Ван Ван из Чайны

— В коляску, в коляску, малыш! — опасливым шепотом и толчками в спину направила меня мама.

В коляску я влез еле-еле — пришлось скорчиться и обнять тощие коленки. Айминь расположилась позади прадеда, мотоцикл на удивление ровно для такого древнего механизма затарахтел, и мы выехали на грунтовку, направившись в сторону череды одноэтажных, частично беленых, бетонных домов с совершенно азиатскими черепичными крышами.

Память Ван-Вана подсказала — около десяти лет назад, по инициативе Партии, всю нашу деревню и несколько окрестных снесли к чертям, а жителей переселили вот в такие дома. Есть водопровод и даже канализация, поэтому ворчали на инициативу властей только вечно недовольные старики. За исключением прадеда, само собой — он принципиально решений власти не обсуждает, потому что насмотрелся и натерпелся достаточно, чтобы научиться держать язык за зубами. Ван-Ван вообще не помнил, чтобы он больше пары предложений за день говорил, а чаще молчит с утра до ночи.

Ехали в тишине — прадед не любит пустой болтовни, а мама, которая по рассказам бабушки по ее линии раньше любила поговорить, за годы жизни в семье Ван научилась давать себе волю только тогда, когда можно. Я был этому рад — аккуратно осматриваясь, чтобы не показывать, что эти улицы я вижу впервые, я упорядочивал чужие воспоминания, отделяя их от собственных из прошлой жизни — они мне очень дороги, и, насколько бы правильной не казалась идея «выдвинуть» на передний план новые, отказаться от старой, целиком меня устраивающей личности, я ни за что бы не смог. Полезные изменения — пожалуйста, но основа должна быть непоколебима.

На перекрестке, у сельского магазинчика, занимающего первый этаж узкого двухэтажного домика (второй — кирпичный, потому что торговец Гао одним этажом обойтись не смог и достроил себе жилой), я вернулся к мыслям об оставшихся там родственниках. Ван-Вану сейчас семнадцать лет, поэтому ничего удивительного, что на меня нахлынула депрессия. Какой еще гормональный фон может быть у склонного к самоубийству подростка? Только такой — бросающий из крайности в крайность. Ладно, задавим, а картина рыдающей над гробом с моими ошметками мамы отныне и навсегда объявляется запретной, равно как и рассуждения о том, тот же самый это мир или параллельный.

Чего уж теперь.

* * *

Дом семьи Ван несколько отличался от пришедшего ко мне в воспоминаниях Ван-Вана. Выросший в этом доме подросток щедро мазал картину в голове редкими приятными и обильными неприятными ассоциациями, снабжал каждый закуток порцией детских впечатлений, на что-то банально не обращал внимания из-за того, что привык и не видел смысла приглядываться. Да что там «неприятными» — этот дом он банально ненавидел, мечтая спалить дотла. Еще до перестройки деревни семья Ван жила в двух домах, но деревенский староста расстарался, и теперь все живые представители рода (кроме однорукого братца и его «забитой» жены с пятилетним сыном) живут в одном.

В голове всплыл посвященный отцу Ван-Вана флешбек: Ван Дэй стоит у забора, отделяющего участок от соседского, и глава семейства Бянь, очень крепкий, но низкий китаец (а кто еще?!) с висящим на красной жилетке значком деревенского старосты его, что называется, «чмырит»:

— Хо-хо, Ван Дэй, только подумай — у тебя есть высшее образование, а я едва закончил школу, но старостой почему-то выбрали меня, а не тебя! Ничего, ты же мой сосед, и я буду за тобой приглядывать!

— Поздравляю с назначением на такую ответственную должность, уважаемый староста Бянь, — отвесил отец поклон. — И благодарю вас за вашу доброту.

Древний он, Китай — Ван-Ван, будучи деревенским подростком, почему-то это чувствовал и передал мне в полной мере. Что для страны с пятью тысячами лет непрерывно записываемой истории какие-то жалкие полвека с коммунистической (с вот такими вот нюансами) властью и идеологией? Тысячи лет по Поднебесной ходили чиновники, и власть их была настолько велика, что крестьянам только и оставалось, что кланяться и не злить от греха подальше уважаемого человека. Даже деревенский староста с высоты Традиции и менталитета воспринимается как тот, кто может даже если не стереть тебя в порошок, то сильно испортить жизнь. Понимаю главу семейства Ван, а Ван-Ван в силу молодости понимал меньше и боялся собственного презрения к «бесхребетному» отцу.

Мотоцикл остановился прямо у крылечка — перед фасадом забора нет, как и у наших соседей. Не принято целиком за забором прятаться — за бандитов добрых соседей держишь? Заборчик из горизонтально прибитых к столбам досок начинается дальше — от задней стены дома, огораживая нехилый по размерам кусок земли, по большей части занятый огородом и садом с фруктовыми деревьями. Оставшееся пространство занято хозяйственными постройками: стайка с козами, свиньями и коровой, курятник, гусятник, небольшой гараж для дедова мотоцикла и мотокультиватора, сарай и банька вполне русского образца — сложно придумать отличающийся способ мытья. Топится редко — обожающий парилку прадед не настолько эгоист, чтобы жечь покупной уголь каждую неделю ради себя одного, а остальные Ваны жару не любят: и так живем в субтропиках, какая тут нафиг парилка? Стоп — в памяти есть воспоминания о теплой куртке Ван-Вана, значит зимой прохладно. Ладно, разберемся и запишем на будущее — подростки носят в голове хаос, и доверять их воспоминаниям в полной мере нельзя.

Основой гигиены служит летний душ — деревянная будка с баком для воды сверху. Утром заправляется, к вечеру вода уже почти кипяток — удобно и бесплатно. Имеется и уличный сортир — дальше, на другом конце сада. В той деревне, где обитает и работает доктор Шен, имеются школа, детский сад, клуб — она типа центр местной сельской жизни, поэтому там Партия постаралась лучше, и канализация работает до сих пор. В деревне нашей она проработала два года, а потом загнулась, и от этого туалета прямо в доме Ванов нет — бесполезное помещение ныне используется в качестве кладовки. Соседи побогаче за свои деньги обустроили себе септики, а Ванам на такое денег не хватило — главу семьи (формального) от этого несколько презирают домочадцы, и Ван-Ван — не исключение.

На крылечке сидела одетая в розовые сланцы, линялый, когда-то желтый халат и собравшая седые волосы в пучок бабушка по маминой линии — Жуй Джи не разговаривает и не слышит, а еще — пугается, если подойти к ней сзади, и от испуга может «отоварить» стильной клюкой, подарком покойного мужа, который промышлял столярным делом. Имеется у нее и другая особенность — имя «Джи» значит «удачливая», но…

— Опять проиграла мама! Ну сколько можно? — без особого раздражения, скорее по привычке, вздохнула Айминь.

Бабушка очень любит играть в лотерею, но ни разу за долгие десятилетия не выиграла.

— Хорошо, что она играет в «Супер лото», а не «Юнион», — так же, по привычке, добавила мама.

Розыгрыши первой — трижды в неделю, второй — каждый день, и урона семейному бюджету от «Юнион» было бы больше. Бабушка мечтает сорвать куш в пять миллионов юаней, поэтому исправно тратит шесть юаней в неделю.

Под порцию нафиг мне не нужных воспоминаний о двух главных китайских лотереях, я на чистой мышечной памяти Ван-Вана вылез из коляски, посмотрел как мама-Айминь ногой прогоняет тощего мелкого лохматого пса непонятной породы, попытавшегося осквернить семейную реликвию, поздоровался с бабушкой языком глухонемых — этот навык может однажды и пригодиться, жизнь по-разному оборачивается — просмотрел ее ответ…

— «Зачем ты портишь карму славных родов Ван и Жуй, плохое яичко»?

…Жестом пообещал больше так не делать и открыл для прадеда ворота. Проезжая мимо меня, он отвесил мне легкий подзатыльник — за то, что открывал медленно.

«Плохое яичко»… Так в китайских семьях называют не оправдывающих ожидания — неважно, сиюминутные или глобальные — детей. Спасибо Ван-Вану за память — без знания языка и реалий я бы набил очень много болезненных шишек.

Дверь дома внезапно распахнулась, ударившись ручкой о стену, и из нее с пугающей скоростью выскочила женщина лет пятидесяти, одетая в белую блузку и брюки. Та самая бабушка по отцовской линии, Ван Кинглинг. Пока она бежала ко мне, я успел найти в памяти пацана некоторое количество случаев того, как Ван-Ван умело использовал любовь бабушки к своей пользе.