Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Ванька-ротный

Шумилин Александр Ильич

Шрифт:

При посвисте пуль и вое снарядов у него обривалось что-то внутри. Савенков решил. На ротного нужно написать донесение, чтобы ему не было веры. Если он сунется обвинять его, Савенкова, то ему не поверят. За месяц в роте полностью сменилось четыре состава солдат. Считай, сотни три-четыре (солдат). Тех, что Савенков провожал в Поддубье из-за Волги, в живых не осталось ни одного. Выходит, что и эти через две недели погибнут. Свидетелей вовсе не будет (нет). Перед солдатами ему не стыдно. Они не знают его. А что там говорит лейтенант, так это он из зависти и мести (можно сказать что угодно). В это время сзади послышался зычный голос. – Эй, берегись! Я обернулся и увидел, что на нас летела лошадь и лёгкие (ковром обделанные) саночки. Ездовой и два пассажира, одетые в новые полушубки, на рукавах у них отвороты, мех наружу, катили по дороге во всю прыть (пыля снежной пылью). Солдаты сошли с дороги, встали на обочину (по бедра в снегу, пропуская важное). В саночках сидело начальство нашего полка. Росписные саночки на узких стальных полозьях (кованых железом) пронеслись мимо, повизгивая и шипя (шипя и фыркая мимо). Вот они обдали солдат поднятой снежной пылью и скрылись за поворотом. Здесь на снежных просторах все выпорхнули из своих убежищ, ни выстрела, ни посвиста пуль и покатили впереди

полка. Смотрите солдатики, ваш командир полка сам впереди. Но когда мы вышли по дороге на прямую линию, лёгкие саночки вдруг затормозили, и один из ездоков помахал мне рукой. Я подбежал узнать, что случилось. О чём говорило мне полковое начальство Савенков не слышал (слышать не мог). Я покачал головой. Саночки тронулись. И рысью умчались куда-то вперёд. Савенков не спросил, о чем я разговаривал с высшим начальством. Он сделал вид, что ничего особенного мне полковое начальство не могло сказать. Но когда рота подошла к развилке дорог и одна из них повернула в деревню, а другая упёрлась в снежный бугор, Савенков понял, что роту на постой в деревню не пошлют. На бугре стояло пустое школьное здание. Все его мысли о добротой хозяйке, о сытной еде и о тёплой избе сразу рухнули. Савенков понял, что в пустой деревенской школе харчами (и всем другим) не разживешься. Он был расстроен и обозлён. Оставаться с солдатами под одной крыш, значит, кроме черпака мутной баланды, ему лично ничего не перепадёт. На виду у солдат не нальёшь себе двойную порцию, если даже старшина и готов на это пойти. А этот идиот лейтенант может одёрнуть. У него на уме одна справедливость. Сейчас лейтенант почиет старшину в… зa хлёбовом. Савенков со злостью выругался, посмотрел на дощатый пол, где ему в углу на полу на голых досках отвели место для ночлега. Ротный выставил караул, назначил разводящего, проинструктировал солдат на случай тревоги и не дожидаясь пока вернется старшина (ушедшего за едой), лёг (спать) на дощатый пол у стены и заснул. На территории школы никто из мирных жителей не жил. Окна и двери были заколочены. Савенков потоптался на месте, поскрёб ногтями в затылке, посмотрел на щелеватые доски пола и нехотя стал укладываться спать. В классной комнате было холодно, сыро и пыльно. Парт в помещении школы не было. Они когда-то были вынесены и сложены в сарай. Я предупредил своих солдат, чтобы школьные парты и книги для растопки печей не трогали. Запаса дров при школе не оказалось. И первую ночь печку практически нечем было топить. По дорогам войны было пройдено много. (Серая масса) Солдаты устали, они сгрудились кучей и заснули на полу. (Солдаты сразу повалились на пол, пустили запах махорки и, конечно русский дух. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!) В комнате пахло всем, и плесенью, и сыростью и тухлыми солдатскими портянками (и портами) и мокрыми протухлыми валенками. Утром, когда стало светать, я вышел на крыльцо подышать морозным свежим воздухом. К спертому воздуху мы не привыкли. Мы ходили, воевали, умирали и спали на снегу. П1ривычка всё время быть на свежем воздухе (дала себя сразу знать/не позволяла в школе) потянула меня на (воздух) крыльцо. Старшина и двое солдат отправились в сарай, нашли там несколько железных кроватей. Вместо матрасов на кровати положили доски.

– Соломки достанем, будет мягко и удобно лежать (и можно нормально на них спать)! – сказал старшина, затаскивая в небольшую отдельную комнату кровати. Я стоял и думал. Может, завтра опять придётся дальше идти. Зачем возиться с (этими) кроватями. Как будто нельзя обойтись и без них. Старшина и солдаты настояли на своём

– Хоть на одну ночь! Чего вам с нами на полу в общей комнате валяться!

– Ладно! Ставьте кровати! Тащите солому! – сказал я.

Старшина сходил в полковые тылы, взял лошадь – привёз с солдатами дров и воз соломы. Нам застелили кровати и (а остальное разбросали) застлали пол в солдатской комнате (на полу). Рота осталась в школе и на последующий день. Нам поставили задачу патрулировать дорогу на Верховье. Наши штабные стояли где-то в Шайтаровщине. Батальон находился в Жизерово. Роты другого батальона стояли в Журах, Демидках, Струево и на льнозаводе на ораине города, в районе больницы. (А другой на окраине занимал оборону) Город Белый лежал в низине (но был укреплен). В нем оборону занимали немцы (численностью до полка). С первой попытки ворваться в город нашим не удалось. Стрелковые роты полка вышли из-под Чукино сильно потрепанными. Наши стрелковые роты имели не больше двадцати человек солдат. Их расположили по деревням на большом расстоянии друг от друга. С Савенковым мы не разговаривали. Он всё время косился на меня.

Во взгляде его я улавливал раздражение и злобу. Он был недоволен своей кроватью. Почему ему мало положили соломы. Там в деревнях (меж изб и баб) он жил по-другому. И сидеть ему здесь с солдатами было незачем. На следующий день он собрался и отправился в деревню, где стоял батальон. Но там он не сошелся со своими прежними дружками. Через три дня вернулся в роту ещё больше раздраженный и злой. И когда он добрался до своей железной кровати, то тут же завалился на неё и (успокоившись) заснул. С этого дня он стал разговаривать без заносчивости и придирок. Я, видя что он несколько переменился, стал ему отвечать. Через несколько дней пришел приказ оставить в школе шесть человек, а остальных передать в батальон. На участке обороны полка были большие пространства не закрытые стрелковыми ротами. Школа опустела. Шесть солдат оставили для несения караульной службы около школы. Савенков упросил комбата перевести его в деревню где стоял полковой обоз. Место на койке занял мл. лейтенант присланный из дивизии. Он был не наш. Жил он вместе с нами. Заводил разговоры на различные темы (лишь бы поговорить). Без него ни один разговор не обходился.

– Я связист – сказал он мне. Я решил проверить его знания по проводной телефонной связи. В училище у нас был специальный класс проводной телефонной связи, и готовили нас по телефонии на совесть.

– Вот сейчас я проверю тебя на счет телефонной связи! – сказал я. Мл. лейтенант растерялся и даже смутился. Он, вероятно, думал, что я в телефонии ничего не соображаю. У него было жалкое выражение лица, как будто он попался с поличным при совершении карманной кражи. Я посмотрел ему внимательно в глаза, махнул рукой и сказал во всеуслышанье:

– По связи у тебя никаких знаний! Интересно, что ты знаешь твердо и хорошо? Мл. лейтенант к вечеру собрался и ушел из школы. В каждой роте контрразведке желательно было иметь своих осведомителей. Мл. лейтенанту видимо и дали задание склонить к этой работе кого-то из солдат. Отлучаться и бегать солдату с доносами не надо. Написал письмо вроде домой и никому в голову не придёт, что в письме он пишет не (поклон) своим (родным) родителям. Там в дивизии это письмишко вскроют. Но ведь так задаром никто не будет фискалить. Ему за исправную службу через три месяца гарантируют перевод на должность в тыл. За это время он должен был завербовать себе замену. И новый писака во всю старался, если его за это время не увивало в бою. Погиб человек а нём не написано, нет он был у нас в роте. Старшина в тылах полка прослышал, что в роту дадут пополнение. Окруженцев по деревням собирают. Когда окруженцев вольют в стрелковые роты, они будут друг другу рассказывать про себя.

Через два дня во двор школы въехали сани. В санях сидело двое. Один полураздетый со связанными назад руками, другой в полушубке с автоматом в руках. На повороте дороги показались ещё двое саней. Среди прибывших был штабник из нашего полка и тот самый мл. лейтенант, который жил среди нас некоторое

время. Мне приказали собрать всех своих солдат и построить перед зданием школы. Мне не сказали, по какому поводу они явились сюда. Я сам до догадался по решительным лицам прибывших. По всему было видно, что привезли осуждённого на расстрел. Рядом с ним, держа автоматы в отвес, стояли рядовые из комендантского взвода дивизии. Когда мои солдаты построились, и всё было готово, приехавший из дивизии незнакомый капитан отстегнул планшет, достал бумажку и приготовился читать. Это был приговор военного трибунала. Связанного вытащили из саней, подтащили к краю оврага и поставили на колени. Он был без шапки, без шинели и без валенок, ноги обмотаны портянками. Большая круглая голова и копна мятых жестких волос были наклонены несколько вперёд. Лица его было не видно. Пока читали приговор, он молчал и, чуть повернув голову, косился назад. В бумаге было сказано, что он был у немцев. Потом сбежал от них. Потом снова вернулся к своим. Ему тогда простили и поверили. Под деревней во время атаки он вдруг исчез. Он был ранен, однако вылез из воронки и повернул в сторону немцев. Рана небольшая, через неделю она затянулась. Где он был это время, он не признался. Теперь его поймали и отдали под суд. На другой день он снова бежал и прятался в лесу. Потом вышел на дорогу, и тут его схватили. Зачитав бумагу, капитан спросил его:

– Признаёшь свою вину? Он ответил что-то невнятное. Он по-русски говорить видно не умел. Кто он был, казах, узбек или татарин. Когда его спросили, почему он бежал. Он сказал, что ему было страшно, и он чего-то боялся. Это и сгубило его. В конце приговора было сказано, что за измену Родине и переход на сторону врага он приговаривается к высшей мере наказания – к расстрелу! Это был показательный суд. Для чего они его здесь устроили, я так и не понял. Торжественная часть была закончена, водворилась гробовая тишина. Сейчас начнется концерт. Сейчас живая душа человека отправится на небеса к всевышнему. Куда она попадет? К Христу за пазуху или к Аллаху в святилище. Из всего сказанного я не мог представить, где всё это происходило. Название деревни не зачитали. Месяц и даты не были указаны. Солдаты мои как-то сгорбились, обмякли, стояли растерянные, потупив взор. Они стояли, не шевелясь, не дыша, уперев глаза в землю перед собой. Только эти приехавшие курили, переглядывались, переговаривались между собой. Капитан тот самый, что читал бумагу, подошел ко мне, наклонил голову на бок и сказал негромко:

– Учтите лейтенант! Кто перебежит к немцам, тому пощады не будет.

– А для чего вы мне это говорите?

– Вам лейтенант полезно на это посмотреть! Душа у меня сжалась. На одно мгновение похолодели руки и ноги.

– Я понял, что после доноса Савенкова мне решили в школе преподать моральный урок.

– Мы специально привезли его сюда, – как сквозь сон услышал я слова капитана.

А что собственно он мог написать про меня. Я давно с ним вообще не разговариваю. Савенков мог изложить только своё собственное мнение. И чем злобней и изворотливей, тем неправдоподобнее оно должно быть. Я воевал все это время, водил солдат на деревни. (Свидетелей и подтвержденных фактов у него нет) А по его донесению обо мне может (в конце концов) сложиться неправильное мнение. Мои мысли были прерваны выстрелами. Солдаты из конвоя стреляли в затылок связанного. Он стоял на коленях и храпел. В смуглой шее чернело пулевое отверстие.

– Даже стрелять не умеют – подумал я (сказал я себе под нос) Но крови вокруг отверстия не было. Стреляли одиночными. От первых трёх выстрелов солдат не упал. Он захрапел, замотал головой. Еще две пули вошли ему в затылок. А он не падал, и стоя на коленях, продолжал храпеть. Капитан из дивизии крикнул:

– Кончайте скорей. Один из охранников подошел к связанному вплотную, пустил длинную очередь из автомата и толкнул его в спину ногой. Он ткнулся головой вперёд и неожиданно разогнулся снова. Тогда охранник повалил его ударом приклада в бок. Кто-то незаметно подошел ко мне со спины сзади и негромко оказал:

– Кто из солдат перебежит к немцам, не уйдёт от кары! Я мгновенно повернулся и увидел глаза мл. лейтенанта.

– А это ты? Я так и знал!

– Что я мог еще сказать ему?

Офицеры дивизии засуетились, забегали, вскочили в сани и трогаясь с места, крикнули в сторону солдат охраны!

– Сбросьте его под обрыв!

Тоненько звякнул подвешенный под дугой жеребца колокольчик, сани резко рванулись, офицеры в них дёрнулись и покатили со школьного двора. Конвойные, торопясь, скинули с обрыва неостывшее тело, попрыгали быстро в сани и поспешили наутек. Так прошел ещё один день войны. Но почему-то мне запомнилась два основных момента, связанных со школьным двором в Верховье. Первый, когда мне сзади на плечо навалилась физиономия мл. лейтенанта, говорившего о возмездии. Лицо его я больше никогда не видел и постепенно забыл, а противный запах из желудка и изо рта запомнил надолго. Я вспоминал потом, как перед отъездом они оттащили к обрыву тело убитого. На холодном снегу остались кровавые полосы, освещенные зимним солнцем. Испачкали кровью и пулями весь снег! Второй момент, который защитился мне (когда). Во дворе этой самой школы, (где когда-то остались кровавые полосы) командир дивизии генерал Березин принимал гвардейское знамя (дивизии). Березин и Шершин дали клятву, встали на коленки в том самом месте около обрыва и целовали край красного знамени первыми. Красный отсвет от знамени был виден на снегу потому, что, как и прошлый раз, светило зимнее солнце. Но вернёмся к прошедшему дню. После всего что случилось, солдаты притихли, сутулясь вернулись в комнату и завалились на солому досыпать (сразу спать). Я тоже лёг на свою кровать. Долго лежал с открытыми глазами, смотрел на оживших тараканов, которые ползали около теплой печи. Зачем (они нам) эти тыловики нам испытанным воякам преподали кровавый урок? Через несколько дней меня вызвали в штаб полка и приказали отправиться в Шайтровщину за получением пополнения. Мне вывели из сарая лохматую неказистую лошадёнку и принесли армейское седло. Уложив на спину лошади седло и подтянув под брюхом подпруги, я вскочил в стремя, перевалил ногу через седло и с места рысью погнал по дороге. Лошадёнка послушно бежала по большаку. Устав, она сама переходила на шаг, шла без понуканий, вертела хвостом и мотала головой. Но стоило мне подать тело вперёд, не натягивая поводья, она не дожидаясь пинка по бокам, сама переходила на мелкую рысь. Это была умная и сообразительная лошадёнка. Через каждые два, три дня я ездил верхом в дивизию и приводил от туда десятка по два, по три новобранцев (солдат). Вот кому нужно было показывать сольный концерт! Люди были одеты в пеструю одежонку. Кто в чём. У некоторых на ногах были старые подшитые валенки, у других обмотки с ботинками, а у большинства онучи и лапти. Прибывших сразу распределяли по ротам. Мобилизация в армию проходила так: Рота человек тридцать обстрелянных солдат ночью незаметно окружала деревню. Вокруг деревни выставлялись посты, так чтобы ни одна живая душа ни дорогой, ни полем не могла уйти (убежала) из деревни. С рассветом в деревню приезжали уполномоченные по мобилизации. Выбирали избу. По середине избы ставили лавку и два еврея парикмахера усаживали по очереди призывников-новобранцев. Когда его остригали наголо, уполномоченный регистрируя в книгу предупреждал!

– Поймаем где стриженного наголо – на месте расстрел без суда!

– Всё ясно? Сбежишь поймают сразу!

– Слушай и запоминай! Ты зачислен в 421 полк, 119 стрелковой дивизии.

– Запомни эти две цифры!

– А документы?

– Какие документы? Документы тебе не нужны! В роте тебя и так будут знать! Ты будешь числиться в ротном списке. У командира роты на руках документов нет, а ты всего солдат (на всего рядовой)!

– Следующий! Подходи!

– В стрелковой роте хлёбово выдают без предъявления документов!

Поделиться с друзьями: