Ван Вэй Тикет

Голова Лёньки качнулась. Бледное лицо повернулось ко мне. Лёнька улыбался. Он был счастлив, что сумел сделать такой необыкновенный подарок.

Я тоже развернулся к нему. И тоже улыбался. В благодарность за подарок, который мне мог сделать лишь он один.

И ещё я думал, что случилось бы, обнаружь Лёнька сегодня в лесу не меня, а другого парня. Скажем, Гоху. Или даже Кильку? Показал бы он им это место? Подарил бы это летящее скольжение?

Почему-то казалось, что нет. Почему-то казалось, что в этом лагере дружить больше не с кем. Только мне с Лёнькой. Только ему со мной.

Он относился ко мне искренне и дружелюбно. Как родственнику. Даже как к брату. Если бы у меня был такой брат, как Лёнька... Тут я вздрогнул. Ага, размечтался. Быть может, у Лёньки братьев этих вагон и маленькая тележка. А тут я ещё напрашиваюсь.

– - Ты один у родаков?
– - несмело уточнил я.
– - Или кто ещё имеется?

– - Нас трое, детей-то, -- сказал Лёнька.
– - Старший я. И близняшек двое. Совсем маленькие. Пока трое нас у родителей.

И вздохнул тяжело.

Я даже подумал, что дальнейшие расспросы излишни. Но не утерпел:

– - Почему пока?

– - Сложное положение, -- голос Лёньки как-то помрачнел, а сам он стал каким-то серым и неприветливым.
– - Отец сначала на нефтянку работал, получал замечательно. Красиво мы жили. Папка гордился положением своим. Говорил всем: "Мои мозги дорого стоят". А после у них штат порезали. Кого в фирму перевели с окладом махоньким. А он под сокращение попал. Не переживал сначала. Знаний-то во! Он же не дурак какой. Потыкался по округе, а нигде столько, как в нефтянке, не платят. Везде деньги по его меркам смешные. Больше я от него слов про дорогие мозги не слышал. "Бэху" продали, какой-то период нормально перекантовались. А теперь опять туго. Всем невесело. А он вообще озлобился в последнее время. То стонет, знал бы, что так выйдет, никогда бы трёх детей заводить не стал, зачем нищебродов плодить, их и так много на свете. То ноет, что ж денег-то в семье совсем нет, горбатишься круглые сутки, а тут порой еды не на что купить, если так и дальше пойдёт, малышей в детдом сдать придётся.

Лёнька прервался и помолчал.

Я выражал самое живейшее внимание.

– - Этого я и боюсь, -- после глубокой паузы продолжил он донельзя серьёзным тоном.
– - Что близняшек в интернат отправят. Был бы я чуток постарше, работу уже искал бы. А так, -- он расстроено махнул рукой, -- не берут нигде. Или подработать дадут, а после вместо обещанной тыщи сотнягу сунут, и на выход.

Он помолчал ещё немного. Может, ждал каких-то моих слов. Но я растерялся. Я совершенно не знал, что говорят в таких случаях. Я бы немедленно отдал Лёньке все деньги, что лежали сейчас в карманах. Да только что исправят несколько хрустящих бумаженций?

– - Хоть из дома беги, -- сказал Лёнька.
– - Если бы я вдруг делся куда-то, быть может, и лучше было бы. Тогда близняшки дома бы остались.

– - Так не говори, -- испугался я.
– - А то и впрямь исчезнешь.

Я словно глядел в грядущее. Вот только ни грамма об этом не подозревал.

Здесь деревья сгущались. Было сумрачно и тревожно. Клочок голубого неба над головой казался порталом в прежний мир, где всё спокойно и хорошо. А мы находились в ином пространстве. В месте, где не вовремя брошенное слово становилось злобным заклинанием, которое действовало незамедлительно. И не было у того заклинания обратного хода.

– - Тут как-то странно всё устроено, -- продолжил я.
– - Кажется, исчезни мы сейчас оба, никто нас и искать не будет. Вожатые скривятся да всем объявят, что мы с тобой домой рванули.

Мне было тревожно в этом месте, и я рисовал вслух абсурдные картинки, чтобы прогнать непонятный страх, но даже не подозревал, как близко мои фантазии окажутся к истине.

– - Я бы не побежал домой, -- сказал Лёнька.
– - Там, дома, легче, пока меня с ними нет.

Хотелось возразить, и слова чуть не вырвались наружу. Но не успели. Потому что я подумал о своём доме. О зловещем напряжении. И о том, что вместе с моим отъездом напряжение это непременно развеялось. Но мне ведь предстояло вернуться. А, значит, предстояло вернуться и напряжению.

Вдруг всё словно замерло, остановилось, застыло в оцепенении. Ни малейшего ветерка. Даже листья на деревьях перестали покачиваться. Сквозь облака пробилось солнце, проткнув лес спицами ярких лучей.

По замершей листве бежали странные сизые тени. Я не мог ухватить их контуры. Не мог сказать, на что они похожи. Будто витязи в тигровых шкурах перепрыгивали с дерева на дерево и скользили спинами по притихших листьям, не смевшим шелохнуться. Дюжина теней или чуть больше.

Внезапно Лёнька вскочил и бросился вверх по склону вслед за тенями. Я стремглав понёсся за ним. Ни за что в жизни я бы не отстал от Лёньки. Но тени уносились быстрее нас обоих. Мы не догнали их, зато вырвались на открытое пространство. Сейчас уже совсем и не верилось, что утром над миром властвовали хмурые беспросветные облака. Распогодилось. Небо было кристально чистым. Солнце уже клонилось к горизонту, и по земле тянулись длинные тени. Я не смотрел вперёд. Я не смотрел даже на Лёньку. Взор шарился по травяному озеру поляны. Ноги тонули в зелёных волнах, а я стремился опознать каждый цветок, каждую травинку. Сумею ли я прочитать когда-нибудь эту бесконечную книгу? Один. Без Лёнькиной помощи.

Мы продвигались вперёд, и по вытянувшимся теням я видел, что опушка скоро закончится, упрётся в сплошную стену леса. На зелёной траве лежали сизые тени. Острые верхушки ёлок. Тянущиеся в стороны еловые лапы. Вернее, их невесомые копии. И одна тень пониже. Округлая. Беспросветная.

– - Пора на ужин, -- донёсся сбоку Лёнькин голос.
– - Сейчас рванём по этой дороге. Широченная. Такая мимо лагеря не пройдёт.

Где-то краем глаза я отметил, как Лёнька махнул рукой вперёд, указывая на заросшую травами дорогу.

Я вздрогнул. Что-то было не так. Передо мной лежали тени, собравшиеся в сплошное сизое одеяло. Если не поднимать взгляд, если судить лишь по теням, то впереди не могло быть никакой дороги. Лишь стена леса.

Не верилось. Но я медлил. И смотрел, как покачиваются сизые контуры верхушек по зелёным волнам травы. Ветер играл верхушками, легко сгибая их и снова отпуская. Лишь с округлой тенью он ничего поделать не мог.

"Что за дерево?" -- подумалось мне.

Любая листва даёт прогалины. И тень от неё получается дырчатой, сетчатой. А тут словно камень воткнули. Высоченный. Не гора, конечно, но среди деревьев не затеряется.

– - Бежим?
– - предложил Лёнька и даже пригнулся, готовясь стартовать.

Тогда я вскинул взор. И увидел дорогу. Увидел стену леса, где за полосой кустарника поднимались к лазурному небу сотни и тысячи елей. Увидел, как низко над деревьями зависло светило, яркие лучи которого уже пощипывали глаза. В прогалине набухала жёлто-алая полоса рождающегося заката. Она находилась как раз там, где по траве стелилась сплошная тень. Длинная тень с округлым окончанием.

Тень, которой быть не должно. Ведь впереди простиралась дорога, оставившая среди остроконечных ёлок широкую прогалину.

– - Стой, -- хрипло выкрикнул я, и Лёнька распрямился.

Он обернулся и стоял какой-то счастливый и безмятежный.

А на меня будто ступор нашёл. Я не мог ничего объяснить. В горле образовался плотный комок, не пускавший раздельные слова, превращая их в невнятные всхрипывания. Я лишь тыкал под ноги, где темнела странная тень, а потом тянул палец в направлении прогалины.

– - Тень, -- каким-то чудом удалось выдавить мне.
– - Глянь, Лёньк, тень, а там путь.

– - Где тень?
– - он спросил с мягким удивлением.