то же. Скоро пенсия... На покой пора... А куда лучше-то как не на старое место? Ну, пусть не на весь год, ну, хоть на полгода - и то дело. Машина своя, если что, квартира в Москве есть, а скоро новую дадут. Пускай сын в Москве, а мы уж, наконец, отдохнём за всю жизнь. Вот бы, какой домик там присмотреть недорогой, пусть нелегально, конечно, не в этом же дело. В общем, для нас это была ещё и как бы разведка.

* * *

День был как по заказу. С утра, правда, было прохладно, но часа через четыре сделалось даже жарко. Светило яркое солнце, на небе не было ни единого облачка. Машина весело бежала по полупустынному в это раннее время шоссе, за окном плыли бесконечные зелёные поля с квадратами пашни, линии высоковольтных передач, придорожные деревушки с пёстрым разноцветьем домиков-развалюх (и как это люди здесь живут?), изредка перемежавшиеся ослепительно блестевшими зеркалами небольших прудов и речушек. Иногда мелькали то привязанная у дороги к колышку коза, то стог сена или колодец, то небольшое стадо разномастных коров. Благодать! До чего же красиво, до чего же хорошо жить на свете, кажется, так будет всегда, вечно. Нет! Вон у развилки дорог проплыла изгородь какого-то кладбища с россыпью оградок и могилок, среди которых есть и обложенные венками, свежие... Ладно, это ещё нескоро. Вперёд! Вперёд!

Но вот, наконец, и указатель на повороте с главного шоссе: До С...ка 10 км. А там и до Надеждина рукой подать! Дорога хорошая, да, раньше тут грязь была, только на тракторе бывало в дожди и проедешь, а теперь-то! Ещё полчаса и мы увидим Надеждино. Вот сейчас, сейчас, уже недалеко. Мы сходу, не останавливаясь, проскочили райцентр, успев увидеть только, что город изменился, появилось много 2-х, 3-х и 4-х этажных домов из красного кирпича, между которыми торчало несколько 9-тиэтажек самого современного вида с полинявшими лозунгами и какими-то громадными плакатами на них. Батюшки, да тут даже светофор есть! Правда, кажется, не работающий, но всё равно, вот прогресс! И перескочив через открытый к счастью железнодорожный переезд, мы вырвались из города. Ещё несколько минут и ...

Однако, как всё изменилось! Ничего не узнать. Где же Надеждино, где? Неужели вот те дома, та деревня и есть Надеждино? Да! Только раньше здесь поле было засеяно рожью, а тех деревьев, заслоняющих дома, не было вовсе. Мы медленно подъехали к околице, заросшей молодыми деревцами, кустарником, и поехали по деревне. Тут узнать было проще. Старые дома остались, как были, только ещё больше состарились, заборы подгнили и покосились, а на месте домов, заколоченных после войны, были теперь пустыри, заросшие крапивой, бурьяном и осинником. Впрочем, попадались и новые, явно нежилого вида, дома, окружённые зарослями сирени и той же крапивы, заколоченные, видимо, в последние годы. Всё кругом было ветхое, полуразрушенное, облупленное или, наоборот, покрашенное несколькими разномастными красками, старое-старое. Правда, нет, были тут и два-три сравнительно новых дома с кирпичными пристройками, шиферными крышами и антеннами телевизоров над ними. Но поражало не это. Было понятно, что много прошло времени, в конце концов, и мы сами не помолодели. Поражало другое, чего мы сначала не поняли. Потом догадались, что на улице нет людей, никого не видно - поражало безлюдье. Даже дети не играли на дороге, а уж их-то, бывало, никак не минешь, проходя через деревню. А вот и знакомый поворот - спуск к реке, там дом Катерины. Заросшая деревьями, непривычная улочка, но дом - вот он, как вчера, стоит себе, только почернел от времени и непогоды и скукожился как-то набок. Во дворе на лавочке перед домом сидит старушка в платочке и лузгает семечки.

"Кого вам? Дачники вы?"

Мы с трудом узнаём в сморщенном, потемневшем лице лицо прежней Катьки. Но голос! Тот же самый, кажется, ничуть не изменившийся, давно забытый, и сразу нами вспомянутый голос.

"Кать, не узнаёшь нас? Здравствуй".

"Слепая я, Господи, не признаю..."

Пришлось назваться и минут пять доказывать, что мы - это мы. Наконец Катя нас узнала. Реакция у неё была, я вам скажу - она заплакала, запричитала в голос, и нам пришлось ещё минут десять её уговаривать. Потом, конечно, уже более спокойно (настроение у Кати сменилось теперь на весёлое) начали расспрашивать друг друга невпопад о жизни, и так же невпопад рассказывать друг другу - мы ей своё, а она нам своё.

"Господи, Господи, так уж я вами рада, что приехали-то, наконец, я одна-одинёшенька теперь живу, одна осталась. Колька уехал, Наташка, Надька уехала, все уехали, и мами моей нет, схоронили, три года как. Завтра хотела сходить к ней и к Степану. Завтра праздник - Владимирской Божьей Матери".

"Ну и мы с тобой, ночевать-то оставишь? Сходим проведаем дядю Степана".

"Господи! Да совсем оставайтесь, изба пустая, скушно мне одной-то теперь. Да чё мы стоим-то на дворе, милости просим в избу".

Мы вошли в дом, в котором всё было, как и было двадцать с лишним лет тому: вот и зеркальце, вмурованное в печку, и железная кровать, и стол тот же, и всё прежнее.

"Кать, мы тебе гостинцы привезли, и тут вот кое-что ещё, давай по старой памяти пропустим по маленькой за свиданьице, дядю Степана помянем. Ты как, выпивать-то не разучилась?"

"Да, ить, как сказать, давно в рот не брала, одной что, не с кем, скушно без компании-то. Да погодите, я сейчас, картошки поставлю варить, я быстро, да надёргаю редиски с луком, а больше-то и не знаю, чем вас угощать, скотины теперь нет и корову не держу, чё мне одной-то надо? Огурцы вот малосольные".

"Да ты не волнуйся, Кать, мы всего привезли, и колбасы, и рыбки хорошей, и коньячок есть".

"Ну а картошки-то не помешают, я быстро".

"Может, мы пока на речку сходим, посмотрим старые места?"

"Ну идите, идите, я пока сейчас усё сделаю, накрою".

Мы снова вышли в проулок и двинулись вниз к реке. По едва протоптанной тропинке миновали кусты и заросли крапивы и вышли, наконец, на клеверный луг, который спускался к речке. Впрочем, теперь и здесь всё было не так. Справа от тропинки-дорожки, ведущей к реке, там, где раньше были многочисленные овраги, теперь стояли сплошные заросли молодого осинника. Слева... Слева от дороги торчали сплошные ухабы с жёсткой стернёй, а ближе к деревне и вдоль дороги было сплошное месиво гусеничных следов, развороченной глины, каких-то железобетонных обломков плит и столбов, и железных труб. А чудесного медового клевера, полного жужжащих пчёл, не было и в помине. Миновав кое-как весь этот хаос, и чуть не поломав ноги, мы дошли, наконец, до речки. Не было сомнения, что это, конечно же, та самая речка, но и её мы не узнали. Вроде бы вон и развилка из двух сливающихся вместе рукавов, и высокий обрывистый противоположный берег, даже небольшая "бухточка" полумесяцем - раньше здесь все купались, а чуть поодаль стояли деревянные мостки для полоскания белья - всё то же самое, только мостков не было, а не то - маленькое какое-то, тоже "скукожившееся", как дом тёти Кати. И на глаз было видно, что речка сильно обмелела, "наш" берег поднялся над водой, а половина небольшой и неширокой водной поверхности заросла осокой, а по берегам, опять же, частым кустарником. А метрах в двухстах, перпендикулярно к речке, возвышались горы вырытой из глубокой траншеи глины, и тянулась длинная нитка состыкованных уже, но не опущенных ещё в землю труб. Рядом виднелась пара оставленных бульдозеров, деревянный вагончик, и, видимо, укладочная машина. Но самое удивительное было не это. На берегу "бухточки", где мы так любили раньше купаться и где раньше кроме многочисленной деревенской ребятни никого почти и не было - там стояло пёстрое скопище из новеньких мотоциклов с колясками и без колясок, разноцветных "москвичей" и "жигулей", а сбоку торчал видавший виды, потрёпанный "запорожец". Мы подошли поближе. Машин было явно больше, чем людей, причём были и с московскими номерами. То есть, конечно, ничего удивительного в этом не было, мы и сами приехали на машине, но... Надеждино и целая стоянка автомашин на берегу, как-то очень уж не вязалось это с нашими прежними впечатлениями.

Среди этой толкучки примоститься было негде, и мы отошли в сторонку, в кустики, чтобы искупаться всё-таки по старой памяти, да и день был, в самом деле, жаркий.

Речка действительно сильно обмелела, у берега было едва по колено. Но, главное, чего раньше не было - ил. Ноги ушли по щиколотку в неприятно илистое дно. Раньше дно было крепкое, вода у берега прозрачная, видно было плавающих среди водорослей пескарей. Теперь вода была мутная, отдавало болотом. Купаться в этом обиталище лягушек было, конечно, не очень приятно, и мы, отдав дань прошлому, слегка окунувшись, стали выбираться на берег. Но сделать это было не так-то просто - ноги вязли в иле, берег был хоть и низкий, но очень скользкий. Я схватился за стоящий у воды куст и, подтянувшись, вылез на берег. На ладонях осталось ощущение чего-то липкого. Руки были чёрными от чего-то такого въедливого - типа мазута. Я осмотрел кусты и тут заметил, что гораздо выше уровня воды, там, куда вода поднималась, наверное, в весеннее половодье, ветки и стволы были покрыты такой же траурной каймой нефти, какая осталась на моих ладонях.

"Ладно, Катя нас, наверное, уж заждалась, пошли".

Несколько разочарованные нашей первой вылазкой мы пошли обратно в деревню через ухабистое поле - бывшее некогда таким красивым в розово-зелёном снеге клеверов.

"Да, здорово всё переменилось. Ну что же, жизнь на месте не стоит, всё правильно! Добирается и сюда благоустройство, вон и дорога, теперь, какая хорошая", - за этими разговорами мы незаметно дошли обратно до Катиной избы.

Стол был уже накрыт "чем Бог послал" - огурцы, лук, мелкая, ещё не доспевшая редиска, чугунок дымящейся картошки и "яишня" в древней чугунной сковородке.