Вариант "Новгород-1470"

— Это он о боевом самбо, — сообразил Дан. Данной борьбе Дана учили в той самой номерной бригаде, где он проходил срочную службу. Правда, инструктор не настаивал, что то, чему он учит молодых солдат, называется боевое самбо. Скорее, это была смесь из разных видов борьбы, от японского дзю-до и прочих карате до уличного боя без правил, заточенная специально под определенные задачи. Но Дан готов был согласиться, что это воинская борьба древних жителей Приднепровья, пруссов, руссов, варягов и кто там еще поучаствовал в этногенезе славян… лишь бы только тысяцкий не начал углубляться в ненужные подробности.

— А еще лучше сказать, — пришло на ум Дану, — что этому его научили там, где он путешествовал.

— Так, — уклончиво ответил Дан, — научили. — И добавил: — В стороне восходной… — Географически это было даже правдиво, ведь, по идее, уже сейчас в Китае, в монастыре Шао-линь, должны были вовсю изучать боевые искусства… если их, вообще, там изучали.

— Ого! — почти присвистнул воевода. — Наша борьба в стороне восточной? Ты и там бывал?

— Бывал, — односложно сказал Дан, не желая сочинять еще и о Китае, о котором он толком ничего не знал. Ни знал в той жизни, в 21 веке, и уж, тем более, не слышал ничего в этой, в 15 веке.

— Если не хочешь говорить, то не надо, — произнес воевода, заметив, что Дан не особо рвется распространяться на эту тему. — Однако, вернемся к Новгороду. Спросить с городского старосты за порчу оружия на складах — это мы спросим, и оружие приведем в порядок, отремонтировать стены Новгорода уже сложнее, многие в «осподе» — боярском совете города — противиться будут. — Тысяцкий помолчал, потом обронил-добавил: — Но это все не ново и Негоразду-дураку понятно. Ты скажи, чтобы сделал ты сам!

— Ладно, — сказал Дан. И подумал: — Сам напросился. Ну, слушай, чтобы сделал я сам… Вы пригласили из Литвы, — произнес Дан, — служилым князям Михаила Олельковича Слуцкого… Что? Откуда ведомо то? Мой бог, воевода, — Дан отставил в сторону свою кружку с березовицей и посмотрел на тысяцкого, — вы что, в самом деле полагаете в своей «осподе», что никто, кроме вас, бояр, еще не знает о посольстве в Литву? — Воевода крякнул. — Эх, бояре, бояре, — укоризненно протянул Дан, — солидные мужи, а ведете себя, ровно дети. — Дану показалось, что воевода даже покраснел. — Спросите у любого купца на торге, кого «оспода» позвала на княжение и вам сразу назовут Михаила Олельковича… Значит, так, — поменяв тон, сухо произнес Дан, — вы пригласили в Новгород на княжение слуцкого князя. Где-то в конце октября — начале ноября, по идее… — то, что князь Михаил Олелькович прибудет в Новгород 3 ноября, как указывалось в учебниках истории средневековой Руси, Дан говорить не стал. Слишком опасно. Пусть, лучше, думают, что он тоже не знает… — Михаил Олелькович со своей дружиной приедет сюда. Из Литвы его отпустят, поскольку…

— Блин, — слегка запаниковал Дан, — не слишком ли я осведомлен о событиях в Польше и Литве? Как бы не ляпнуть чего лишнего…

— Я родом из Литвы, — специально для воеводы уронил Дан, — если вы еще не забыли, и потому немножко знаю положение в Литве и Польше…

— Фух, — мысленно вытер воображаемый пот со лба Дан, — кажется, подстраховался, хотя, конечно, авантюра чистой воды…

— Так, вот, — повторил Дан, — Михаила из Литвы отпустят, поскольку у него сильные нелады с великим князем литовским, он же польский король Казимир. Казимир, как я слышал, — продолжил Дан, — сторонник унии с приверженцами римской церкви, а Михаил ее противник. Однако, сейчас главное не это. Главное то, что старший брат Михаила, Семен Олелькович, который находится на княжении в Киеве, тяжело болен и скоро умрет, и Михаил останется единственным наследником отчего места, то есть переходящего по старшинству рода — от старшего к младшему — киевского престола. Несомненно, Михаил, захочет его получить. Хотя, как я подозреваю, у польского короля и великого князя литовского иные планы на Киев… Но, неважно. Это, всего лишь, мои домыслы. Важно то, что князь Михаил и его дружина очень нужны городу для войны с Москвой. А она будет, воевода, точно будет. Да, ты и сам это знаешь… Новгород мешает Москве, сильно мешает и чем дальше, тем больше мешает. Поэтому обязательно надо сделать так, чтобы князь остался в Новгороде, остался, несмотря на освободившийся — пока еще нет, но уже, вот-вот — киевский престол. Тем паче, он его, как я уже сказал, вряд ли, получит… Михаилу нужно пообещать что-нибудь этакое, что стало бы равноценной заменой отчего места. Такое, чтобы он не захотел покидать Новгород. Например, собственное независимое княжество… Чтобы Киев, полностью находящийся в воле великого князя, ныне бедный и полупустой, и от былого величия которого ничего не осталось, смотрелся бы убогим и нищим погостом по сравнению с этим княжеством… Попробуйте пообещать Михаилу помощь казной и людьми в отвоевании Юрьева и Кукейноса, как когда-то обещали сыну Бориса Полоцкого, князю Вячко. Немецкие рыцари и рижский архиепископ сейчас очень слабы, но об этом никто не догадывается. Направьте энергию и честолюбие Михаила Олельковича на орденские земли. Ведь Новгороду, все равно, придется воевать с рыцарями и рижанами за выход к морю. Иначе немцы полностью подомнут торговлю Новгорода и начнут диктовать по какой цене и что продавать. Собственно, они уже это и делают, пытаются делать, наложив руку на ряд товаров и препятствуя новгородцам торговать на Балтике. А что будет дальше?

Дан перевел дыхание и продолжил: — Также не пытайтесь договориться с польским Казимиром и уж тем более заключить с ним союз. Во-первых, обидите слуцкого князя, договариваясь с его врагом Казимиром, а во-вторых, военной помощи из Литвы, в любом случае, не дождетесь — польскому королю сейчас не до Новгорода. А, вот, Москве дадите повод обвинить Новгород в предательстве истинной веры и получить моральную и военную поддержку даже от Пскова в войне против вас. Я уже не упоминаю об Устюге и Вятке и близкой к Москве Твери.

— Теперь, что касается самого Новгорода, — промолвил Дан и сделал вид, что задумался. Однако через минуту встрепенулся и начал говорить дальше: — Вы, конечно, можете привести в порядок старое оружие на складах, восстановить новгородские стены и уговорить остаться в Новгороде слуцкого князя, но… — Он замолчал, поерзал на бревне, сидеть долго на нем было неудобно — бревно, все-таки, не стул, и затем продолжил: — В городе очень многие недовольны боярами. И не только чернь, но и житные люди, и купцы. И воевать с Москвой они не хотят. Потому что их жизнь становится все хуже и хуже, а московский князь Иван lll обещает им защиту и различные послабления… — Дан на секунду замолчал и произнес: — Хотя, хм, жизнь простого люда в Москве, как бы еще не тяжелее… — Однако, тут же, добавил: — Впрочем, там другие порядки… Так, вот, бояре в Новгороде загоняют людей в кабалу и обдирают до нитки. Сколько у бояр долговых расписок и закладов «молодших людей», а, воевода? — задал вопрос Дан. — Иные уже ими могут обвешаться, как дерево листьями…

— Ты, к чему это, мастер, клонишь? — недовольно спросил тысяцкий, сам являющийся крупным боярином.

— А к тому, — ответил Дан, — что ничто не спасет город, который некому защищать. Или вы, я говорю о боярской «осподе», серьезно надеетесь, что простые бондари и плотники, гончары и другие новгородцы, разорившиеся благодаря боярам, будут не щадя живота своего защищать город? Так, как делали это раньше?

— Ты тут нездешний, — жестко сказал воевода, — ничего в Новгороде не понимаешь.

— Не понимаю, — спокойно согласился Дан. — Но, если бояре и богатейшие купцы Новгорода не перестанут разорять «черный люд», если вы не введете какие-то ограничения по долгам, никакое оружие и никакие новые стены город не спасут. В первую очередь вас, бояр, не спасут! Или боярыня Марфа Борецкая, посадник Дмитрий и ты, тысяцкий, рассчитываете, что боярское ополчение сможет само, без черни, спасти Новгород? — Дан взглянул на тысяцкого. По лицу воеводы ходили желваки, затронутая Даном тема новгородскому тысяцкому явно не нравилась. Дан снова вздохнул и произнес: — Хорошо, оставим этот вопрос, пока, в сторонке…

— А, теперь, смотри, воевода, сюда, — Дан нагнулся и подобрал с травы валявшийся отщеп бревна, — вот у меня лист бересты. — Он начертил на земле, более-менее, как бы лист бересты. — Я делю его на две части. На одной стороне рисую дань, какую взял с Новгорода московский князь в прошлую войну… — Дан оторвался на минуту от рисунка, который чертил и обратился к воеводе. — Скажи, воевода, сколько вы, сколько Новгород, заплатил тогда Москве? Когда новгородское ополчение было разгромлено под стенами Руссы и пленным, — Дан возвысил голос, — и пленным… Ты же помнишь, воевода, пленных новгородцев, которым татары отрезали носы и губы? — неожиданно хрипло спросил Дан. — Ведь, ты тоже участвовал в этом сражении! — почти выкрикнул Дан. Тысяцкий даже дернулся от этого крика, его подручные схватились за мечи и привстали. Семен, суетившийся возле печек для обжига керамики, застыл на месте и, повернувшись, удивленно — очумело уставился на Дана, а из сарая выскочили Вавула, Зинька и Лаврин. Даже соседи, те, кто поближе, возившиеся на дворах — хоть на посаде усадьбы и располагались не впритык, как на улицах в самом Новгороде, но, все же — перестали работать и завертели головами, пытаясь понять, где кричат… Но Дан уже успокоился, вспышка ярости за попавших в плен, по вине бездарного руководства, в прошлой войне с Москвой и жестоко изуродованных новгородцев прошла.

— Прости, воевода, — тихо произнес он. Дан сам не знал, с чего это он, вдруг, сорвался на тысяцкого. Может, потому, и он подсознательно это чувствовал, да и не только подсознательно, что ему нужно было вывести тысяцкого из равновесия и заставить его посмотреть на мир другими глазами? Чтобы он принял и понял неизбежность тех перемен, которые Дан собирался ему предложить? Ибо чем скорее тысяцкий, а через него и бояре новгородские во главе с боярыней Борецкой и новгородским посадником поймут то, что Дан им говорит, и начнут действовать, а значит менять Новгород, тем больше шансов у города отбиться от московских войск… А, может, и еще почему он, Дан, сорвался. Но, в любом случае, произошедший инцидент нужно было немного сгладить, так, чтобы не вспыхнул сам воевода и не отдал приказ своим подручным отправить Дана куда-нибудь по ту сторону бытия или просто в городскую «холодную», с формулировкой оскорбление высшего должностного лица Новгорода. Притом сгладить нужно так, чтобы тысяцкий не стал его врагом.

— Думай, голова, думай, — срочно приказал себе Дан…

— Я, воевода, пока по земле ходил, столько всякого насмотрелся, — задумчиво сказал Дан… — он снова занялся, мягко говоря, сочинительством. — В конце концов, не в первый раз, и, скорее всего, не в последний, — мелькнула философская мысль в сознании Дана… — и все от глупости и жадности людской, — невпопад закончил начатую фразу Дан. Подумал и, артистически вздохнув, добавил выражение одного известного в будущем актера — «К гробу багажник не приделаешь», на ходу перефразировав его в соответствующее эпохе и религиозности: — Только в царствие небесное сундуки со златом не прихватишь. — Возможно, тысяцкий, и собирался вспылить до этих слов Дана, но последнее выражение, и это было видно, погасило весь его запал. Он, лишь, махнул рукой своим «мужичкам», и те опять уселись на бревно. Домашние тоже постепенно успокоились и принялись за работу. И любопытствующие соседи как-то мгновенно занялись своими делами.