Ванька-ротный

— Вот теперь вижу, когда доложил.

— Ты трубу для начальника штаба получил?

— Получил! Вместе с ящиком лежит у меня.

— Отдай ее старшине роты Самохина. Он ее на передовую отвезет.

— Можешь идти!

Мы и прежде с майором играли в карты. Он забирался на нары. Егорка с него стаскивал валенки и он босиком принимался за это серьезное дело. Карты были его стихией. Он в любое время обыгрывал нас. К утру он оставлял нас с пустыми карманами без денег.

— Так-так! приговаривал он.

— Сначала по маленькой начнем!

Я не мог отказать майору. Когда он играл, он преображался, становился веселым. За карточной игрой он разговаривал, рассказывал полковые и дивизионные новости. Слова во время игры лились у него рекой. Но когда игра заканчивалась и он отдавал колоду карт Егорки разговор обрывался и он обычно больше молчал. Он как-то сразу замыкался. Что ему мешало быть самим собой? Офицерская сбруя или валенки, которые не давали шевелить ему голыми пальцами?

Я залез на нары не дожидаясь повторного приглашения. Егорка доставал из кармана немецкую атласную колоду, растасовал ее, подрезал и снова перемешивал. Егорка — денщик майора выменял ее у солдата за две пачки махорки.

— Начальник штаба! Что будем делать? В батальоне осталось половина состава. Всего две роты!

Я слышал его вопросы и знал что он разговаривает вслух и что эти вопросы больше относятся к нему, чем ко мне. В бревенчатой избушке было жарко, угарно и душно. По середине прохода на земле стояла железная печка. Это была железная бочка из-под бензина. В ней гудело и бушевало пламя огня. Печь топили — дров не жалели. Железная труба, уходящая к потолку была раскалена. Дрова для топки заготавливали в дальнем лесу. Растущие вокруг деревья не трогали. Днем теплушка освещалась через окно. У окна был прибит в виде щита стол, на столе стояли телефоны майора. Телефонисты, писарь и старшины жили в соседней землянке. Интенданты, снабженцы и повара жили в отдельном месте. У меня определенного места не было. Писарь вел за меня все штабные дела. Я как начальник штаба не нужен был. Я и не жалел, что от меня отвалилась штабная работа.

Мы сидели на нарах и играли в карты. Майор шевелил голыми пальцами и обыгрывал нас. Когда Малечкин выигрывал, он радовался как ребенок. Он рассказывал нам о своих похождениях и в это время зазвонил телефон. Майор бросил карты и на четвереньках лез по нарам к столу. С кем он разговаривал, я не прислушивался, к его разговору. Мое внимание привлекла раскаленная железная бочка, стоявшая на земле по середине прохода. Я смотрел на нее и видел, как она дымила и коптила. В квадратном отверстии, вырубленном в ее дне, горело и играло яркое пламя. Приятно смотреть на веселую игру огня, когда на душе спокойно и пули со спины не летят.

У немцев печки специальные. В сороковом у них вообще не было печей. Они не думали, что застрянут зимой в России, В сорок втором они для фронта изготовили специальные печи. Такая немецкая печь стояла в блиндаже у комбата Белова. Она представляла собой небольшой отлитый цилиндр с набором труб, которые вместе с печкой подвешивались к потолку. Печка имела герметичную дверку. Через нее загружали небольшие чурки и завинчивали дверку прижимным винтом. В дверке имелся специальный диск с отверстиями. Через большое круглое отверстие поджигалась лучина. Как только чурки разгорались, диск поворачивали на отверстие меньшего сечения. При образовании в печке красных углей, диск поворачивали на самое маленькое отверстие. Воздуха через него поступало мало и только хватало для поддержания тления. Дрова постепенно и медленно обугливались. Ни дыма, ни копоти, одна лучистая энергия. Тепло от такой печки исходило в течении всей ночи. Утром, когда открывали дверцу, в ней тлели красные угли. Такую печку вполне можно было подвесить в любой землянке и матерчатой палатке за трубу в потолке. Самой поразительной особенностью была ее легкость и экономичность. При медленном и длительном горении она давала достаточно тепла.

Достать такую печь было почти невозможно. Тыловики давали за нее целого барана в пересчете на консервы. А бочка в теплушке у Малечкина пожирала целые горы дров. Бочку топили день и ночь. К бочке был приставлен солдат, который целый день пилил, колол и таскал в блиндаж дрова. Такая у него была работа. В теплушке под потолком стоял сизый и едкий дым. Майор еще разговаривал по телефону, в теплушку с улицы зашел Егор и шепнул мне на ухо — Потапенко трубу привез! Идите посмотрите. Я вышел наружу. На санях у интенданта лежал продолговатый зеленый ящик со стереотрубой.

— Комплектность проверили на складе! — пояснил он мне. Труба как заказывали — новая.

— Передай ее старшине! Пусть отвезет в роту к Самохину. Я вернулся в теплушку. Мы просидели за картами до утра. Утром, когда рассвело, завалились спать. Проспали весь день. Наружи было темно, когда я поднялся с нар. Майора в теплушке не было. Я позвал ординарца и мы вдвоем отправились на передовую. Проходя мимо батальонного блиндажа, я взглянул на торчавшую сверху немецкую трубу и подумал: — Никто из штабных полка не занимается стрелковыми ротами. Это меня наладили пулеметчиков опекать. А штабные полка живут сами по себе. Стрелковые роты в обороне торчат в окопах и никого не интересуют и никому не нужны.

— Парамошкин, на обратном пути зайдешь в батальонный блиндаж и заберешь печку! Майор Малечкин не занимался пулеметными ротами. Он мыслил большими категориями. Ему было важно быть на глазах у штабных дивизии. Он говорил иногда: — Вот получу полк, возьму тебя к себе замом! Солдаты и пулеметы это чисто твоя работа! Для меня передовая была привычной стезей. Тем более, что я теперь не отвечал за определенный рубеж и не держал как Ванька ротный определенный участок обороны. Я не отвечал за него. Я был вроде представителя, консультанта или организатора. Я мог в любой момент уйти с передовой. И это имело огромное значение.

Командир роты с солдатами должен был стоять на занимаемом рубеже. А меня это теперь не касалось. Я был штабным офицером. Боевой приказ обороны данного рубежа обязывал Самохина и командира стрелковой роты держаться до последнего. Передо мной стояла одна задача, как я понимал, организовать систему огня и показать немцам, что у нас здесь на дороге мощная оборона и им соваться сюда вовсе не следует. От себя лично я хотел придавить финские пулеметы, чтобы они не стреляли по дороге.

Хорошо когда ни за что и ни за какие рубежи на передовой не отвечаешь. Пришел в роту, проверил бой пулеметов, дал необходимые указания, завалился в землянке и спать. Да! У командира роты не только рота солдат на шее, у него к виску приставлен пистолет судебного исполнителя военного трибунала, если он оставит свой рубеж. Вначале я не захотел идти на передовую, сидеть в роте и дежурить на КП стрелкового батальона. Я думал, что лучше остаться в лесу, на своей работе и заниматься бумажками. А раздражало меня больше всего, что я должен идти к комбату Беляеву, и сидеть у него на КП. Потом постепенно все улеглось и образовалось. Передовая была для меня привычным делом и когда я окунулся туда, я понял, что штабная работа меня не влечет.

Теперь мы шли с ординарцем по большаку на передовую. Далеко впереди в сером снежном сумраке пространства просматривались очертания далеких высот. Ночь была тихая и безветренная. Мы шли по дороге, финн пока не стреляли. По логике вещей нам нужно было пройти открытые участки побыстрей. Но мы с ординарцем почему-то лениво передвигали ноги. Мы шли неспеша, посматривая вперед. Вот также медленно и нехотя возвращаются на передовую из тыла солдаты. Финны знали, что с наступлением темноты на дороге обязательно появятся люди. Они стреляли вслепую. Пули находили свою жертву. Потери были небольшие, но действовали на нервы людей. Мы лениво поднимаемся на бугор. Впереди по дороге ползет человек. Мы с Ванюшкой прибавляем шагу и через некоторое время догоняем его. Солдат продолжает ползти, не обращал на нас внимания. Мы идем чуть сзади, он нас не замечает.

— Ты что ранен? — спрашиваю я его. Нагибаюсь над ним, легко тронув его за плечо. От неожиданности он припадает к земле и замирает на месте.

— Ты ранен? Чего молчишь?

— Не! — тянет он и оглядывается.

— А чего ползешь?

— На энтом бугре нас вчера с напарником прихватило. Его убило. А я цел!

— Подымайся! Пойдешь вместе с нами на передовую!

— Ты что, из роты?

— Не! Я телефонист! Я из полка присланный. Нас на линию в помощь сюда послали.

— Ну и помощничек! Мать твою вошь!