Варенье из падалицы
Шрифт:
Из дома пишут, на улицах стали появляться люди с черными пуговицами, пришитыми белой ниткой: нужных не достать.
Инвалиды труда и зарплаты.
Сладкая физиономия несостоявшегося вождя с золотым паучком пенсне, усевшимся на переносицу.
Наползли многопалубные облака.
Бесконечный, как пещера, сипловатый голос свирели.
Гроссбухи венецианских купцов. Они-то и были Книгой странствий XIV века.
Один из тех, кто всегда выбирает место в самом последнем ряду. Запуганный человек. Боялся не только высоты и глубины, но и длины, и
Салон духовых музыкальных инструментов «Иерихон».
Кооперативные пепельницы «Помпея».
Смолотый на жерновах любви.
Улыбчивый раб каллиграфическим почерком вписал его имя в книгу обреченных.
Что появилось раньше: женщина или зеркало?
По небу еле слышно шуршали кучевые облака.
В зеленой шевелюре лета обозначились первые золотые пряди.
Смотрю себе легкие перепончатые сны.
Европейские вокзалы наводят на мысль о путешествиях. Российские – о бедствиях войны.
Из приемника лился жизнерадостный ранний джаз, еще не научившийся тосковать.
1992
Небольшой экскаватор дремал у разрытой траншеи, положив на кучу песка усталую когтистую лапу.
Жизнь, одинаковая по всей стране, как время на вокзалах.
Сделался начальником и облачился в пальто, тяжелое, как гроб.
Город Белоруцк.
«Смерть комара». Драма в четырех актах.
Китайские презервативы «Великая стена».
Смерть – чепуха по сравнению с жизнью.
На улице запахло морем. Не то из-за приближения весны, не то от цинковых лотков со свежей рыбой.
Возвращение в райство.
Старинная тяжелая ваза, похожая на отлитую из хрусталя берцовую кость.
Картинки эти водились в дебрях золоченого тома с верхней полки шкафа, до которой в детстве было так трудно дотянуться.
Дважды не войти в одну и ту же любовь.
О, сладкозадая!
И уехал в те края, где спят, подложив под голову камень.
Оркестранты в плохо сшитых фраках.
Только комаров всегда встречают аплодисментами.
Он был безмятежен, как продавец вееров в жаркий день.
Когда на море волны, кажется, будто всю дорогу плывешь в гору.
Между курортами бегал маленький черно-белый, со вздернутым носом катерок, похожий на матросскую бескозырку.
И тут началось одомашнивание меня…
Дама с комплекцией циркового борца.
Продавец ювелирных побрякушек поглядывал на гуляющую толпу и ждал, пока деньги проснутся и зашевелятся в бумажниках.
Чугунные копыта скамеек.
Густое солоноватое вино.
Насупилось, и дождь совсем уже приготовился вступить – вроде музыканта, перевернувшего скрипку к подбородку и только ждущего взмаха дирижерской палочки.
Полость головы.
Зал для игры без правил.
В школьном вестибюле стоял гам, как в зверинце.
1993
Ввалился
прямо в пальто, под которым не угадывалось ни пиджака, ни свитера, ни даже рубашки.Улыбка как улитка проползла по ее лицу.
Поэтический вечер вел главный бухгалтер издательства.
Румянолицые юноши так быстро превратились в краснорожих мужиков…
По снегу цепочкой протянулись лунки следов, желтые с той стороны, где падал свет уже зажегшегося фонаря, и голубые с другой, освещенной смеркающимся небом.
… А тебя в моем перечне «любимого» нету, потому что глупо признаваться, что любишь дышать…
Проклюнувшийся на комнатном цветке побег сложился в нежно-зеленую крошечную фигу.
Жена велела ему надеть драповое пальто: «Его пора проветрить!»
Вообще-то он предпочитал куртки, но послушался.
Пальто было тяжелое, скучное и наводило на неинтересные мысли. Он прогуливал его целый день, даже сводил в ботанический сад. Но с ними ничего не приключилось.
У ларька стоял квадратный мужик с лицом вулканического происхождения.
И уехал на историческую чужбину…
В щелку приспущенной ресторанной шторы видна была широкая терпеливая мужская рука, лежавшая на скатерти возле стеклянной ноги бокала в золотистом пятне настольной лампы.
Можно придумать целую историю про него и ту невидимую, что сидит напротив.
Одна из тех маленьких брюнеток, что снизу смотрят на мужчин как бы поверх их голов.
Лысый, с круглыми глазками, похожий на пресноводную рыбу.
… Так и летела по жизни, крутясь и подлетая, вроде воздушного шарика в метро.
Случайно повстречавшись на мосту, у гранитной тумбы беседовали о чем-то модное длинное пальто со старой болоньевой курткой.
Нищенка, вся увешанная сумками и кошелками.
На пустом эскалаторе, уплывая вверх, оживленно обсуждали что-то две девицы, одновременно всплескивая руками, точно играли в ладушки.
По улицам прошагали орды с красными знаменами.
Тот трудноуловимый миг, когда розовизна заката сравнялась с искусственной подсветкой высотки, и весь зиккурат вдруг сделался прозрачным, лишь обрамленным легкими штрихами контура, тающим, как сахарный, в красноватом растворе неба.
Ее тягучая любовь…
С какой-то стати в сад залетела бабочка в тропическом исполнении.
На протяжении жизни ему довелось поливать из кувшина многим женщинам, когда те мыли волосы. И всякий раз он удивлялся изумительной одинаковости их движений, когда пальцы перебирают мокрые потемневшие пряди под теплой струей. Жены, подружки, дочь.
С дерева валились то овальные, то граненые яблоки.
Лет сорока, груболицый, с разбойничьим перебитым носом, нежно прижимал заскорузлой рукой похищенную с бала Золушку. Ее белое кружевное платьице беззащитно выглядывало из-под наброшенного на плечи плаща. С бесстрашной любовью она глядела в его страшные желтые глаза, и под взглядом этим он, казалось, забывал свое разбойное ремесло и счастливо улыбался.