Ваша жизнь больше не прекрасна

Мне захотелось выпить. Могу я хоть так проверить свое звание? Пусть берут, это хоть по-человечески и, главное — не впервой.

Но на месте прежних рюмочных манили не меня витрины ювелирных магазинов и салонов итальянской мебели. Жизнь явно отстраивалась под кого-то другого, мне и здесь указывали. Захотел полезть на рожон — не тут-то было.

Оставалась еще уютная забегаловка в соседнем с Домом радио дворе. Не могли же и там обустроить офисы с драгоценностями и ореховыми бюро. Это было бы уже святотатство.

Рюмочная стояла на месте. Мальвина-Маша спросила:

— Как всегда?

Я кивнул. Потом решил попробовать, не вернулся ли голос, и к собственному удивлению внятно произнес:

— Да.

Что у них здесь, вокруг Дома радио, магнитное поле, что ли? Почему я снова заговорил?

Так или иначе, меня это обрадовало. Может быть, я еще вернусь к жизни? Набравшись храбрости, я быстро посмотрел за спину — ментов не было.

Вдруг из окна раздался крик женщины в синем халате с крупными, готовыми осыпаться маками:

— Груня! У собаки понос! У собаки понос!

От этого крика я еще более оживился и, можно сказать, воспрял. В этом проникновенном зове был запах настоящей жизни, без высших сфер, отсроченной смерти и унизительной слежки. Женщина кричала в телефонную трубку и одновременно в окно напротив, где ее также с трубкой у уха слушала миловидная Груня.

— Вечно вы выражаетесь, — томно сказала Груня. — Ну так лечите.

— У нас без интереса не лечат даже ветеринары. А я с утра была на рынке.

Я почувствовал себя в уютной, безалаберной, доброй и жульнической Одессе. Такова, вероятно, эстетика всех замкнутых пространств.

Стало спокойно. Узкая сосредоточенность моя и угомонившийся страх пошли рукавами теплых течений. Нельзя долго и упорно думать об одном. Да и кто, по совести говоря, способен на это? Разве что люди особо выдающиеся, умеющие разобрать бездну на фрагменты, а главное, собрать ее потом заново согласно собственному замыслу. Честь им и хвала. Мне эту бездну не то что умом не охватить, но и чувство мое съеживается и скулит от такого размаха. Труднодумы — люди обычно малоприятные, глаза их скошены в точку, которую они и сами, разбуди их, не смогут назвать. Так страдают дети, когда им хочется поковырять в носу, но мамка не велит, а платок в рубашке под курткой. А тут что же глаза скашивать и в носу ковырять, дело житейское — у собаки понос.

Благодушие мое, однако, длилось недолго. С двух сторон меня подхватили под локти и, можно сказать, не повели, а понесли через двор к выходу. Мое удивление стало еще больше, когда увидел, что обязан я этим полетом не ментам, а моему лучшему другу Тараблину и лирическому мальчику Алеше. Лица их были веселы, каждому бы в ладонь горсть семечек, если бы не были они заняты мной. Вот уж не мог представить, что Тараблин и этот мальчик водят одну компанию. Тут была какая-то, которая уже по счету, загадка.

Тетрадь седьмая Чертово логово

Презентация «Чертова логова»

Меня опустили на стул уличного кафе, мимо которого я проходил обычно с высоко поднятой головой по причине его хамской дороговизны. Это было пристанище мажоров, усадить меня с ними за один стол можно было только по приказу «скорой помощи», как утратившего сознание.

— Димка, что это значит? Ты как будто меня здесь ждал?

— Спокойно, сынок! А куда ты денешься? — с нервным добродушием прорычал Тараблин. — Выпить хочешь?

— Это предлагаешь мне ты? К тому же я только что принял.

— Мы с Алексеем наблюдали. Леша, закажи все, что нужно, пожалуйста. Будь добр.

— Константин Иванович, вы не волнуйтесь. Вы и так сегодня переволновались. — Мальчик, пригнувшейся походкой, какая встречается у слишком высоких людей или у тех, которые таковыми себя считают, поспешно отправился к барной стойке.

Мне не нравился весь этот перформанс, больше же всего — поведение Димки. В нем читались повадки суетливого родителя, в планах которого было озвучить неприятное известие.

— Послушай, кто этот дьячок? Его еще недавно в нашей жизни не было.

— Талантливый студент, внештатник, пишет нам сценарии, — безличным тоном сказал Тараблин. — А слащавится от робости перед взрослыми и именитыми, ты терпи. Но парень честный. К тому же он тоже из нашего интерната.

— Это я уже понял. Правда, честный парень едва не затащил меня сегодня на съедение к Варгафтику.

— Лев Самойлович всех любит запрягать, ты же знаешь. Леша не мог отказать старику и начальнику.

— Только мне показалось, что он делал это с душой.

— Он все делает с душой. Рассказывай.

— Ты куда пропал?

— Потом. Потом будет моя очередь.

Я подробно пересказал другу свои приключения и переживания, включая теорию об инфекционных организмах, матушке, неандертальце и ментах.

— Ничему не научила тебя советская власть, — мрачно произнес Тараблин. — И потом: неужели ты до сих пор мыслишь себя избранным сосудом? В нашем возрасте это неприлично. Своих коллег наблюдал? Они похожи на диссидентов?

Я вспомнил компанию в курилке и должен был согласиться, что Тараблин прав.

— И перестань ты во всем искать смысл. Вот эта интеллигентская привычка.

Студент, между тем, принес сто грамм водки мне, пятьдесят коньяка Тараблину и себе стакан свежевыжатого микса. Бутерброды с семгой были увенчаны ломтиком лимона и веточкой петрушки.

— Все это дают на «мертвяки»? — спросил я, пытаясь не столько проверить их знание сленга, сколько выведать текущую обстановку.

— Вечно вы, мамаша, выражаетесь, — сказал Тараблин.

— Ты тоже слышал? — обрадовался я.

— А то! Образцовый диалог.

— Дмитрий Анатольевич, нам здесь засиживаться не стоит, — студент внимательно рассматривал ноготь своего мизинца. — Пора уже за зеркало.

— Э, ребята, кончайте объясняться паролями, — вскипел я. — Какого черта?

— Не бунтуй, — сказал Тараблин, чем снова, на этот раз неприятно, поразил меня. Может, он и при моей встрече с неандертальцем тайно присутствовал? Я ему этого словечка не передавал. — Мы с Лешей вчера сказку записывали. Там Ванька от вредной царевны прятался за волшебное зеркало.