Ван Ван из Чайны

— Перед экзаменами всегда так, — услышал я мужской, выцветший, отстраненный голос. — То потравятся, то от истощения в обморок упадут, а в прошлом году один юноша умудрился получить ишемический инсульт…

— Ван-Ван, сыночек! — в женском голосе появились нотки паники.

Какой нафиг «ван-ван»?

Заданный в никуда мысленный вопрос привел к новому приступу головной боли, вместе с которой пришли невесть откуда взявшиеся воспоминания, прокрутившиеся перед глазами чем-то вроде киномонтажа: детские руки тянутся к карпу в пруду, они же выковыривают из жирной земли головки чеснока, они же держат палочки для еды, отправляя в рот комки риса. Вокруг — кажущиеся гигантскими люди и их лица, при виде которых меня наполняли чужие эмоции: эта кареглазая женщина с рано появившимися морщинами — мама, потому что при виде ее я чувствую любовь, стыд и раздражение. Так бывает, когда не оправдываешь ожиданий. «Ван Айминь» — приклеился к мыслеобразу метафорический ярлычок с именем.

Этот хмурый китаец с хитрыми искрами в глазах — отец, его я люблю, уважаю и побаиваюсь: у Ван Дэя тяжелый характер и не менее тяжелая рука. Память о последнем добавляет чувствам толику осторожного, пугающего меня презрения — отец ненавидит коммунистов, но зачем-то настаивает на моей к ним любви. Лицемер.

Образы сменялись один за другим, люди вокруг меня становились меньше вместе с предметами. Неправильно — это не они уменьшаются, это я расту. Вот я уже ростом маме до плеч, она в этот момент беременна, и следующая цепочка воспоминаний познакомила меня с итогами беременности: в самодельной, широкой колыбели лежали две девочки-близняшки: Ван Дзинь и Ван Донгмэи, мои младшие сестры.

Дальше — рост близняшек параллельно с направленной на меня заботой мам и двух бабушек: одна — молчаливая, потому что бабушка по маминой линии глухонемая. Как следствие — обида со стороны близняшек на «любимчика». Что ж, им повезло больше — даже страшненькая девочка в Китае ценится, а меня грызет тревога и ответная зависть к красивым сестренкам: им-то не нужно копить на свадебный подарок для корыстной невесты и доказывать финансовую состоятельность.

«Монтаж» унес меня на несколько лет вперед: теперь я выше не только отца- Ван Дэя, но и его старшего брата, самого высокого человека в деревне — однорукого Ван Вэйхуа. Однорукого я презираю: его тупые шутки про руку, его манеру ходить в камуфляже — чтобы его считали ветераном, отдавшим конечность за Великий Китай…

Где-то в глубинах мозга настоящий «я» начал захлебываться от чужих воспоминаний, чувств и ассоциативных рядов — всего того, что можно обозвать «внутренней Вселенной». Слишком много, слишком быстро, слишком НЕ МОЁ!!!

Рот издал тихий, жалкий вой, глаза распахнулись и сразу же налились слезами, я рывком сел, обхватив себя руками за плечи и задрожав. Где-то на фоне замелькали обменивающиеся репликами на повышенных тонах силуэты: женский голос жалостливо-панический, мужской — грозно-уверенный, пытающийся успокоить. Вестибулярному аппарату смена положения не понравилась, и я словил приступ тошноты, перешедшей в еще один приступ кашля — когда в желудке ничего нет, организм все равно зачем-то пытается что-нибудь из себя вытолкнуть.

Неправильно! Всё неправильно — не мои воспоминания, не мои реакции, не мои руки — мои были короче!

— Спокойно!!! — взревел мужской голос, и я услышал шлепок кожи по коже слева от меня, а потом, одновременно со шлепком погромче, мою левую щеку обожгло болью.

Две пощечины помогли — женщина замолчала, а я получил возможность соображать. Эффект был закреплен тем же мужским голосом:

— Не позорь деревню!

«Не позорь деревню», «не позорь деревню», «не позорь деревню»… — эхом пронесся в голове рефрен, притащив за собой новую пачку чужих воспоминаний, чужих травм, и чужого, но на удивление жестко перехватившего контроль надо мной стремления и впрямь не позорить деревню — Китай велик, он в центре мира, под Небом, и каждый его гражданин…

Да что здесь вообще происходит?!!

Новая пощечина помогла сильнее — зрение прояснилось, рефлексия испугалась физической угрозы и мудро решила залечь на дно. Передо мной стоял пожилой, лысый, упитанный низенький китаец в очках с толстыми линзами, белом халате и с висящим на груди фонендоскопом. Доктор Шен, наш деревенский врач, обитает как правило в сельской амбулатории, крайне уважаемый и полезный человек — неудивительно, что толстый, к нему на прием без узелка с гостинцами никто не приходит.

Не совсем «наш» врач — четыре деревни «окормляет», потому что ни в одной из них не живет столько людей, чтобы Партия озаботилась открытием отдельной амбулатории.

Вокруг — «универсальный» и второй из двух кабинет медпункта: кушетка, ширма, блестящие медицинские «приблуды», названия которых я естественно не знаю, таблица для проверки зрения у противоположной стены — с иероглифами, которые охотно раскрыли мне весь свой многогранный смысл при первом же взгляде. Справа — окно с видом на грунтовку и клумбу с незнакомыми кустарниками под солнечным, безоблачным голубым небом. Жалюзи открыты, перед ними — на белом, пластиковом как и все окно подоконнике — кадка с бело-розовыми цветочками.

— Я жив! — отреагировал я на замахнувшегося в желании отвесить третью пощечину доктора.

— Ван-Ван!!! — всхлипнув, китайская мама бросилась меня обнимать.

Пришлось повернуть голову, и я увидел на столе рядом с подоконником давненько не виденный мной ЭЛТ-монитор.

«Иван Николаевич, извините за опоздание — зачитался вчера, сейчас тренд новый, про перерождение в китайцев, я даже маму уговорил летом в Пекин съездить!» — возник в голове голос одного из моих подопечных.

«Хорошо, что книги читаешь, Петр» — ответил тогда я, не особо поняв, что он вообще имеет ввиду. Кушетка из-под меня словно рухнула в бездну, накатило удушье и новая порция паники — какое нафиг «перерождение в китайца»?!! Тело Ван-Вана тем временем попыталось справиться с кризисом привычным для него способом:

— В отношении народных масс и учащейся молодежи главное — это направлять их так, чтобы они смотрели вперед, а не назад, — на чистом, поразившем меня самого автоматизме, выдал рот цитату Мао Цзэдуна.

В доме семейства Ван цитатник стоит на самом видном месте, выступая вперед перед остальными книгами за стеклом книжного шкафа. Прадедушка — у меня и такой есть! — поставил, и поэтому никто не пытается убрать. В комплекте с мыслеобразом цитатника Мао прилагались вызывающие грусть и смертельную скуку воспоминания о том, как много часов я учил эту муть, боясь вызвать недовольство прадеда — его я уважаю гораздо больше других членов семьи, поэтому учил бесполезную, но почему-то нравящуюся старшему поколению «мудрость Кормчего» на совесть. «Прадед не такой, как все эти крестьяне» — эта мысль тоже была чужой, и от нее веяло застарелым стыдом.

— Верно, Ван-Ван! — с профессиональным равнодушием ответил доктор Шен. — И поэтому я направлю тебя — больше не травись удобрениями и попытайся сдать завтрашний экзамен как можно лучше: убивать себя недостойно, и ты уже испортил себе карму на много перерождений вперед. Теперь тебе придется прожить достойную жизнь и помочь многим хорошим людям, чтобы смыть это пятно.

Какая еще «карма»?!! Ты вообще врач или сельская гадалка?!!

— Слушайся доктора Шена, сынок! — продолжив меня обнимать, строго велела мама-Айминь и перешла к совершенно ненужным сейчас утешениям. — Ну не сдашь ты экзамен, ну и что? Сейчас Партия дает такие возможности, которых не было у нас — даже не имея образования, ты сможешь найти добрую городскую девушку с карьерой и городской пропиской…

Что это за социальный лифт?!! И причем здесь вообще Партия?!!

— … Ты высок и красив, и за это она будет покупать тебе что угодно, вкусно кормить и растить ваших красивых высоких деток, — добавила прелести ситуации Айминь.

Поднявшееся в душе раздражение — не моё, но от этого не легче — ехидно напомнило мне, что в Китае вообще-то недостаток женщин, и деревенскому пареньку…

Что-то внутри меня щелкнуло, перегретый и больной мозг потребовал бежать — куда угодно, как можно быстрее. Оттолкнув маму, я вскочил на непривычно-длинные ноги, покачнулся от изменившегося центра тяжести и посмотрел на свои столь же длинные, вытянутые, трясущиеся от переизбытка чувств и физической слабости руки. Мозг подтолкнул еще раз, и, сделав пару корявых шагов, я прыгнул через весь кабинет — от кушетки, на которой пришел в себя, до расположенной в паре с небольшим метров таблицы для проверки зрения. Последнее было лишним — вестибулярный аппарат обиделся, и я рухнул как мешок с добротным чесноком с полей семьи Ван, больно ударившись коленкой.