Ванька-ротный

Впереди лежат небольшие сугробы. Мы поднимаемся на ноги и идем во весь рост. Если ползти ползком быстро устанешь, выдохнешься, будешь весь мокрый. Мы идем по дороге и смотрим по сторонам. На душе спокойно, нет ни боязни, ни сомнений. А когда подходили к танкам, на какое-то мгновение перехватило дыхание. Потом быстро все само собой прошло. Сейчас, когда первый озноб позади, когда на душе ни тревог, ни сомнений идешь спокойно и дышится легко. Самохин остановился, я тоже замер на месте. Все сразу насторожились' и повернули головы к нему. Самохин медленно поворачивается и показывает мне в сторону рукой. Вот мол видишь сугроб. Это здесь. Я тут же взглядом оценил расстояние до цели.

Самохин чуть, как бы привстав на цыпочки подался вперед. Поманил меня рукой и кивком головы показал на немецкий окоп. Я тихо подошел, к нему сзади, тронул за локоть, мы подходим ближе, глядим в окоп, а там не два немца, как мы предполагали, а всего один. Он стоит к нам задом. Второй видно ушел в кусты. Я стою у немца за спиной. Самохин обходит его кошачьей походкой с сбоку. Вот он остановился и смотрит на меня.

Я съезжаю по снежному скату окопа на спину немцу, обхватываю его одной рукой, а другой, на которой надета варежка, прикрываю ему рот. Но вместо рта попадаю варежкой выше и закрываю ему глаза. Он вероятно думает, что с ним забавляется его напарник. Потому что он не кричит, а спокойно говорит:

— Пауль канн нихт!

Самохин прыгает к немцу в окоп, забирает у него винтовку. Немец не сопротивляется, отдает ее. Самохин приставляет пистолет немцу к груди, я отпускаю руку и перехватываю его за плечо. Самохин командует:

— Хенде хох!

Я не вижу лица немца. Какое при этом выражение у немца на лице. Но он послушно поднимает руки кверху.

— Лёс! Лёс! [168] — говорю я ему.

Мы втроем вылезаем из окопа. Ребята с автоматами следуют сзади. Они поминутно оглядываться, смотрят по сторонам, останавливаются на мгновение и броском догоняют нас. Мы быстро бежим по дороге. Вот справа подбитые танки. А вот и снежный скат в овраг к нашей передовой.

168

Давай, давай! Пошёл!

Самохин валиться в снег, я велю часовому отвести немца в землянку. У входа в землянку толпятся солдаты. Слышен их говор. До нас долетают их отдельные фразы:

— Слышь! Наш ротный с начальником штаба фрица привели!

— Да ну! Ну-ка давай посмотрим!

— Его как с кобылой приволокли? — сказал кто-то и все дружно заржали.

Как я и говорил, так всё и случилось. За этого "фрица" нам здорово намылили |морду| шею. Мы действовали без приказа и разрешения свыше. Немец оказался больным. Нас конечно отлаяли, как следует. Хорошо, что Малечкин заступился. Так закончился ещё один эпизод из нашей фронтовой жизни.

Дело конечно не в том, какой попался нам немец. Мы шли на риск. Обнаружь нас случайно немцы на дороге, мы могли бы не вернуться назад. Всё дело только случая. Мы рисковали жизнью.

Вот, если бы мы по заданию начальства пошли, им обломились бы ордена, а нам глядишь и медали. Награды не дают за то, что совершил. Какое боевое задание ты выполнил? Кому это выгодно? Вот в чём вопрос.

1943 год

Глава 19. В тылах полка

Январь 1943 года

Теперь после мороза и яркого солнца в лесу стало совсем темно и сыро. Влажный ветер налетел откуда-то со стороны, колыхнул ветвями елей и загудел в железной трубе. Отсыревший снег слетел с ветвей на землю. В лицо дунуло мокрой изморозью, и налетевший ветер тут же затих. В лесу стало тихо как перед бурей.

Через некоторое время в воздухе закружились легкие снежинки. Вслед за ними сначала редкие, а затем густой стеной к земле понеслись огромные мокрые хлопья. Тяжелые, липкие, они повалили так густо и плотно, |что| слились в один сплошной поток и закрыли собой все видимое пространство.

Куда ни глянь, везде летит белая мокрая масса. Она слепит глаза, тает на лице, течет по лбу и бровям, щекочет ноздри и холодит подбородок. Холодная жижа забирается за воротник, тает на загривке и холодной струей сбегает вдоль хребта по голому телу. За густой снежной стеной ничего не видно.

Выплывет из летящего снега голова лошади, уткнется в тебя, ткнет тебя оглоблей, а ездока и саней сзади не видно. Часовые около теплушек жмутся под крыши. Все живое прячется от летящей сверху тяжелой мокроты. Даже лошади, стоящие в коновязях на привязи под навесами из жердочек, поджали хвосты.

— Вот погодка! Мать-перемать! Прости ты меня господи! — говорит старшина, пролезая в проход теплушки.

— Ни черта не видать! Хоть глаза вылупи! Чуть к немцам не попал!

Старшина стащил с себя набухший от воды полушубок, сел на лавку, оперся рукой о край стола и стал снимать с себя отяжелевшие от сырости валенки. Солдат сидевший на корточках около печки стал ему помогать.

— Возьми брат, посуши мои вещички! А я прилягу с дороги. Всю ночь по мокрому снегу маялся, до пояса мокрый!

Размотав мокрые портянки, старшина шлепнул их об пол, стащил с головы шапку и, кряхтя, полез на нары. Натянув на себя сухую шинель, старшина |при|лег и закурил. Лежа он продолжал разговор.

— Еле добрался до батальона! Много раз вылезал из саней. Топал впереди, щупал ногами дорогу. Промок до костей!

Сказав еще пару крепких слов по поводу погоды, он повернулся на бок, почесался от вшей и вскоре заснул. В блиндаже воцарилось |безмолвие| молчание.

Я лежал на нарах с открытыми глазами, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Перед глазами лежали закопченные бревна, и с наклоном вверх |торчала,| уходила железная, ржавая печная труба. |Она через вырез уходила в крышу.|

На дворе был день. Белый свет пробивался смутно сквозь стекло небольшого оконца. Снежная пелена по-прежнему летела снаружи. Под потолком стоял сизый дым. По шершавой коре бревен там и сям ползли крупные капли воды. В теплушке было душно и сыро. Сырость лезла повсюду, во все щели меж бревен. Если в морозные дни в щелях между бревен налипал толстым слоем снег, лед и иней, то теперь все растаяло, и со стен бежали ручьи.

В дверном проеме висит кусок мокрой тряпицы. В самом проходе под ногами хлюпает вода. В теплушке по временам то холодно, то жарко. Поднимет голову, сидящий за столом дежурный солдат, встанет нехотя, подкинет в железную печку охапку дровишек, вернется назад, навалится грудью на край стола, закроет глаза и заснет. Железная бочка через некоторое время полыхает раскаленными боками. Сгорят дрова, остынет бочка и опять холодно. В жару на нарах не продохнешь от крепкого духа, сизого дыма и вонючего пара, идущего от развешенной повсюду одежи.