Ванька-ротный

Лошаденка бежит по глубокой лощине, сани покачиваться и скрипят на ходу. Лежишь удобно в санях к потягиваешь из рукава папироску. До перевала еще далеко. Огонь из низины не видно. Стрельба с некоторых пор на Бельской большаке заметно утихла. Немцы по выдохлись и наши обленились. Теперь вдоль дороги не видно трассирующих.

— Не долго проедем? — спрашиваю я.

— Видать вы здесь давно не ездили! — отвечает мне старшина.

— Недели две, полторы будет! Лошаденка бежит мелкой рысью. Кругом ни выстрела, ни одной пролетевшей трассирующей пули. А когда-то здесь они горели снопами. Когда-то здесь без них и шагу не шагнешь. Гашу папироску и бросаю. Лошаденка с рыси переходит на шаг и мы медленно поднимаемся в гору. Впереди перевал. Отсюда до немцев прямая видимость. Огонь от папиросы в открытом пространстве виден далеко. Выходить на прямой участок дороги с зажженной папиросой не нужное дело. По дороге можно спокойно ездить и ходить, но с огнем показываться опасно.

На передовой бывают случаи. Вылезет из окопа полусонный солдат, покажется до пояса над снежным простором. По такой нахальной цели немец обязательно выстрелит. В ответ на выстрел с нашей стороны тоже начнут стрелять, глядишь одинокий выстрел перешел в настоящую перестрелку. Что-то накапливалось у солдат в этой неподвижной тишине и покое.

Хочется пить. Сейчас бы пару глотков настоящей воды из ручья или болотца. Снеговая вода, что тают себе солдаты в котелках, в душу не лезет. Снеговой водой не напьешься. Хочется настоящей студеной воды. Вода ничего не стоит, когда она есть. А снежную в рот не возьмешь. У нее какой-то противный талый запах и особый вкус. Говорят, что хлеб и вода — солдатская еда. Согласен! Если того и другого вдоволь и вода не из талого снега.

Рассуждая о том, о сем, я не заметил как проехали мы открытые места и бугры, миновали низины, как подъехали к передовой, как лошаденка сбежала рысью в овраг и остановилась у знакомого куста.

— Вот и приехали! — объявил старшина.

— Да приехали! — подумал я, слезая с саней.

Старшина под куст бросил охапку сена, развязал мешки, откинул крышку термоса и крикнул на весь овраг:

— Эй пулеметчики налетай, подходи!

Солдаты в овраге зашевелились, забегали. У старшины в руках замелькал черпак. Солдаты налету ловили буханки хлеба, которые старшина бросал каждому на двоих. Я направился к землянке Самохина.

За две недели, пока я отсутствовал и не показывался на передовой, землянку, где жил Самохин, углубили и вдоль одной стены прорыли проход. Теперь при входе в землянку не надо было пригибаться и кланяться. Если раньше я мог достать потолок встав на колени, то теперь внутри землянки я мог стоять во весь рост. Нары остались у противоположной стены на уровне прежнего пола. Железную печку поставили в проходе и под нарами прорыли дымоход.

— Изобретатели! Первый раз такое вижу! Ложатся на нары и спят на теплой земле! — сказал я здороваясь с Самохиным.

— Ну ты чего? Зачем вызывал меня?

— Есть важное дело обер лейтенант! Это он так называет меня.

— Лазил я тут без вас к танкам. Хотел посмотреть, не наследили ли немцы. Хотел испытать себя. Вот думаю, хватит духу сходить туда одному? Решил проверить характер.

— Дошел до танков, обошел их кругом. Посмотрел — следов никаких. Повернул обратно, и тут что-то не то показалось. Дай думаю гляну на компас. Вроде я не в ту сторону иду.

— Присел в сугроб. Смотрю на стрелку компаса, а прорезь визира смотрит на запад. Вот думаю! Чуть с дуру к немцам не ушел.

— Огляделся кругом. Смотрю, по дороге два немца идут. Я прилег за сугроб, стал наблюдать за ними.

— Немцы прошли мимо, свернули с дороги и вдруг провалились вниз. Я поднялся тихо, подошел поближе к тому месту, смотрю, а у них там окоп на двоих. Вроде как ночной дозор расположен. — Вот я и решил вас вызвать сюда. Может сходим, накроем их? Возьмем языка и дело сделано! — Идея хорошая! Можно сказать ничего! — ответил я.

— Но без разрешения Малечкина ни ты, ни я не имеем права выходить за передовую. Нужно доложить Малечкину и получить разрешение.

— Мы с тобой пулеметчики, держим оборону. А не вольные люди — разведчики. Куда захотели, туда и пошли.

— И потом. Малечкин отвечает за нас перед дивизией. Он делает политику, а не мы.

— А на кой нам эта политика? Возьмем немца живьем — вот и политика!

— Нет, Самохин! Ты главного не усек! Зачем Малечкину языки? Пулеметчики должны держать оборону! А не за языками ходить!

— У тебя от безделья руки чешутся. Ты так и скажи! Душа у тебя горит, что-нибудь сделать охота! А мы вот привыкли к спокойной жизни, завалялись в лесу. Нам ничего не нужно и ничего не охота.

— Если мы и рискнем схватить твоих ненцев, ты не думай Самохин что тебя наградят. Награды в руках держит начальство.

Для того, чтобы получить награду подвига мало. Нужно чтобы начальство этого захотело. Нужно показать свое усердие и иметь не замаранную репутацию. А ты сколько не совершай — награды не получишь.

Солдаты твоей роты съели лошадей. Посмотри на тыловиков. Они все ходят о орденами и медалями. Прочитай их наградные листы. Что там написано? Они все воевали, а ты с солдатами в окопах отлеживался.

Ты вот пойдешь, возьмешь языка, а к награде представят другого. Посмотри на полковых и те, кто служит в дивизии, они все за участие в боях обвешаны. В царской армии за это с офицеров полка давно бы погоны поснимали.

— А теперь мне скажи, ради чего ты пойдешь брать языка? Просто так или ради награды? Ты ведь под пули полезешь! Интересно знать. Что тебя толкает на это?

— Я в дивизии считай больше года и все время в боях. Командиром стрелковой и пулеметной роты был. Вот эти два месяца числюсь начальником штаба. Пленных брал и солдат, и лейтенантов, и даже майора. И что за это я имею?

— Ты Самохин на фронте всего второй месяц и решил, что тебе за этих вшивых немцев награду дадут. Мы с тобой от Малечкина получим хороший нагоняй, если он узнает, что мы за языками ходили.

— Ради чего ты пойдешь их брать?

— Жалко такой случай упустить! Потом всю жизнь жалеть буду! — ответил Самохин.

— В этой я с тобой согласен! С этой точки зрения ты совершенно прав!

— Ради такого случая можно и сходить! А что, возьмем да и сходим!

— Сходим! Товарищ старший лейтенант!

— Ну, вот что! Пошли ребят предупредить пулеметчиков и вою пехоту. Скажи, что мы к танкам пойдем. Про языков, никому ничего не говори!

— Понял?

Нас было четверо. Я, Самохин и два ординарца. Мы поднялись вверх по снежному склону оврага, перелезли через сугроб и осмотрелись по сторонам. Потом медленно стали продвигаться вдоль засыпанной снегом дороги. Мы двигались где перебежками, где на четвереньках, а где ползком. До танков дорогу я знал и шел впереди. У танков мы легли, перевели дух и осмотрелись. Теперь вперед пошел Самохин. Самохин впереди, я за ним и два ординарца с автоматами сзади. У нас с Самохиным пистолеты за пазухой, в карманах по паре гранат, руки свободные. Мы будем брать немцев, ординарцы прикроют нас. Я навалюсь, Самохин обезоружит их, ординарцы помогут, смотря по обстановки. Вот собственно и весь план операции, если его можно так назвать.