Ван Вэй Тикет
Шрифт:
Колян-Толян и Лёнька сидели на сизом бревнышке. Красные. Распаренные. Заметно уставшие. Виталь Андреича рядом не было.
– - Ты чего здесь?
– - удивился Лёнька.
– - А вы чего здесь?
– - в ответ спросил я, но тут же добавил.
– - Помочь надо?
– - Понятливый пацан!
– - расцвёл Колян-Толян.
– - Впрягайся что ли? Нам это бревно до столовки переть. Андреич приказал. На дрова. А вдвоём тяжеловато чё-то...
Шестерить я не был готов и посмотрел на Лёньку.
– - Зачем ему?
– - тихо спросил он напарника.
– - Сами донесём. Он же из младших.
– - Да
– - начал было Колян-Толян, но меня удержать теперь было немыслимо.
– - Вообще один дотащу!
– - гневно заверил я, обидевшись за "младшего" и подхватывая бревно за середину.
Каким-то чудом мне удалось даже приподнять его до пояса, и я замер в неустойчивом равновесии, как волк со штангой из "Ну, погоди". Оставалось ждать бабочку.
Но в дело впрягся Лёнька, цепляя край бревна. Сзади другой конец поддержал довольнёхонький Колян-Толян. И мне сразу полегчало. Не то чтобы я не заметил, как мы допёрли бревно до столовой, но всё закончилось очень быстро.
– - Я в корпус, -- Колян-Толян лениво пнул поверженное бревно и зевнул так, что аж челюсть заскрипела.
– - Умотался до чёртиков. Покемарю, что ли, до ужина.
Тысячи благодарственных слов вертелись на моём языке, но я благоразумно промолчал. В компанию к нам никто не вписывался. Чудеснее и быть не могло!
– - В лес?
– - кратко спросил Лёнька.
Я лишь кивнул, показывая, что даже не вопрос!
По пути я рассказывал Лёньке про молоток. Про молчаливые ужины. Про тягостные часы, когда приходилось домой возвращаться.
– - Патовая ситуёвина, -- хмуро признался мой единственный слушатель.
– - Ты не знаешь, как выбраться. Чую, и предки твои тоже выход обозначить не могут. А решать надо. Ну, наверняка, пока ты здесь, они что-то да придумают.
– - Если бы, -- вздохнул я, но в душе затеплился смутный и слабый, но вполне реальный огонёк надежды.
Еловые лапы сомкнулись за нами, закрыв небрежно сбитый глухой забор лагерной ограды. Мы словно шагнули в иной мир. Незнакомый. Неизвестный. Непонятный. Но заманчивый и чарующий. Мир, где не было никого, кроме нас. Ужин и возвращение в лагерь казались немыслимо далёкими. И от этого в душе что-то весело напевало неразборчивую, но лихую песенку.
– - Снова следы читать будем?
Я не возражал и насчёт следов. Но хотелось чего-то ещё. Чего-то новенького. Неизведанного.
– - Пошли падать в пропасть, -- вдруг предложил Лёнька.
Ноги аж замерли, будто их сковал вековечный мороз.
"Э, братан, да ты не суицидник ли?
– - вдруг проснулась колкая мыслишка.
– - Можно ли тебе верить?"
Но я отбросил её от себя. Лёньке хотелось верить. И я просто всеми клеточками ощущал, что и он не хотел мне навредить. Не планировал это, невзирая на столь странное предложение.
– - А, пошли, -- и я впялил в Лёньку наглый взор, мол, ничего не боюсь. Но только из того, что предлагаешь ты.
Склон обрыва зарос густым кустарником. Я не знал, как он называется. А спрашивать у Лёньки не хотел. Но почему-то верилось, что в переплетении зелёных веток нет злобных колючек. Что там всё мягко, проверено, безопасно. И всё же я не торопился на край.
– - Смотри, -- улыбнулся Лёнька, встал спиной к обрыву, раскинул руки, как самолётные крылья.
Он улыбнулся ободряюще. Но с какой-то грустинкой, будто вот прямо сейчас мы расставались навсегда.
А
после он медленно запрокинулся и рухнул в зелёную клубящуюся массу.Я ждал жёсткого треска ломающихся веток, но раздавался лишь шелест. Так сквозь тополиную листву падает футбольный мяч, заброшенный туда неловким пинком. Зелёное облако сомкнулось за Лёнькой. Шелест отдалялся, утихал. Я понял, что ветки кустов были гибкими, упругими. Под грузом они не ломались, а, сопротивляясь, гнулись и пропускали тяжесть тела всё дальше и дальше. В зелёную глубину. Волны утихали. Лёнька исчез, словно и не было его никогда. А я понял, что меня как-то не особо тянет запрокидываться в неизвестность. Одно дело -- вертушка в парке аттракционов. Там тебя ремнями чётко пристегнут, и ты чётко знаешь, что хоть верещишь со страха, но ничего плохого с тобой не случится. Тут же дело иное...
Да тут в два счёта шею свернёшь.
Я представил, как смущённый Сан Саныч, а то и сам Палыч нерешительно звонит в дверь нашей квартиры. Как дверь открывается. На пороге папа с мамой. И Палыч откашливается, не решаясь начать. А лица родителей вытягиваются от нехороших предчувствий. От того, что случилось непоправимое.
Я так ярко это представлял, что забыл обо всё на свете.
– - Спиной падай, -- донеслось из зелёной глубины.
– - Лицом не вздумай!
Лёнька беспокоился обо мне. Он верил, что я последую за ним.
Можно тихо отойти и шмыгнуть к лагерю. Но тогда терялся Лёнька. Я сам отказался пойти за ним. Я сам выбрал другую дорогу.
Я повернулся спиной к обрыву. Глаза закрылись. В животе завозились холодные склизкие слизни тягостных сомнений. Я чуял, ещё немного, и они победят. И вот тогда, чтобы не отступить в последнюю секунду, заставил себя запрокинуться.
Летучее мгновение свободного полёта показалось ледяной бесконечностью. А потом меня встретили ветви. Я не успел разогнаться. Просто упал в объятия листвы. Ветки прогибались подо мной, пропуская всё ниже. Я боялся напороться на острый сучок или врезаться в ствол, но скольжение продолжалось. Оно чем-то походило на спуск с ледяной горки. Вот только я никогда не съезжал с горки вниз головой.
Непередаваемое ощущение. Неописуемое. Страх неизвестности и наслаждение движением. Я запомнил его навеки. Я сохранил его в себе, когда скольжение закончилось, и я вынырнул из кустов, чтобы мягко плюхнуться в кучу шуршащих прошлогодних листьев на сумрачном дне замшелого оврага.
Но я больше никогда не падал в зелёные волны листвы. Не чуял, как прогибаются под спиной всё новые и новые упругие ветки, медленно и неохотно пропуская меня в тенистую глубину. Кусты, куда мы кувыркнулись, были знакомы Лёньке. Лёнька им доверял. А я доверял ему. Но я не запомнил, что это за кусты. А названия не спросил. Да и доверять, как окажется очень скоро, уже будет некому.
А пока всё было просто великолепно.
Мы лежали на мягком матраце слежавшихся листьев шагах в пяти друг от друга. Наверное, если бы наши руки протянулись навстречу, то кончикам пальцев довелось бы коснуться. Но шевелиться было лень. И не только! Казалось, любое неосторожное движение прогонит молчаливое очарование невысказанного волшебства. Овраг словно не расширялся, а сужался, поэтому казалось, что деревья вверху тянутся друг к другу. Что их ветви тоже могут сомкнуться, образовав арку. Но им просто лень. Как и нам.