Ванька-ротный

– Видал! Он ещё винтовку не успел получить, а требует документы! – не унимался уполномоченный.

– Тебе что важнее? Винтовка или документ?

– Следующий! Подходи!

– Я тут.

– Чего ты тут? Фамилию говори! Из каждой деревни набирали до десятка парней и мужиков, брали и хозяев. К вечеру или на следующий день их направляли для проверки в дивизию. Когда до меня дошла очередь, я получил отсортированную и проверенную партию солдат. Из числа батраков (мужского населения) в деревнях не все оказались пристроены (в хозяйстве). Были и такие, которые болтались без дела. Некоторым, чтобы прокормиться, приходилось слоняться по деревням, обходить всю округу. А какая работа зимой. Когда наши подошли к Белому, некоторые сразу стали проситься в армию. Это были в основном бездомные бродяги. Они с охотой просились в солдаты. Многие смекнули, что будет мобилизация. Но ждали её по-разному. Одни хлебнув вольного воздуха бросали насиженные места и ночами растворялись в снежных просторах, уходили в другие районы, где наши роты не стояли и где у них проживали дальние родственники. Другие, полагая, что пришли их последние денечки, лихо заламывали шапки и начинали упиваться самогоном. И только голодные, бездомные, продрогшие на дорогах бросали свое батратцкое положение и добровольцами записывались к нам (в армию). Добровольцев самостоятельно направляли в Шайтровщину. Такой бездомный бродяга обычно подавался в ближайшую деревню, где стояла рота. Он нерешительно и пугливо смотрел на часового и осторожно, чтобы не потревожить его, спрашивал где и как записаться в солдаты. Доброволец стоял, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо ждал пока часовой ходил в избу доложить начальству. Не все окруженцы были сыты и тепло одеты. В каждой деревне были лишние руки. С наступлением зимы их стало больше. В некоторых домах жили недовольные и злые старухи, у них за кусок хлеба и за пустую похлёбку не раз наломаешь спину. А солдат стоит на посту. Хорошо быть солдатом. Стой и не чём не думай. А эти деревенские при немцах почувствовали себя хозяйчиками. Внешний вид такого бездомного окруженца был разительный. Линялая в заплатках и лоскутах куцая поддёвка, подпоясанная веревочкой! Кусок самотканой тряпки вокруг шеи. Затасканная, по тёртая шапка на голове. Крашенные сушеной черникой с дубовой корой исподние подштанники вместо штанов и плетеные из лыка лапти и онучи, крест на крест обмотанные веревкой. Сколько тряпья было навьючено на таком человеке. Он нёс на себе все, что у него имелось. Ничего лишнего, лишь то, что нужно ему в дороге. Все у него держалось на завязочках и верёвочках. Обросшие и не бритые, похожие на стариков, согнув руки и воткнув их в рукава, странники на русской земле спешили по зимним дорогам, перегоняя друг друга, стараясь перехватить кусок лишнего хлеба из-под носа у другого.

У каждого из них на шее болтался оловянный крестик на льняной сучёной нитке. Нехристей и богохульников на порог не пускали. Им, как ворам не было веры. Они не боятся бога, значить не боятся ничего. А если человек не боится бога, он хуже вора и злодея, хуже лиходея и убивцы. Хозяйки молодые и старые все стали не в меру набожны и жадны. Крестик на шее в ту пору и умение креститься были, как пропуск, как добропорядочный (хороший) знак. Смиренный человек навсяк вызывал сочувствие, сострадание и жалость. Его можно было за корку хлеба заставить целый день работать. Работа, конечно, тяжёлая, но набожный человек не посмеет роптать. Он гнет спину, a хозяин на него рычит. У каждого за спиной висел холщевый мешочек, где помещался жалкий скарб и запас тряпиц и всяких веревочек, кусок черствого хлеба, пригоршня вареной картошки и кружка, чтобы напиться где воды. Матушка Русь, к временам царя Федора вернулась. Переступая с ноги на ногу и постукивая лопатками о хрустящий снег, будущий солдатик уже смелей поглядывал на крыльцо, на нём с минуту на минуту должен был появиться часовой, ушедший доложить в избу начальству, Часовой выходил, пропускал его мимо себя, предлагая зайти для разговора в избу (с начальством), бродяжка теперь у порога не крестился. Он, конечно, нервничал, теребил шапку в руках, здоровался о выходящими из избы солдатами, с поклоном гнул шею, по старой памяти, к чему не привыкнешь, болтаясь как бездомный пес (по дорогам). Но вот его подталкивали в избу. Откашлявшись с мороза и от холода, он спрашивал, не может ли он записаться в солдаты. Постепенно замешательство его проходило, Он слышал свой натуральный голос и начинал рассказывать старшине, где и как попал в окружение. Старшина уточнял кое-что для вида и объявлял ему свое решение!

– Переночуешь здесь в деревне. Разводящий тебе покажет избу! Когда будет кормёжка, вместе с солдатами пойдёшь на кухню! Ночью из деревни не выходить! Переночуешь, а завтра самостоятельно пойдёшь в деревню Шайтровщнну! Знаешь такую? Можешь идти!

– Сычёв! Проводи его на ночлег!

Это были крепкие жилистые парни, мускулистые, голодные, привыкшие к тяжёлой работе (за кусок хлеба). Лапти у них разъезжались на гладкой дороге, они торопливо ими перебирали, держа равновесие телом. И вот они добирались до первой деревни где стояли наши солдаты (штабы) и начинали новую жизнь. Постепенно их вливали в стрелковые роты, выдавали оружие, но у них оставался свой прежний зашарканный внешний вид. Прикрыть их шинелями сразу не могли. Но постепенно они снимали с себя тряпье и лапти, жгли всё это вместе со вшами, разводя костры на снегу. Им выдавали шинели, телогрейки и ватники, валенки, шапки, перчатки и нижнее солдатское белье.

Но по деревням ещё отсиживалось не мало людей призывного возраста, Переход от подневольной жизни примня и постоянных бабских окриков к солдатской службе проходил не у всех одинаково, с охотой и быстро. Новобранца не только нужно было одеть, по ставить в строй, некоторых нужно было с самого начале, учить всей солдатской мудрости. Особенно на счёт страха и паники. «Коли штыком» в нашу программу обучения не входило. Мы сразу учили войне. Многие из них служили кадровую службу (армию). С ними было несколько проще, но испуг первых дней войны нужно было преодолеть в их сознании. Были и такие, которые армии не нюхали. Ничего пообвыкнут, попадут под пули – станут солдатами. За короткий срок роты пополнились рядовым составом. Не хватало только младших командиров и ротных офицеров. Окруженцы все шли рядовыми, не смотря на их прежние звания. Я теперь редко ночевал в расположении роты. Меня всё время посылали то туда, то сюда. Я мотался верхом в седле. Лошадёнка была неказистая, но разумная и привязалась ко мне как собака. Приеду в деревню, в какой-нибудь штаб, закину поводья на луку седла и пущу eё шарить по саням и по сараям сена щипать. Где клок, где охапку выдернет, а сама посматривает и все время следит за мной. Сойду я с крыльца, а она уже здесь. В общем, ходила она за мной по деревне как собачка (не как лошадь, а как дворняжка). Она терпеливо ждала, когда я потреплю её по холке, когда я полезу в карман, достану оттуда кусок сухаря или сахара. После чего мы отправлялись о ней в обратную дорогу домой. Роту перевели в деревню из школы. Роту свою я оставил на старшину и на Савенкова. Савенков был рад, что он один без меня хозяйничал в роте. Старшина ездил по округе, доставал в деревнях кой-какие продуктишки и самогон. Где брал по согласию, где менял на барахло, а где раскалывал (брошенные) тайники и ямы и извлекал оттуда съестное. Помогали ему в этом (местные мужики) бывшие батраки, теперь новобранцы. Война по границы раздела с немцами почти не велась. Немцы не выходили за (свою) черту занимаемого ими района и следили за нами (но зорко следили за нашими, наши тоже не трогали немцев). Стрельбы с обеих сторон совсем не велось. В деревнях в открытую топили печи. Погода долгое время стояла ясная, но немецкая авиация не летала. Потом налетал ветер, небо хмурилось, и неделю подряд бушевала пурга. В один из таких дней, когда в двух метрах ничего не было видно, заблудившийся немец вошел в нашу деревню. Все эти дни из-за непогоды я находился в роте. А может, надобность отпала меня посылать (куда) в штабы. Немец был весь обсыпан белой порошей. Руки глубоко торчали в карманах шинели. Автомат и чехол с запасными рожками болтался за спиной. Немец подошел к крайнему дому, посмотрел вдоль улицы, на улице никого. Он решил войти в крайнюю избу, взялся за ручку, дверь была заперта изнутри.

Снег и ветер хлестал по окнам и стенам изб, (он) немец нуждался в тепле. Он долго блуждал и сильно застыл, выбился из сил и хотел одного лечь, отдохнуть и согреться. Завтра он спросит название деревни и (справится о дороге) доберется к своим. А сейчас поскорей найти живого человека, забраться на теплую лежанку, закрыть глаза и спать. Он прошел несколько домов, увидел в окне слабый свет, постоял у порога, огляделся по сторонам и шагнул на крыльцо. Дверь была полуоткрыта. Немец не предполагал, что в деревне стоят русские. На улице не было ни одного часового. Часовые в деревне были. Они некоторое время ходили на конце деревни вдоль улицы и смотрели за дорогой. Кто пойдет проверять посты в такую погоду (в такую шальную погоду посты проверять, когда глаза снежной порошей лепит). Часовых было двое.Они решили зайти (зашли только) в сенцы, чтобы прикурить. Покуривая, они посматривали в полуоткрытую дверь за улицей, А потом, когда завывание снежной пурги заскребло и завыло ещё сильней, они подались в избу (решили зайти) в избу отогреть озябшие (окоченевшие) ноги и руки. Немец поднялся на заснеженное (укрытое снегом) крыльцо, следов человеческих ног нигде (на нем) не было видно. Из этого дома давно никто не выходил на улицу, решил он и зашел в тёмные сени, прикрыл за собою дверь, она чуть скрипнула. Когда он вошел в избу, его обдало белым паром, и он спросил в непроглядное пространство (не увидел, что за столом сидят двое русских в военной форме).

– Maтка цу хаузе ист? – (спросил он в пространство)

Вьюга за окном продолжала мести и шуршать за стеклом. Часовые, сидевшие (у печи) на корточках на полу моментально (проснулись) вскочили. Они думали, что их окликнули те (двое) что сидели за стоном и играли в карты. По середине комнаты спиной к ним стоял немец (на изготове) с автоматом в руках. А солдаты, игравшие в карты, подняли руки вверх и стали подыматься из-за стола. Немец почувствовал между рёбер твердый ствол русской винтовки. Он нехотя опустил свой автомат, сбросил с плеча ремень и положил его на лавку. У него не было сил бороться и сопротивляться. Он вздохнул теплого воздуха, который стоял в избе, (так) и остался стоять с поднятыми руками. Теперь эти двое, стоявшие за столом с поднятыми руками, увидев перемену ситуации, опустили руки и с облегчением вздохнули. Им показалось, что немца привела часовые. А руки они подняли по ошибке, с испуга. Они рассмеялись, что попали врасплох. Заигрались, мол в карты, не видели. Но смеяться было нечему. Минутой назад немец мог их прострелить из автомата. А теперь, когда они попали вне всякого сомнения в глупейшую ситуацию, они дружно смеялись. Часовые стояли и хлопали глазами, а (они) те за столом радостно заливались смехом, показывали пальцем на немца.

Они были твёрдо уверены» что это часовые привели немца в избу. Один только немец знал, что и как здесь случилось (произошло в избе. Он ясно знал кто, кого и когда брал в пленю Теперь ясно стало одно, он немец). Он немецкий фельдфебель по глупости вляпался в плен (попал/оказался в плен) Я накануне вечером вернулся в деревню. Из школы нас перевели в Большую Кобыльщину. Здесь-то и произошло пленение немца. Когда меня разбудили и доложили о случившемся, я велел старшине немедленно, отправить его в батальон. Штаб батальона стоял в то время в той же деревне, только занимал другое крыло. Спустя некоторое время немца потребовал к себе лично Березин. О чём говорил он с (немцем) ним наедине, кто был переводчиком этой беседы, куда девались протоколы допроса, никто в штабе дивизии не знал. Штабисты меня вызывали несколько раз по телефону и хотели узнать подробности об этом загадочном немце, но я не допрашивал его (и кроме того, что он фельдфебель) и ничего не мог (сказать/ответить на их вопросы) сказать. Я даже фамилии немца не знал. Автомат и обоймы с патронами я (отдал приехавшему генеральскому денщику) сдал в батальон. И вот к утру следующего дня в деревню въехали легкие (шитые ковром) саночки. В сопровождении генеральского адъютанта прибыл в нашу деревню тот самый фельдфебель, которого захватили ночью мы. Почему он вдруг явился сюда? Немцу при мне вернули автомат, (обоймы с патронами,) документы и мелкое барахло, вроде часов, бензиновой (немецкой) зажигалки и фонарика. Может, фотокарточки солдаты оставили у себя? – подумал я. Личный (офицер) адъютант генерала передал мне обоймы с патронами и устно отдал короткое распоряжение. Немца нужно довести лесом до немецких позиций и отпустить. Штабных из полка и батальона в деревню Б.Кобыльщина никого не допустили. Я был (как бы) вроде коменданта пограничной заставы (закрытой полосы).

– Без лишних свидетелей!- объявил мне приехавший адъютант.

– Не теряй времени, лейтенант! Немцу нужно успеть вовремя явиться!

– Ты понял приказ? И никому об этом ни слова! Ни в батальоне, ни в полку ничего не должны знать! Эту операцию проводит лично генерал и ты отвечаешь за неё головой! Я взял с собой четырёх солдат и мы вышли на дорогу. До конца маршрута (рожки от автомата) обоймы с патронами были у меня. Я передам их немцу при подходе к линии немецких позиций. Проводив немца за лес, я вернулся к себе в деревню. Адъютант генерала ждал моего возвращения. С каким личным поручением генерала отправился немец к своим, никто из наших не знал. Ходила устная версия, что немец через неделю вернётся и приведёт с собой целую роту немецких солдат. Прошла неделя, вторая – ни ненца. ни роты не было. (Не сам факт)

Но сам факт отправки пленного немца обратно через линию фронта с генеральским поручением потом сыграл свою зловещую роль. Это случилось потом (в апреле), когда дивизия попала в окружение. А сейчас шел январь, лютый месяц зимы. Через три дня меня снова вызвали в Шайтрощину за получением (в роту) пополнения. Немецкая авиация не летала. Мы жили как в мирное время. Я проводил занятия по стрельбе (и штыковому бою). Я каждый раз брал небольшую группу солдат и выводил ее и низину, за деревню. Солдаты ставили в снег вертикально доски и, целясь, лежа стреляли в них. Пули, конечно, летели мимо цели. Они сваливали непопадание на плохую пристрелку винтовок. Тогда я брал у любого из солдат винтовку, просил повернуть доску ко мне торцом, ложился в снег прицеливался и несколькими выстрелами подряд прошивал её по узкой стороне. Винтовки били отлично. Но дело в том, что при стрельбе в боевой обстановке солдаты не будут целиться, как это делал я. Солдат будет стрелять кой-как и побыстрей. Стреляли обычно с живота. Вот почему на войне прицельные планки и мушки были бесполезны. А чтобы попасть в торцевую часть доски, прорезь и мушку нужно подводить под цель всем телом, двигая задней частью корпуса и ногами. При стрельбе лёжа винтовку доводить под цель руками нельзя. Ложись спокойно. Винтовку держи не напрягаясь. Подтяни ремень. Натяни его локтем. Приложи приклад к плечу и щеке. Вздохни два раза и посмотри, куда смотрит прорезь и мушка. Если в эту точку поставить мишень, то ты можешь делать несколько выстрелов к все пули лягут в десятку. Теперь, не трогая тела, отведи ствол винтовки чуть… рук в сторону и сделай выстрел. Пуля твоя снова попадет снова по цели. Хотя линия прицела была сдвинута немного в сторону. Теперь можно проделать другой опыт. Отведи винтовку чуть в сторону от центра мишени и закрой глаза. Сожми цевьё винтовки руками, сосчитай до десяти и открой глаза. Ты увидишь, что твоя винтовка встала на линию прицела точно в перекрестье мишени, на прежнее место. Хочешь научиться метко стрелять – двигай всем корпусом влево, вправо, вперед и назад. Шевели ногами, двигай заднюю часть корпуса, смещая коленки. Когда мушка и прорезь окажутся точно под целью, закрой для проверки глаза, сосчитай до десяти и посмотри, правильно ли ты прицелился. Если все осталось на месте, делай спокойно выстрел. Спусковой крючок тяни на себя, не торопясь. Все десятки твои! (Учись стрелять братец!) Но учти! (при этом!) Скоро! Хорошо – не бывает. Дня стрельбы нужно иметь терпение, полное спокойствие и выдержку. Хочешь отлично стрелять, пройдешь настоящую (высшую) школу стрельбы, будешь бить немцев только в левый глаз и не иначе. Скажут, из Москвы прислали профессионала снайпера. Солдаты слушали и улыбались.

– Потом в окопах будете целить по другому. Может рассказать вам случай один. Иду я однажды по траншее. Мы только что выбили немцев и заняли её. Подаю команду

– Огонь!

– Так было дело? Антипов!

– Так! Товарищ лейтенант! Как щас помню!

– Смотрю, стоит солдат. Винтовку положил на бруствер. Ствол кверху. Перебирает затвором и стреляет (в небо) и в небо смолит.

– Куда же ты целишься – спрашиваю я.

– Туды. Товарищ лейтенант! И показывает мне рукой в сторону немцев.

– А ствол винтовки куда торчит?

– Как куда?

– Как-как! В небо стреляешь!

– А она, товарищ лейтенант, пуля немца найдёт! У неё траектория кривая.

– Про траекторию ты знаешь! А прицел у винтовки зачем? Ты когда-нибудь прицелом пользовался?

– Приходилось два раза. Нас на сборном пункте в тир водили.

– А что же ты в немцев не целясь стреляешь?

– В немцев, товарищ лейтенант, другое дело! Попробуй высунись! Покажись! Прицелься как в тире! Он тебе из пулемета так резанёт, что мозги потом не соберёшь, каска дырявая будет.