Ванечка и цветы чертополоха

Он нашёл на подоконнике небольшой замок с вставленным в него ключом. Извлёк из чемоданчика деньги (они хранились в специальном кармашке на молнии), отсчитал десять тысяч, положил в кошелёк, а тот — в задний карман джинсов. После он закрыл на замок дом и, глянув на машину, словно дремавшую в тени яблонь, не спеша двинулся к дому Себровых. Пока он шёл, мимо проехала бордовая «Нива» с московскими номерами. Она быстро скрылась из виду внизу деревни. Животные всё также находились на лугу: лошадь дремала стоя в послеобеденном сне, а корова разлеглась на траве и, полуприкрыв глаза, пережёвывала жвачку. Жизнь насекомых была наполнена движением и работой. Все они куда-то летели, ползли, лезли, садились и снова взлетали, что-то тащили, что-то копали, жужжали и даже кусались, заставляя лошадь время от времени вздрагивать, а корову лениво стегать себя хвостом.

Дом Себровых был, как и накануне, открыт: заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Палашов посильнее хлопнул дверью, предупреждая о приходе. Когда он нашёл их в дальней комнате, Марья Антоновна и Мила сидели, обнявшись, на кровати и беззвучно лили слёзы. Он ничего не сказал, а просто встал, опершись о дверную коробку, и молча ждал, стараясь не смотреть на них. Пусть они знают, что он пришёл, настаивает на внимании к себе, но не хочет им мешать.

Через минуту Мила поднялась и, не проронив ни слова, вышла из комнаты. Она слегка задела Евгения плечом, но для него это «слегка» было ожогом. Второй ожог он получил, когда нагнал её и сунул в руку ключ от дома. Это была немая сцена, в которой они мельком переглянулись и разошлись в разные стороны.

Палашов подсел к Марье Антоновне на кровать рядом с тем местом, где сидела девушка. Он посмотрел на женщину, глаза её были опущены в пол. Она продолжала молчать.

— Скажите мне что-нибудь, пожалуйста, — его голос опять прогремел в этом доме, как гром среди ясного неба.

Она посмотрела на него мокрыми карими глазами и спокойно сказала:

— Я прочитала, подписала. Дневник тоже прочла. Словно свиделась с ним, поговорила. Не могу привыкнуть, что его больше нет. Я вам даю его дневник. Лично вам. Не как следователю, а как человеку. Только верните потом. Письма вам дать?

— Спасибо за доверие. Разве что конверт, на случай, если придётся вызвать Круглова.

Он взял её за руку, начал, глядя на руку, тёмную от солнца, сухую от ветра, земли и воды, холодную от долго времяпрепровождения без движения:

— Марья Антоновна, я хочу предложить вам помощь. Я вижу, вам не на кого особо рассчитывать. Давайте я договорюсь в церкви об отпевании. Закажу автобус, который привезёт его сюда. Вы его здесь похороните?

Он посмотрел ей в лицо и увидел удивление и благодарность.

— Да, конечно. Рядом с бабушкой и прабабушкой.

— И ещё… Позвольте дать вам немного денег.

— Подождите… Но у вас же зарплата, наверное, маленькая.

— Прошу вас. Это неважно. У меня нет семьи, которую надо содержать.

— И у меня нет.

Она отвела глаза. Он отпустил её руку, привстал, пальцы выудили кошелёк.

— Здесь немного… — Он достал стопочку тысячных купюр.

— Мне так неловко…

— Мне тоже… Пожалуйста…

— Мне Мила сказала про вас, что вы хороший человек.

Марья Антоновна взяла деньги и отошла к столу.

— Да вы что? Она ведь меня совсем не знает.

Женщина положила деньги, взяла синий блокнот и листы бумаги, лежащие там.

— Необязательно знать. Можно просто почувствовать. Помните, как в поговорке: рыбак рыбака видит издалека? — Она подошла и снова села на кровать, держа в руках блокнот и листы. Затем продолжила: — Мила обещала мне помочь с продуктами и поминками. Она поговорит с мамой и, если понадобится, с папой.

— Да. Стол — это женское дело. Её папа тоже запросто поможет, я думаю, если, конечно, она его попросит.

— Ваня же скопил немного денег. Он, правда, не думал, что копит на последний свой путь.

На глаза ей снова навернулась слеза.

— Можно я вас обниму?

Она покосилась на него, но ничего не сказала. Тогда он встал перед ней на колени и сгрёб её вместе со всем, что у неё было в руках.

— Вы напоминаете мне мою мать, — сказал он тихо, надеясь, что она не расслышит, не поймёт.

Но она всё слышала. Он держал её в объятьях секунд пять, не больше. Потом поднялся, забрал из её рук помятые листы и блокнот.

— Блин, у вас же нет телефона! — Он почесал затылок. — Я приеду сообщить вам, когда состоятся похороны. Есть кому вырыть могилу?

— Я не знаю. Я спрошу.

— Если не найдёте никого, позвоните мне. Мой телефон у вас есть. Дайте клочок бумажки, я вам дам ещё домашний. Если вы меня не застанете ни дома, ни на работе, — а такое запросто может быть, — оставьте мне через кого-нибудь на работе сообщение.

— Евгений… Я хочу у вас спросить: много ему дадут?

— Глухову? Думаю, лет пять. По четырём статьям: побои, незаконное лишение свободы, половое сношение с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста, заведомо ложные показания. Если ещё что-нибудь не вскроется, конечно. Вам, наверное, покажется это наказание слишком лёгким…

— Господи, неужели ж он Олесю?.. Не знаю, как и сказать?

— Да. Вам Мила рассказала всё?

Вместо ответа Марья Антоновна тяжело вздохнула.

— Кажется мне, я могла предотвратить все эти безобразия.

Палашов в удивлении изогнул бровь.

— Это каким же образом?

— Опять эта цифра шесть… Шесть лет назад Тимофей предлагал мне сожительство с ним. А я, дурёха, отказала ему. Я ведь до сих пор его боюсь. Если бы я согласилась, зачем бы ему понадобилась Олеся?

— Миленькая моя, а где же гарантии? Как же мужики изменяют? Я с ним ещё лично не встречался, но мне представляется он не таким страшным. Однако, я полагаю, задумай он овладеть Олесей, ваше присутствие его бы не остановило.

В её глазах повис немой вопрос.

— Вы сомневаетесь? Что ж, вы знаете его, в отличие от меня. У вас есть ко мне ещё вопросы?

Марья Антоновна пожала плечами.

— У меня есть ваши телефоны. Я позвоню, если решу ещё что-то узнать. Видимо, ближайшее время мы будем встречаться.

— Разумеется. Я исчезаю. До встречи!

Палашов удалился. Он не без содроганья и душевного трепета возвращался в тот дом, где он уже получил немало сюрпризов. Дорогой он, разумеется, хорошенько накурился. Когда он входил в калитку, ему казалось, что дом раскрывает ему объятья и приветствует его. Он вошёл потихонечку, стараясь не шуметь. Ему всё время хотелось застать Милу врасплох, чтобы узнать о ней ещё что-нибудь неожиданное.

Девушка сидела за столом на терраске и была поглощена чтением того, что он называл протоколом. Она, казалось, вовсе не замечает его присутствия. Он зашёл в комнату и убрал бумаги и дневник в чемоданчик. Затем вернулся на терраску, вымыл руки и занялся подготовкой к обеду. Зажёг голубые цветы пламени, подлизывающие дно кастрюлек, при этом подпалив слегка пальцы. Нашёл нож и хлеб, виртуозно откромсал три ломтя, потом разбил их ещё надвое и уложил в попавшееся под руку блюдце. Он порылся в столе в поисках вилок и быстро обнаружил их, так как в этом хозяйстве царили последовательность и порядок. Затем он устроил в кастрюльке с рисом небольшой переворот, потому что тот грозился подгореть. Из кастрюльки с курицей доносилось приятное шкворчание. В сушилке рядом с умывальником он раздобыл пару тарелок, на вершине этой крохотной стопочки он пристроил вилки. Тут, обернувшись к Миле, он увидел, как она с неподдельным интересом наблюдает за его действиями.